Стивен Сейлор - Орудие Немезиды

Я кивнул, понимая, что никакой тайны здесь быть не могло.

Даже если им никто ничего не сказал, было ясно, что они все понимали.

Мы оставили Гелину. Разговор утомил ее. Выходя из полукруглой комнаты, я бросил взгляд на ее силуэт и увидел, как она потянулась к кувшину, чтобы наполнить вином чашу.

Муммий провел нас в атриум и показал буквы «СПАРТА» на плитах пола. Каждая буква была размером с мой указательный палец. Как и говорил Муммий, все делалось в спешке, буквы были не вырезаны, а скорее процарапаны. Я прошел по ним, ничего не подозревая, когда Фауст Фабий ввел нас в дом. Какими странными внезапно показались мне этот теплый коридор и атриум, с этими мертвыми масками предков, глядевшими из ниш в стенах, с мертвецом в гробу из слоновой кости.

До обеда оставалось еще достаточно времени, чтобы съездить на то место, где был обнаружен окровавленный кусок накидки. Муммий позвал мальчика Метона, принесшего Гелине этот кусок ткани, и нашедшего его раба, и мы выехали верхом на северную дорогу.

Как говорила Гелина, найденная накидка, сшитая из черной ткани, не рваная, но и не новая, была забрызгана грязью. Не было никаких украшений, ни вышивки, чтобы можно было понять, здешней ли она работы или изготовлена где-то далеко отсюда, принадлежала ли богачу или же бедняку. Большая часть ее была пропитана кровью. Один угол был оторван — не для того ли, чтобы не осталось чьих-то инициалов или печати?

Раб обнаружил ее, проезжая по довольно глухому узкому участку дороги, проложенному на уступе крутой скалы, возвышавшейся над заливом. Наверное, кто-то бросил ее вниз, рассчитывая на то, что она упадет в воду. Смятая накидка зацепилась за сухое дерево, проросшее из щели в скале, несколькими локтями ниже дороги. Ни пешеход, ни всадник не могли бы ее увидеть, не подойдя к краю скалы и не заглянув вниз. Но раб, ехавший на высокой повозке, заметил ее еще по пути на рынок, а когда возвращался из Путеол, подумал, что она может ему пригодиться.

— Этот парень говорит, что решил ее не доставать, когда увидел на ней кровь, — пробормотал Муммий. — Он понял, что она испорчена и что пользоваться ею нельзя, но потом подумал, что на ней может быть кровь его хозяина.

— Или же Зенона или Александроса, — заметил я. — Скажите, кто еще знает об этой находке?

— Только нашедший ее раб, Гелина, да этот вот мальчик, Метон. А теперь еще вы, Экон и я.

— Хорошо. Я думаю, Марк Муммий, что у нас есть некоторые основания надеяться на успех.

— Да? — Его глаза засветились. Казалось странным, что такой закоренелый вояка, человек, который мог так жестоко обращаться с рабами на галере, был так заинтересован в спасении рабов из дома Гелины.

— Все это запутано больше, чем должно было бы быть. Например, хотя орудие и не было найдено, похоже, что убийца воспользовался чем-то вроде дубинки, чтобы убить Луция Лициния. Но почему — когда под рукой у него был нож?

— Нож?!

— Должно же было быть у убийцы что-то режущее, чтобы процарапать эти буквы. И почему тело перетащили на то место, где его нашли, вместо того чтобы оставить его там, где было совершено преступление?

— А почему вы думаете, что его перетащили?

— Об этом говорит положение тела, описанное Гелиной. Подумайте: ноги были вытянуты, руки над головой — не похоже на позу человека, рухнувшего на пол от удара по голове. Но именно в таком положении оказывается тело после того, как его за ноги протащат по полу. Откуда его перетащили? И для чего? И потом эта накидка…

— Да?

— Чья на ней кровь, узнать невозможно, но поскольку крови так много, мы можем предположить, что это кровь убитого. Гелина говорила, что на полу под раной ее было мало, но Луций должен был потерять много крови. Вероятно, эту накидку использовали для того, чтобы она впитала кровь. И вряд ли накидка принадлежала самому Луцию. Учитывая, что он жил в таком роскошном доме, мне трудно поверить в то, что он мог носить такую невзрачную одежду. Но эта накидка слишком хороша, чтобы принадлежать простому человеку, а может быть, она из тех скромных одежд, которые порой носят богатые римляне, исповедующие аскетизм, впрочем, возможно, какой-то мужчина или женщина выбрали эту обычную черную накидку с той целью, чтобы оставаться незамеченными ночью. Эта накидка может оказаться важным вещественным доказательством. В противном случае, зачем было уносить ее так далеко от места преступления и пытаться утопить в заливе? И почему отрезан угол? Если сбежавшие рабы действительно убили Луция, то они явно проявили большую наглость, нацарапав на полу имя Спартака. К чему же было бы им пытаться уничтожить накидку, раз уж они столь демонстративно заявили о своей верности Спартаку? Почему не оставили ее на месте, чтобы вызвать у всех еще больший ужас? Мне думается, что мы должны принять все меры для того, чтобы никто больше не узнал о том, что найдена накидка. Истинный убийца должен продолжать думать, что ему удалось ее утопить в заливе. Я возьму ее себе и спрячу среди своих вещей.

