Смерть чистого разума - Алексей Королев
31
Наблюдать или выживать (фр.).
32
Ленин рассуждал абсолютно верно. Впоследствии было точно установлено, что неизбежное склонение букв влево при письме правшами левой рукой – не более чем домыслы.
33
Двести пятьдесят рублей я, разумеется, так никогда и не получил.
34
Эти стихи Джамбаттисто Марино из его «Лесных эклогов» Ленин перевёл вполне близко к оригиналу:
Дафна – изящная и жестокая нимфа,
Любит её Аполлон.
35
Впоследствии я нашёл, разумеется, прекрасный перевод Фета:
Не с этой ли ты целью, вождь единственный,
На самом крайнем острове был запада,
Чтоб этот хлыщ истрёпанный у вас глотал
По двести или триста тысяч там зараз?
Иначе что же значит щедрость вредная?
Иль мало размотал он? Мало расшвырял?
Сперва он погубил отцовское добро,
Затем Понтийскую добычу, в-третьих же,
Иберскую, что знает златоносный Таг.
36
Познания Ленина в физике были столь поверхностны и нелепы, что я не считаю нужным их комментировать, просто приводя – более или менее аккуратно – наш тогдашний разговор.
37
Перед самым возвращением в Россию я получил из Бухареста письмо от некоего Кон-Сегаля. Он француз, но преподаёт по контракту в Румынии. Его мысли о холистически-атомистическом дуализме у позднего Маркса показались мне небезынтересными, хотя в целом я, конечно, по-прежнему считаю Маркса крупнейшим холистом в истории человеческой мысли, а марксизм – единственной теорией, успешно разбившей атомизм. Интересно, что сказал бы Ильич (который, как ни крути, всё же был первоклассным философом), если бы прочёл это письмо.
38
Ни у Гёте, ни у Гейне, конечно, ничего подобного не нашлось. Да и с чего бы во Французской Швейцарии называть что-то в честь немецких поэтов? Но имя удачное, согласитесь.
39
Этот Романов, помимо всего прочего, увлекался протестантизмом, причём не привычного евангелическо-лютеранского толка, а какого-то американского, чуть ли не методистского. С началом мировой войны он вернулся в Россию, служил, впрочем, не на флоте, а по линии Красного Креста. В девятнадцатом году его, конечно, расстреляли. Одного такого Германа никогда не существовало, великого князя всегда сопровождали двое – адъютант, действительно очень порочный морской офицер, совершенно недалёкий и личный камердинер, человек, напротив, порядочный и умный. Но двое у меня категорически не помещались в текст, посему я и слил их в одного Германа.
40
Термин этот, разумеется, абсолютно не имеет смысла. Я сказал первое, что пришло в голову.
41
Я встречался с д-ром Бумке много позже – в его бытность ректором Мюнхенского университета. Среди прочего, он рассказал – конечно, очень тактично и вскользь – о своём участии в лечении Ленина в 1923 году. Так что слова Ильича оказались в известном смысле пророческими – я говорю, «в известном смысле», так как подозреваю, что в двадцать третьем году Ленин не только не вспомнил о том, что он говорил о Бумке в девятьсот восьмом, но и вообще не понял, кто это такой. Насколько мне известно, Бумке жив до сих пор.
42
Подлинные медицинские способности доктора Веледницкого так и остались для меня превеликой тайной, но по крайней мере с моим диагнозом он не ошибся. Правда, и исцеление моё было таким же внезапным и непонятной природы, как и заболевание. И наступило очень быстро после описанного дня.
43
Текст этой телеграммы, а в особенности подпись под ней, вряд ли когда-либо может быть обнародован в России. Скажу только, что помимо смысловой части и сообщения о переводе на мое имя известной суммы денег, в ней содержалась настойчивая рекомендация немедленно выехать в Соединенные Штаты, при этом ни в коем случае не обременяя себя никакими обязательствами перед третьими лицами.
44
Двадцать пять лет спустя я оказался в Лозанне и поинтересовался у осведомлённых знакомых о судьбе Целебана. Увы, никто из них ничего не слыхал о таком полицейском инспекторе. Однако ещё позднее, в Кракове на книжном развале я совершенно случайно натолкнулся на нетолстую брошюру под названием Ścieżka polskiego patrioty w Szwajcarii: Życie Piotra Celebana. Автором брошюры значился Dr. Konstantyn Celeban. Польского языка я не знал и не знаю, но отчего-то у меня не осталось (и теперь не существует) сомнений касательно того, каково было личное имя инспектора Целебана и где навсегда упокоилась его строгая натура.
45
Конечно, если бы кто-нибудь мне сказал в 1908 году, что Николай Иванович Скляров кончит свои дни в лютеранской богадельне города Турку, где он окажется, будучи высланным из СССР как активный член Федеративного союза баптистов… Впрочем, иные утверждают, что староста Приуральского отделения Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев благополучно преставился в своей постели на Рождество 1926 года в возрасте 79 лет. Проверять обе версии у меня нет ни малейшего желания.
46
Если мои мемуары, о которых я так пространно распространялся в самом начале этой книги, когда-нибудь всё же увидят свет, то их читатели могут быть несколько удивлены, ибо история моего отхода от активной политической деятельности после первой русской революции в них изложена, мягко говоря, несколько в ином ключе. Ответить на вопрос, какая из двух историй более правдоподобна и менее для меня унизительна, я предоставляю читателю.
47
Я действительно ненадолго вернулся в партию в самые трудные, пожалуй, для неё дни лета 1917 года, в этом В.И. оказался прав. Ошибся он только в слове «навсегда», хотя, вероятно, уже тогда, за десять лет до революции твёрдо знал, что будет во главе революции делать именно такие вещи, которые навсегда отвратят меня от классического большевизма.
48
Это всё, разумеется, было враньём от первого до последнего слова. Более нетерпимого человека, чем Ленин, я не встречал в своей жизни никогда.
49
В примечаниях к
