Курт Ауст - Второй после Бога
– Когда умер генерал Сисиньон?
– Когда? Да лет пять-шесть тому назад, хотя, нет, он умер в тысяча шестьсот девяносто шестом году, тогда как раз женился мой младший, потому что я помню… впрочем, это не важно. Главное, что плата за аренду была до смешного мала, и эту аренду нельзя было аннулировать, она была действительна, пока Юстесен был жив. Как вам это нравится? Именно против этого и пытался бороться один из прежних владельцев Тросвика.
– Но он ничего не добился?
– Да, договор был составлен безупречно. Халвора Юстесена нельзя было выселить из Стенбекка до того, как его вынесут оттуда ногами вперед… Простите, до его смерти.
– А теперешний хозяин Тросвика тоже пытался выселить его из Стенбекка?
– Господин Кристиан Вернерсен? Нет, насколько мне известно, но все может быть. Для него это нерентабельный арендатор. Поэтому, думаю, он предпринимал какие-то попытки… – Неожиданно на лице судьи появилось глуповатое выражение. – Но… но не намекаете же вы, что Вернерсен?…
Мой взгляд выразил полнейшую невинность.
– Я, намекаю?.. Что вы имеете в виду?
Судья Мунк посмотрел на бокал, на бутылку, почесал голову под париком и поднял на меня глаза.
– Что я имею в виду? А то, что хочу послушать вас, прежде чем я буду что-либо иметь в виду.
– Значит, Халвор Юстесен был, так сказать, полусолдатом-полукрестьянином?
– Нет, из солдат он ушел несколько лет тому назад. Когда ему стукнуло шестьдесят.
– Но продолжал носить форму?
Судья Мунк бросил взгляд на альков.
– Да, я это замечал. – Он ослабил узел шейного платка. – Его с армией связывали словно узы брака, без которых он уже не мог жить. Ему было неуютно в Стенбекке, и каждый вечер он возвращался в город, в крепость. У себя в Стенбекке он не мог спать. Говорил, что там слишком тихо.
– Несмотря на ничтожную арендную плату, он жил небогато, – сказал я и оглядел комнату. – Разве усадьба не приносила ему никакого дохода?
– Думаю, что приносила. Но Юстесен потерял свой городской дом и все имущество, а может быть, и состояние, точно не знаю, во время городского пожара несколько лет тому назад.
Судья Мунк замолчал и выглянул в окно. Во двор вышла молодая женщина с ребенком на руках. Малыш плакал, и она раздраженно его бранила. Я узнал ее.
– Да, я видел, что много домов сгорело, – сказал я. – Это тогда обгорел этот стул?
Судья Мунк вздохнул.
– Да, и не только стул. – Он встал, потянулся, прошелся по комнате и снова сел. – Здесь, в городе, нам не дают жить две вещи. Первая – это без конца повторяющиеся пожары. Каждые двадцать лет или даже чаще у нас бушует огонь, город превращается в пустыню, люди лишаются всего и остаются без крыши над головой. Ни одному человеку не удалось прожить всю жизнь во Фредрикстаде без того, чтобы его не посетила рыжая дама.
– Что за рыжая дама?
Он взглянул на меня, под левым глазом у него дергался нервный тик.
– Говорят, что когда-то очень давно, когда город только-только заложили, она тут жила. Ее сожгли как ведьму. На костре она бранилась, проклинала всех и вся и кричала, что отомстит, что еще вернется сюда… Люди часто видели ее на улицах по ночам. Обычно перед пожаром.
Во дворе женщина шикала на плачущего ребенка, он никак не унимался.
– А что еще мешает городу жить?
– Еще эта крепость. – Судье Мунку стало как будто легче, когда он заговорил о чем-то более осязаемом. – Солдаты, конечно, защищают нас от шведов и других разбойников, но, с другой стороны, они сами иногда бывают хуже чумы. Одно дело – пьянство, драки и проститутки, которых они привлекают в город. А другое – разные ограничения и поборы, ну и всякое такое. Как бы там ни было, а комендант Шторм взорвал дом Юстесена во время последнего городского пожара года два назад. Юстесен спас только сундук и еще эти стулья, а больше ничего.
– Как это взорвал?
– Очень просто. Эти негодяи военные взорвали все дома, построенные у стен крепости и вблизи от их зданий, чтобы удержать огонь на расстоянии. – Судья Мунк развел руками. – И, надо сказать, им это удалось! Они не потеряли ни одного здания, ни одного. Да-да, военные тогда не пострадали. – Он так стукнул ладонями по столу, что я даже вздрогнул. – Но они и не помогли спасти ни одного дома горожан, ни одного!
Он вдруг встал и вышел.
– Успокой же наконец своего ребенка! – заорал он на женщину. Она испуганно шмыгнула в дом и закрыла за собой дверь. Вскоре он вернулся, сердито прошелся по комнате и сел. – А тут еще вы, молодой человек.
