Йен Пирс - Перст указующий
Как известно, Лоуэр поговорил с Кола, а я – с Сарой и убедил ее, что у нее нет иного выхода, ей нужно принести извинения итальянцу, дабы он вновь согласился лечить ее мать. Добиться этого, скажу вам, было непросто и, надвигайся ее собственная смерть, никакие слова и доводы не заставили бы уступить эту странную, гордую девушку. Но на карту была поставлена жизнь другого человека, и она признала, что должна покориться. Со своей стороны, я тревожился, что итальянец возобновит свои домогательства, и решил уменьшить опасность, сам предложив ему плату. Это означало, что я на два месяца останусь без новых книг, но это было благое дело, благотворительность, на мой взгляд, правильно употребленная.
Денег у меня, однако, не было. Мой доход в те дни заключался в ежегодных выплатах процентов с суммы, которую я одолжил моему кузену на покупку трактира, и он обязался выплачивать мне 67 фунтов каждое Благовещенье. Это обязательство он исполнял исправно, и я был вполне удовлетворен столь выгодным помещением моего состояния, ведь нет ничего надежнее, чем своя семья – хотя и в ней не всегда можно быть уверенным. Однако он не мог бы и не стал бы платить вперед, и я незадолго перед тем чрезвычайно издержался, купив новую виолу. Отдавая имевшиеся у меня деньги матери на ведение дома, я несколько месяцев оставался почти без гроша и принужден был сам жить скромно, дабы избежать несчастья. Сумма в три фунта, какие я взялся заплатить Кола, намного превышала мои возможности. Я мог собрать почти двадцать четыре шиллинга, занять еще двенадцать у различных друзей, у которых был на хорошем счету, и выручить еще девять, продав некоторые книги. Мне оставалось отыскать еще пятнадцать шиллингов, и именно ради них я, набравшись смелости, условился о встрече с доктором Гровом.
Глава пятая
Я никогда не встречал доктора Грова и знал его только понаслышке, а известен он был раздражительностью и неуживчивостью отсталостью взглядов и явной склонностью к жестокости, когда выпьет лишнего. Тем не менее о нем говорили как о человеке огромного ума, но время и бедствия извратили этот ум и обратили его остроту в желчность и злопамятство. Уоллис, как я подметил, отзывается о нем хорошо, и Кола тоже. Не сомневаюсь, пожелав, он мог являть большую учтивость, и действительно, не было человека обаятельнее, если он считал вас достойным или равным себе по званию. Но исход любого разговора с Гровом всегда словно бы определял неведомый жребий, и прием, какой он оказывал посетителю, ни в коей мере не зависел от цели визита. Напротив, собеседников он использовал в своих целях и обходился с ними так, как повелевали ему настроение или прихоть.
Все это было мне известно, и тем не менее я пошел к нему, так как не нашел более никого, к кому мог бы обратиться за помощью, у меня никогда не было состоятельных друзей, и в то время большинство моих знакомых были еще беднее меня. Я уже уверился, что слышанная мной молва очернила Грова, как она оклеветала Сару, и что доктор также опечален, что его служанку наказала беспричинная злоба. Разумеется, я понимал, что он не захочет, чтобы его участие стало общеизвестным, хотя бы ради сохранения доброго имени, но был уверен, что охотно поможет ей тайно.
Поэтому я пошел к нему и в конечном итоге навлек на него смерть. Дабы не возникло ошибки, я открыто заявляю об этом факте. Все в своих рассказах излагают собственные выводы и мысли, свои доводы и подозрения о том, как и почему произошло это событие. Были приведены доказательства самого различного толка. Взяв за основу признание на суде, Кола счел Сару виновной и утверждал, что данным под присягой заявлением пренебречь невозможно. Она призналась в содеянном и, следовательно, совершила его; и здесь я согласен с ним: в большинстве случаев это самое весомое доказательство из всех. Престкотт в помрачении прибег к процедуре судопроизводства и юридических доводов, отыскивая, кому выгодно это преступление, а затем, в отсутствие противоречащих его выводу сведении, заключил, что виновен Томас Кен. Доктор Уоллис применил к смерти Грова собственную могучую логику, будучи убежден, что его острый ум способен охватить все относящиеся к делу тонкости и вывести обоснованные умозаключения. Все были уверены в непогрешимости своего судебного метода, на который вынуждены были опираться, ибо единственный свидетель, какой мог разрешить все сомнения, был им недоступен: никто из них не видел, кто положил в бутылку яд. Я видел.