Внимательно слушавший меня Экон потянул за подол моей туники. По его настоянию я передал ему окровавленную накидку, и он, указывая на разные пятна крови, пытался что-то сообщить, сделав ряд движений открытой ладонью.

— Что он говорит? — спросил озадаченный Муммий.

— Экон совершенно прав! Смотрите, там, где крови больше всего, образовался насыщенный ею круг довольно правильной формы. Остальные пятна, шириной примерно в ладонь, говорят о том, что этими частями накидки кровь, возможно, стирали с пола.

Экон снова изобразил целую пантомиму, откинувшись на спину и заложив руки за голову, а затем вытянул обе руки, как если бы тащил какой-то тяжелый предмет. Он проделал все это с таким энтузиазмом, что я испугался, как бы он не упал с лошади.

— И что из этого следует? — спросил Муммий.

— Экон считает, что, возможно, в накидку была завернута голова умиравшего человека, чтобы в нее впитывалась кровь, когда тело волочили по полу. Потом убийца мог чистой частью накидки вытереть пятна крови там, где совершилось убийство, а потом с пола, по которому волочили тело.

Муммий скрестил руки.

— Неужели он действительно способен так ясно передавать свои мысли?

— Я не переоцениваю его догадки. И в особенности в отношении этой накидки. Но самым подозрительным является тот факт, что обе пропавшие лошади на следующий день вернулись на конюшню. Несомненно, что Зенон с Александросом добровольно их не отпустили бы, если только не раздобыли где-нибудь других лошадей.

Муммий покачал головой.

— Мои люди всех опросили. Нигде в округе не было кражи лошадей.

— Значит, Зенон с Александросом вынуждены были идти пешком. Но в таком густонаселенном месте, как это, с таким движением на дорогах, при нынешней подозрительности к беглым рабам, да к тому же при активной деятельности ваших людей, они вряд ли смогли бы уйти далеко.

Экон скрещенными руками изобразил парус на море. Муммий просиял, догадавшись:

— Мы, разумеется, опросили всех судовладельцев.

Ни один паром, перевозящий между Помпеями и Геркуланумом, не принимал на борт двух беглых рабов, не было и кражи лодок. К тому же ни один из них не имеет никакого понятия о том, как управлять парусной лодкой.

— Так какие же еще остаются возможности? — спросил я.

— Значит, они скрываются все еще где-то поблизости, — пожал плечами Муммий.

— Или, что более вероятно, оба они мертвы. — Сумерки стали быстро сгущаться. Я посмотрел назад, в направлении виллы, и увидел над вершинами деревьев лишь кусок черепичной крыши, да струйки дыма над ней. Зажигались вечерние огни.

— Скажите, Муммий, кто в настоящее время живет на вилле?

— Кроме Гелины всего лишь несколько человек. Ведь летний сезон в Байях подходит к концу. А в этом году здесь даже весной было мало народу. В мае здесь были мы с Крассом и Фабием и еще несколько человек. Люди не приезжают сюда из Рима, боясь оказаться между Спартаком и пиратами.

— Да, но кто живет здесь теперь?

— Дайте-ка подумать. Разумеется, Гелина. И Дионисий, ее философ, он живет здесь постоянно. Он называет себя эрудитом, пишет пьесы, рассказы и считает себя остроумным собеседником, но на меня наводит сон. Да, еще Иайа. Она художница.

— Иайа? Женщина?

Муммий кивнул.

— Она родом из Кизикка. Красс говорит, что когда он был еще ребенком, она была буквально помешана на зарисовках лучших домов Рима и побережья Залива. Кроме того, она портретистка и пишет главным образом женские портреты. Никогда не была замужем, но, по-видимому, пользовалась успехом. Сейчас она получает пенсион и пишет ради удовольствия, вместе с юной помощницей-ученицей. Сейчас они расписывают для Гелины женские бани.

— А кто же помощница Иайи?

— Олимпия, из Неаполя, с той стороны Залива. Очень красивая девушка. Иайа относится к ней как к дочери. У них есть небольшая вилла в Кумах, на южном берегу, но они часто приезжают сюда на несколько дней, по утрам работают, а по вечерам составляют компанию Гелине.