Мы сидели друг против друга, как два игрока в карты, – прищурив глаза, мы внимательно, оценивающе следили один за другим. Словно противники, мы не до конца доверяли друг другу.
Я еще не был готов высказать то, что я думаю.
– Юстесен пытался получить возмещение за сгоревший дом? – спросил я.
– Нет, насколько я знаю. Но я слышал, что после этого он не выносил даже вида Шторма.
– Значит, они недруги?
Судья Мунк скривил губы под толстым носом.
– Недруги не совсем подходящее слово. Говорят, что у комендантов не бывает ни друзей, ни недругов, только подчиненные и враги.
Я кивнул, встал и вышел. Небо было затянуто облаками. Западный ветер нес от реки сырой воздух и запах гнилой рыбы. Я обхватил себя руками и пожалел, что мой плащ остался в багаже, направлявшемся в Мосс. А еще пожалел, что не держал рот на замке и потому не поехал со всеми, вместо того чтобы стоять здесь и взвешивать каждое слово на золотых весах.
Всех слушай… и прячь свои сужденья, – предупреждающе зазвучал в ушах голос Томаса. Молодая женщина стояла за ставнями и призывно мне улыбалась. Я оглядел двор, молодой служащий стоял у ворот, ведущих на улицу.
…если с послом Папы что-то случится, ты лишишься головы.
Я глубоко вздохнул и вернулся в дом. Теперь был мой черед.
Глава 8
Когда я вошел в комнату, судья Мунк чмокал губами. Бокал стоял возле его руки, но был по-прежнему полон. Судья чмокал в предвкушении. В предвкушении того, что я ему скажу. Я растерялся, мне было страшно разочаровать его. А то, что я его разочарую и таким образом укреплю в предубеждении против меня и моего господина, я не сомневался ни минуты. Мой взгляд скользнул по столу, стене и остановился в углу.
Сундук! Как я мог о нем забыть! Я обошел стол и открыл крышку сундука.
Судья встал, чтобы через мое плечо наблюдать, как я выкладываю на пол содержимое сундука. Его было немного. Парик, серый, слежавшийся, словно им давно не пользовались. Нарядная полотняная рубаха, когда-то белая, но поношенная и застиранная, шейный платок, тоже изрядно поношенный, пара синих шерстяных носков, протертых на пятках и заштопанных черной шерстью, шерстяная шапка и пара коричневых шерстяных рукавиц, заштопанных на пальцах тоже черной шерстью. Под одеждой лежала фарфоровая тарелка с красивым цветочным узором, но, к сожалению, с большим сколом по краю. И все. Я достиг дна, если можно так выразиться.
С носками в руке я сидел и смотрел на голую ногу, торчащую из алькова. Очевидно, Халвор Юстесен считал, что еще достаточно тепло, чтобы доставать и носить носки. Они были предназначены для более холодного времени года. Мне захотелось пойти и надеть их на него, согреть его ноги.
Дно сундука было застелено листом бумаги с черно-белым оттиском, бумага сильно пожелтела, однако на оттиске можно было разглядеть женщину, сидящую с ребенком на коленях. Мыши погрызли один угол, и во многих местах изображение было закапано жиром. По углам бумага была прибита ко дну гвоздями с ржавыми шляпками.
– Разрешите мне посмотреть, – пробурчал судья и опустился на колени. Он осмотрел по очереди одежду и тарелку и задумчиво кивнул, словно обнаружил что-то особенное. Я сделал вид, что ничего не заметил, и не спускал глаз с сундука. Она меня преследует, подумал я и улыбнулся. Дева Мария с младенцем преследует меня. Половина шляпки одного гвоздя была отломана.
Судья Мунк закончил осмотр и хотел все сложить обратно в сундук. Я не видел нигде отломанный кусок шляпки.
– Подождите! – сказал я и пошел в альков за ножом. Осторожно вытащил ножом гвозди, положил их на крышку сундука и поднял оттиск. Под ним лежала тонкая шерстяная ткань. Я убрал ее.
– О, черт! – воскликнул судья Мунк и плюхнулся на пол.
Я онемел от удивления. Под шерстяной тканью, впритык, одна к другой, все дно сундука, кроме кромки одной короткой стороны, было выложено блестящими серебряными монетами.
– Силы небесные!.. – воскликнул судья Мунк снова и принялся вынимать и считать монеты.
Монеты разной величины и достоинства одна за другой исчезали в руке судьи, я напряженно ждал.
– Пятьдесят риксдалеров, – наконец сказал он вдруг ослабевшим голосом, посмотрел на монеты и медленно ссыпал их обратно в сундук. В скудном свете, падавшем из окна, монеты звенели, подпрыгивали и поблескивали.
“Сундук с сокровищем, – подумал я. – Бедный солдат-крестьянин держал в доме сундук с сокровищем, очевидно, он никогда даже не прикасался к этим деньгам!”
