Йен Пирс - Перст указующий
При одном только звуке этого имени лицо доктора Грова омрачилось неудовольствием, и он угрожающе заворчал, точно пес, отгоняющий соперника от своей кости.
– Я что-то такое слышал.
– Или, точнее, лечил, потому что у нее нет денег заплатить за лечение, а мистер Кола, кажется, не может себе позволить лечить бесплатно.
Гров хмыкнул, но я не внял этому предупреждению – так мне хотелось завершить мое дело и удалиться.
– Я сам обязался пожертвовать на это два фунта и пять шиллингов.
– Как мило с вашей стороны.
– Но мне нужно еще пятнадцать шиллингов, которых у меня в настоящее время нет.
– Если вы пришли просить меня о займе, мой ответ будет «нет».
– Но…
– Эта девчонка обошлась мне почти в восемнадцать фунтов в год. Из-за нее я едва не лишился обещанного мне прихода. Пусть ее мать хоть завтра умрет, мне нет до того дела. А послушать, что о ней говорят, так она это только заслужила. Если у нее нет денег на лечение, то это следствие ее собственного поведения, и грешно было бы устранять кару, какую она сама на себя навлекла.
– Но это же ее мать больна.
– Я тут ни при чем, и это давно уже не мое дело. Позвольте заметить, вы как будто слишком уж печетесь об этой девчонке. С чего бы это?
Возможно, я покраснел, и это навело Грова на след, ибо его злокозненный ум был поистине остер.
– Она служит у моей матушки и…
– Это ведь вы посоветовали мне взять ее в услужение, не так ли, мистер Вуд? Выходит, это вы fons et ongo[39] моих из-за нее напастей? И вы к тому же оплачиваете ее врачей? Похвальная, даже, позвольте заметить, необычная забота. Быть может, слухи, какие ходили о ее распущенности, должны были по праву относиться к вам, а не ко мне.
Он внимательно поглядел на меня, и я увидел, как по его лицу медленно распространяется радость безошибочной догадки. Скрытность никогда не относилась к качествам, какие я воспитывал в себе или доводил до совершенства. Мое лицо было открытой книгой для всех, умеющих читать, а Гров обладал злобой, какая находит удовольствие в том, чтобы прознать тайны ближних и, завладев ими, терзать и преследовать несчастных.
– Ага, ревнитель древностей и его служанка. Он так поглощен своими изысканиями, что у него нет времени жениться, и промеж книг довольствуется баловством с распутной потаскушкой. Так вот, в чем дело. Вы держите шлюшку и считаете, что это любовь. И вы разыгрываете из себя кавалера перед этой бесноватой неряхой, мысленно рисуете ее себе истинной Элоизой, ручаетесь деньгами, каких у вас нет, и ждете, что другие дадут вам в долг, дабы вы могли произвести впечатление на свою даму. Только ведь она не дама, мистер Вуд? Далеко не дама.
Он поглядел на меня снова, а потом рассмеялся мне прямо в лицо.
– Ах, ну надо же, это правда. По лицу вашему вижу, что правда. Должен сказать, вот шутка-то. «Книжный червь и потаскушка» – хорошее название для поэмы. Героической эпистолы гекзаметром Тема, достойная самого мистера Мильтона, будь предмет не столь отвратителен для его пера.
Тут он опять рассмеялся, а мое лицо залилось краской стыда и гнева, но я знал, что никакие отрицания не переубедят его и не отвлекут от развлечения.
– Полноте, мистер Вуд, – продолжал он – Сами видите, в чем тут соль. Даже вы должны ее видеть. Кроткий ученишка, живущий лишь своею ученостью, копошащийся в своем гнезде из бумаг и свитков, глаза красные от того, что света белого не видит, а мы все спрашиваем себя, почему это такие потуги не приносят плодов. Может, великий труд обретает облик в его мыслях? Или неспособность сосредоточиться задерживает рождение шедевра? Или сам размах замысла предполагает, что уйдут годы, прежде чем будет явлен созревший плод? А потом мы узнаем: нет, ничего подобного. А все потому, что, пока люди думают, будто он трудится, он возится в пыли со служанкой. Больше того, он уговорил мать впустить девку в свой дом, превратив служанку в потаскуху, а собственную мать – в сводню. Скажите же, мистер Вуд, ну разве не преуморительная это шутка?
