Валентин Лавров - Железная хватка графа Соколова
Муж ее, напротив, был весьма тщедушным, узкоплечим, чахоточного вида. Он нервно поглаживал жидкую русую бороденку. Бегающие голубые глазки то и дело потуплял в пол, словно стеснялся смотреть на собеседников.
Сахаров, живший неподалеку — на Трубной площади, уже прибыл. Он тихо сидел в дальнем углу, поглядывая, как ведет допрос Сильвестр.
Тот, завидя Соколова, высоким голосом неестественно торжественно крикнул:
— Встать! — и сам нарочито быстро поднялся, вытянулся в струнку, доложил: — Ваше превосходительство, мещане Пузановы дают свидетельские показания по делу государственной важности.
Вся эта наигранная сценка произвела на Пузановых сильное впечатление. Мужичок побледнел до обморочного состояния, а супруга его, наоборот, приятно возбудилась, бойко заговорила, обращаясь исключительно к Соколову:
— Ваше превосходительство, мы, Пузановы, живем в казенной квартире в Гавриковом переулке в Московской хлебной бирже. Вот мой Васька — дворником, а я — по домашней части.
— Ты, Матрена, дело говори, не отвлекайся, — строго произнес Сильвестр.
Бабешка, не обращая на эту реплику ни малейшего внимания, веселым тоном, словно сообщала какую-то радостную весть, продолжала:
— В тот вечер мы были у крестной в Сокольниках, рождение ее праздновали, малость хорошо погуляли, домой возвращались пешочком. Идем, значит, себе, кругом тишина, потому как час поздний, в окошках света нигде не заметно. Только фонарики светят. Вдруг возле дома Шапиро, где банк, прямо страсть жуткая — нос к носу с дяденькой столкнулись. Народу непутного нынче много развелось, особенно по ночам шастающих. Мы, поди, так и прошли бы, да дяденька этот как-то заелозил, свистать начал громко, словно музыку какую. А сам на месте вертится, никуда не уходит, руки в карманы положил. Я на второй этаж глянула, а там окно раскрыто, а сверху веревка болтается, знать, к трубе привязали и в окно спустились, а там — Шапиров банк. Вот истинный крест, я сразу смекнула: «Не иначе какую пакость тут устроили, ехидство воровское удумали!»
Мы уже к бирже подошли, я Ваську толкаю, говорю в ухо: «Данилыч, по каким делам дяденька возле шапировского дома в сей поздний час обретается? Послушай, Данилыч, моего бабьего разуму, сбегай к городовому, так, мол, и так, разобрать тут следует!»
Русская сила
Соколов не перебивал, с интересом слушал. Сильвестр торопливо скрипел пером по бумаге, Васька сидел понурый, не подымая взора.
Бабешка перешла на заговорщицкий тон:
— А мой обалдуй отвечает: мы, дескать, в этом деле не причинны и егозить не след. А то стрельнут в нас из револьвера или городовой обругает: чего, мол, бегаешь, по городу кляузы распушаешь, а? Мы калитку в воротах своим ключом отомкнули, вошли и тут притаились. До шапировского дома рукой подать...
— Саженей тридцать, — встрял в разговор Василий.
— И, говорю, фонарь там высокий — ярко светит. Дяденька вновь покрутил головой в разные стороны и теперь как-то по-особому присвистнул — фьють, фьють. Вдруг из окна другой мужчина показался. Уцепился за веревку и по ней враз спустился.
— А в руках у него баул, — быстро вставил Василий. — Не выпущает.
— Матушки мои! — Матрена всплеснула руками. — Поняла: это натуральный грабеж. А свет прямо в их личности светит. Мне как фото показали, я их без сомнениев признала.
Соколов перевел взгляд на стол. Там лежали фотографии Чукмандина и Хорька. Он спросил:
— И кто из этих двоих из окна вылез?
— Да вот этот, с длинным носом, — и Матрена уверенно указала на Чукмандина. — Вот с ним-то у меня история вышла.
— История? Какая же?
— Да как эти лиходеи стали уходить, я за рукав своего дуралея дергаю: мол, Вась, дунь хоть в свисток!
Городовой прибежит, мы на жуликов навалимся и одолеем их. Нам деньжат в награду дадут.
— Заробел я, ваше превосходительство! Думаю: а что, коли на месте прибьют? — вздохнул Василий.