Лорд Бэкон в своем «Новом Органоне» особо останавливается на доказательствах и, с обычным для него блеском разбирая различные категории улик, во всех усматривает изъян. Ни одно из доказательств нельзя считать неоспоримым, заключает он, вывод, который (можно было бы подумать) явится в равной мере погибельным и для ученого, и для законника: историки и теологи смирились с ним, и первые скромно умеряют свои претензии, а последние воздвигают свои построения на много более надежном фундаменте Божественного откровения. Ибо без неоспоримых доказательств, что есть наука, если не превозносимые автором умопостроения? Не имея бесспорной уверенности в составе преступления, как мы вообще можем со спокойной совестью отправлять на виселицу преступников? Свидетели могут лгать, и, как самому мне известно, даже невиновный может сознаться в злодеянии, которого не совершал.
Но лорд Бэкон не впал в отчаяние и привел один пример указующего перста, взяв название от указательного столба на развилке дорог, который указует лишь в одном направлении и не допускает иных толкований. Независимый очевидец, не получающий выгоды от своего рассказа, такой, который вследствие благородного происхождения и изрядного образования способен наблюдать и излагать увиденное, – вот самый надежный свидетель, и можно утверждать, что его показания имеют решающую силу, подавляя все меньшие категории свидетельств. На этих страницах я претендую на звание подобного очевидца и заявляю, что мое последующее повествование исключает саму возможность дальнейших споров.
Я послал доктору Грову короткую записку, в которой просил уделить мне время для беседы, и в свой черед получил записку, в которой он соглашался принять меня в тот же вечер. Вот как вышло, что, быть может, два часа спустя после того, как мистер Кола вышел из колледжа, я постучал в дверь Грова.
Разумеется, я не сразу перешел к цели моего визита, пусть я и пришел как проситель, но мне не хотелось показаться невоспитанным. Потому мы проговорили добрых три четверти часа, причем наша беседа часто прерывалась громким рыганием и ветрами, которые Гров пускал, громогласно жалуясь на блюда, какими посчитал нужным накормить членов факультета Новый колледж.
– Хотел бы я знать, что такое сотворил с ними повар, – просипел он после особо тяжкого приступа. – Трудно поверить, что можно так варварски испортить добрый ростбиф. Клянусь, под конец он сведет меня в могилу. Знаете, у меня был сегодня гость. Молодой итальянец, ваших, думаю, лет. Он сжевал все, не жалуясь, но вид у него при этом был такой, что мне прямо-таки хотелось расхохотаться ему в лицо. Вот в чем беда этих иностранцев. Слишком привыкли к затейливым соусам. Забыли, что такое настоящее мясо. Свою пищу они употребляют как свою религию, ха! – Тут он одобрительно хмыкнул собственной метафоре. – Все такое вычурное и мудреное, так что уже не разберешь что там внутри. Чеснок или ладан. Это одно и то же.
Он снова усмехнулся собственной остроумной шутке и как будто даже пожалел, что не придумал ее раньше, чтобы еще более уязвить своего гостя. Я не стал указывать ему на то, что его воззрения на еду представляются мне несколько противоречивыми.
Тут он снова застонал и схватился за живот.
– Господи милосердный, проклятый повар. Передайте мне вот тот пакетик с порошком, дружок.
Я передал ему пакетик.
– Что в нем?
– Безотказное слабительное, хотя этот напыщенный итальяшка твердит, что оно опасно. Напротив, Бейт говорит, что оно безвредно, а он ведь королевский лейб-медик. Если оно подходит для короля, то, надо думать, сойдет и для меня. За него ручаются и авторитеты, и мой собственный опыт. А тут является этот Кола и заявляет, будто оно бесполезно. Чушь, две щепотки, и кишечник опорожнится во мгновение ока. Я закупил большое количество месяца четыре назад как раз для таких случаев.
– Я думал, мистер Кола врач, поэтому он, наверное, знает, что говорит.
– Это он так утверждает. Я сам этому не верю. Слишком много в нем иезуитского, чтобы он был настоящим врачом.
– Насколько я понимаю, он лечит Анну Бланди, которая сломала ногу, – сказал я, усмотрев в этом возможность перевести беседу в нужное мне русло.
При одном только звуке этого имени лицо доктора Грова омрачилось неудовольствием, и он угрожающе заворчал, точно пес, отгоняющий соперника от своей кости.
– Я что-то такое слышал.
– Или, точнее, лечил, потому что у нее нет денег заплатить за лечение, а мистер Кола, кажется, не может себе позволить лечить бесплатно.