Теологи учат нас, что жестокость происходит от дьявола, и он, верно, и есть ее первопричина, ибо, нет сомнения, она имеет под собою зло. Но, полагаю, истинная жестокость происходит из извращения удовольствия: потому что человек жестокий наслаждается пытками, на какие обрекает других, и как опытный музыкант с виолой или за клавесином способен извлечь из инструмента всевозможные гармонии, так жестокосердный по своей воле вызывает муки и унижение, тоску и бесплодный гнев, стыд, сожаление и страх. Есть такие, кто может произвести их все – разом или по отдельности, – искуснейшими прикосновениями играя на несчастном инструменте сперва громче, пока движение, вызываемое в уме, не становится почти невыносимым, потом тише, так что страдания чинятся мягко и с обольстительной усладой. Гров был истинным мастером в искусстве жестокости, ибо играл ради удовольствия видеть дело рук своих и восторгаться своим умениям.
Если Томас Кен (как я подозреваю) постоянно подвергать подобному обращению, то могу лишь восхищаться смирению, с каким он сносил такие нападки, совершаемые (несомненно) без ведома остальных членов факультета. Пытка с глазу на глаз тем более сладка мучителю и тем более тягостна мучимому, который не может описать своей Голгофы другим и не показаться при этом смешным или слабым и потому подвергается новым мучениям – на сей раз тем, какие сам себе причиняет. Знаю: высказывая все это, я выставляю себя на посмешище. Но поведать это необходимо, и мне остается лишь уповать на сострадание читателя. Все в той или иной мере принуждены были сносить стыд и мучения, и потому всем известно, насколько подобные пытки читают здравости суждения и дурманят мысли, так что терзаемый чувствует себя побитым зверем на поводке, жаждущим бегства, но не ведающим, как сорваться с веревки, какая удерживает его на месте.
Мои муки на том не закончились, ведь Гров слишком хорошо понимал, сколь легкой я был добычей и как просто было навязать мне свою волю: я не обладаю способностью иных отмахнуться от подобных нападок или выстроить защиту против того, кто желает мне зла.
– Сомневаюсь, – сказал он, – что доктор Уоллис станет терпеть присутствие подобной особы в своих архивах, в которых вы черпаете такое удовольствие. Часто случается, что иные своей похотью причиняют больше вреда, чем другие злым умыслом. Подумайте, какое осуждение падет на вашу матушку и все ваше семейство, когда станет известно, что она содержит блудный дом для своего сына и платит его потаскухе из своих собственных денег.
– Зачем вы это делаете? – в отчаянии спросил я. – Зачем вы терзаете меня?
– Я? Терзаю вас? Почему вы так говорите? Чем же я вас терзаю? Я всего лишь перечисляю факты, разве это не очевидно? «Мы не можем не говорить того, что видели и слышали» (Деяния святых апостолов, 4:20). Это слова самого святого Петра. Правильно ли, чтобы грех оставался безнаказанным, а прелюбодеяние нераскрытым?
Он умолк, и его лицо внезапно потемнело, все веселье исчезло с него, сменившись чернейшим гневом, словно небеса перед тем, как разверзнуться громом.
– Я знаю, что вы за человек, мистер Вуд. Я знаю, это вы подослали ко мне девку под видом служанки, дабы ваш приятель мистер Кен мог меня опорочить. Я знаю, что это вы распространяли по городу грязные слухи, чтобы очернить мое имя и лишить меня того, что принадлежит мне по праву. Мистер Престкотт мне все рассказал, он человек столь же честный, сколь вы исполнены лжи и обмана. А потом вы являетесь ко мне просить денег. Словно неряшливый нищий, протягиваете ко мне запачканные чернилами ручонки. Нет, сударь. Вы заслуживаете и получите лишь мою ненависть. Вы думали, будто можете строить козни против меня и избегнуть моего возмездия? Вы нажили себе страшного врага, мистер Вуд, и вскоре узнаете, что это была худшая ошибка в вашей жизни. Благодарю вас за приход, потому что теперь я знаю, чем ответить. Я сам прочел вину у вас на лице, и поверьте мне, отплачу вам сполна. А теперь убирайтесь и не приходите больше. Надеюсь, вы простите меня, что не провожаю вас до дверей. Мой кишечник не может дольше ждать.
С чудовищным ветроиспусканием он неуклюже поднялся на ноги и прошел в соседнюю комнату, где, как я услышал, спустил штаны и с неимоверным вздохом облегчения уселся на горшок. Я не мог ничего поделать. Пытаясь защитить себя от его нападок, я потерпел плачевное поражение. Я сидел красный лицом, как младенец, и в ответ сказал каких-то жалких несколько фраз. И все же я был достаточно мужчиной и сгорал от ярости, слушая его презрительные слова. Но вместо того, чтобы поступить как подобает мужчине, я повел себя как дитя: лишенный возможности благородно бросить ему в лицо мой ответ, я сыграл с ним глупую шутку у него за спиной, а потом, как нашкодивший мальчишка, выскользнул из комнаты, обманывая себя, что наконец хоть что-то предпринял в собственную защиту.