— Эх, Вась, ты у меня насчет выпить — орел, а где себя явить — полные штаны навалял. Тогда я подняла камень да вдогонку за ворьем. Настигла, ору: «Стой, насмерть зашибу!» Тот, что с баулом был, шипит, словно змей подколодный: «Чего, такая-сякая, шумишь? Пошла отседова, пока мы тебя на двоих не раскатали!» Ух, взъярилась тут я, прямо самой вспоминать жутко. Как хрястну камнем охальника. Хотела в ухо, да попала в плечо. Он вскрикнул, баул выронил и меня чем-то саданул в плечо. Крови нет, а рука как плеть повисла — левая. Синяк громадный. Показать? Только пусть эти выйдут, платье снимать придется. Да, осерчала я, руками разорвала бы его, паразита. А он на меня револьвер наставил, зубы стиснул: «Стрельну!» Пока я в себя приходила, тати ночные как припустятся — через железную дорогу. Я им вдогонку свистнула — вот так! — Матрена вставила в рот два пальца, и благопристойную тишину охранки резанул разбойничий свист. — Сбежали, лихоимцы!
Нокаут
Соколов уже с явным уважением взглянул на Матрену: — А дальше что?
— Взяла своего Анику-воина под мышку и потащила на угол, к полосатой будке. В ней наш знакомый городовой Матвеев так храпит, что в соседнем доме собаки ему подвывают, а жильцы просыпаются. — Матрена локтем толкнула супруга. — Ну, колода, доложи их превосходительству, чего следовало дальше.
— Чаво-чаво! Я разбудил их благородие городового, доложил про непорядок, а он заметно выпивши пребывал. Взял да в гузно сапогом меня пнул, ну, я на булыжную мостовую и покатился. И еще лежачему хотел добавить, спасибо, Мотя выручила.
— И впрямь выручила? — широко улыбнулся Соколов.
Матрена перекрестилась:
— Мой грех, ваше превосходительство! Вижу — наших бьют. Тогда я подскочила к городовому Матвееву да как звездану в глаз. Так он и рухнул без всякого движения. Очень боялась, две ночи слабо спала: а ну как за повреждение власти арестуют? Да вроде ничего, обошлось.
Василий решил пожаловаться Соколову:
— Одно название — баба, а дерется что квартальный надзиратель. Когда утром стало известно об мильоне, что эти двое у Шапиры уволокли, так Мотя меня по морде мочалила, мочалила: чего, говорит, дурак, в свисток не свистел? А в полицию уже боялись идти: еще чего нам припишут! Так и помалкивали, пока их благородие сами нас не отыскали.
Матрена вздохнула:
— Эх, ваше превосходительство, я себя казню. Никогда не надо русской бабе на мужиков надеяться — от них одна лихоманка да пьянство, самой следовало хватать воров. Глядишь, скрутила бы и премию от Шапиры заслужила. Я
бы развернулась, портерную лавку открыла.
Василий малость приободрился:
— Коли опять случай выйдет, непременно свистеть буду...
Матрена с материнской нежностью погладила русую голову мужа:
— Ваше превосходительство, вы на Ваську внимания не обращайте. Он простой у меня, незамысловатый. Дурак, прости Господи.
Педагогика
Уже через час, стараясь сдерживать дыхание, что не мешало распространять вокруг себя запах тяжкого перегара, выпячивая обильное чрево, перед Соколовым стыл в смертельном страхе городовой Матвеев. Под левым глазом красовался фингал, успевший приобрести зеленоватый оттенок.
До полного пенсиона Матвееву оставалось всего полгода. Теперь же, размышляя о трагедии собственной жизни, Матвеев твердо решил: «Коли со службы попрут, напишу записку: “Никого не винить!”, а сам под паровоз брошусь». Себя, любимого, было так жалко, что на очи накатывались слезы.
— Матвеев, к тебе дворник Пузанов на прошлой неделе обращался в ночное время?
Городовой обвел дворника налитыми кровью глазами, издал звук, похожий на тот, что бывает у кипящего чайника, и выдавил:
— Так точно, может, и обращался, ваше превосходительство...
Соколов посмотрел на сидевшего в углу Пузанова:
— Ты, Василий Данилыч, что сказал в тот раз городовому?
— Я доложил... Матвееву, что, дескать, две воровские фигуры... того... потащились... через железку, а баул с ними.
— А городовой что?
— Да ничего... Сапогом вмазал... того... по усесту... а более — ничего.
Неожиданно городовой повалился в ноги к Соколову, зарыдал:
— Воля ваша, виноват... Малость был выпивши... Не погубите, ваше превосходительство, господин Соколов! Сон кого хошь сломит.
Соколов, уже хотевший отправить донесение о должностном преступлении городового, смягчился. Приказал:
— На ноги — встать! Кру-гом! — И он проделал ту же процедуру, что городовой на прошлой неделе с Пузановым. И заметил: — Впредь старайся, на посту бди! Пшел!
Счастливый городовой пробкой выскочил в дверь, мысленно благословляя графа Соколова. Только что и успел крикнуть:
— Бегу, грешник, в трактир, рюмку за ваше превосходительство перекувыркнуть! Душевный вы человек...
Радости и тревоги
