Светозар Чернов - Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе

Артемий Иванович скривился, как от зубной боли.

– Потом пан может потребовать от Рачковского возместить эти расходы в двойном размере.

– А сколько это выйдет? Может, ваш Оструг скажет одну сумму, а истратит в два раза меньше?

– Тогда пан Артемий может сам купить пану Остругу билет до Парижа.

– Постойте, постойте, – возразил старый мошенник. – Но мне потребуются еще какие-нибудь деньги на первое время.

– Я не дам ему на это денег, – сурово и категорично ответил Артемий Иванович.

– Тогда я продам вас майору Смиту, – пригрозил Оструг. И про динамитную мастерскую расскажу – в особом отделе.

– Придумал, придумал! – закричал вдруг Артемий Иванович. – Ура! Я дам ему………..

Записка Шапиро о том, что Барнет съехал.

Глава 78

– Вы слышали? Вы слышали? – кричал взъерошенный Артемий Иванович, взмахивая руками и брызжа слюной во все стороны. – Царь! Ужас какой-то!

Фаберовский, разбуженный Артемием Ивановичем, еще не продрал глаза и ничего не соображал.

– Пан опять послал телеграмму царю? – зевая, произнес он со сукой в голосе. – Мерзавец, простите меня, грешного, он так пану и не ответил!

– Как вы смеете! – закричал Артемий Иванович. – Господь только что избавил Россию!

– Неужто преставился?! – Фаберовский хладнокровно утер лицо ночным колпаком. – А за былые заслуги перед батюшкой наследник нам заплатит? Нужно немедленно забрать все деньги с банка, если они там есть! Представляю, какая паника сейчас на бирже!

– Вы идиот! Господь спас императора! Крушение! Четыре дня назад! У села Борки! Поезд сошел с рельс и обрушился с насыпи. Да вы что, газет не читаете?! Это еще в понедельник было!

– Я читаю газетные статьи только на одну, близкую нам всем тему, – сказал Фаберовский и надел очки. – А кто спустил поезд под откос?

– Негодяи!

– Так, так, на них Россия держится. И что же царь?

– Обыкновенное разгильдяйство. Он держал крышу вагона на своих плечах.

– Атлант, прости, Господи.

– Не нужны мне ваши оправдания! Где тут у вас церковь посольская?

– У нас и посольства-то тут нет. А где ваша церковь – пану Артемию самому следовало бы ведать.

– Там сегодня благодарственный молебен. Я должен быть в церкви, хоть кровь из носу!

– Запомните на будущее: русская церковь Успения Божией матери на Кавендиш-сквер в Уолбеке. Я провожу пана.

Пока поляк одевался, Артемий Иванович вышел на Эбби-роуд, где в наемном бруме сидели Дарья с Васильевым. На время прекратившийся дождь не мог развеять тягостных дум Артемия Ивановича, вызванных катастрофой царского поезда, а чрезвычайно мрачная погода еще более усугубляла их.

– Сколько ж вы нас возить еще будете, Артемий Иванович? – осведомилась Дарья, высунувшись в окошко кэба, от чего экипаж угрожающе накренился на бок. – И что такое приключилось, что мы по городу все утро невесть чего разыскиваем?

– Государь чудесно спасся от смерти! – благоговейно ответил Владимиров, отскакивая от кэба из опасения быть раздавленным, если он под тяжестью Дарьи перевернется.

– Он что, в Лондоне?

– Да нет же, дура, в церкви торжественный молебен, консул велел быть всем кровь из носу!

Подошел Фаберовский и вместе с Артемием Ивановичем влез в экипаж. Добравшись до Белгрейв, они объехали на кэбе площадь и остановились у ничем не примечательного здания, на наружных дверях которого значилось «Православная Русская Церковь». Пройдя через особый проход в церковь, они все, кроме Фаберовского, присоединились к большой толпе молящихся, уже набившихся туда прежде. Поляк остался в притворе. Вскоре после начала молебна к нему, трижды перекрестясь и кланяясь в пояс, протиснулся Артемий Иванович:

– Боже, буди милостив мне, грешному. Какие там люди! Сам посол Егор Егорыч Стааль с супругой и дочкой, советник Бутенев, консул Фольборт, госпожа Новикова и весь персонал посольства и консульства!

От Владимирова сильно пахло ладаном и перегаром.

– А где пани Дарья с Васильевым? – спросил поляк.

– Молются слезно. А мне один из этих петунов ряженых на дверь указал.

– Что же ему надо?

– Не ведаю.

В притвор вышел человек в парадном мундире с расшитой золотом грудью, с двууголкой под мышкой и, презрительно окинув взглядом Владимирова, протянул ему двумя пальцами обтянутой белой перчаткой руки конверт.

– Господин Гурин?

– Да-с.

– Это вам.

– Кто это? – спросил пораженный Фаберовский, когда человек ушел. – Пан Артемий с ним знаком?

– Откуда? Это второй секретарь посольства Крупенский. Я его и видел-то один раз издали.

– Видать, сегодня ведомство пана вольно вытворять чего хочет. Неужели Рачковский удостоил нас своим вниманием?

Владимиров разодрал конверт, развернул сложенный вдвое лист бумаги, и, вооружившись пенсне, прочел вслух:

«Любезнейший Артемий Иванович!

Прежде всего земной поклон тебе за ценнейшего агента, которого ты мне прислал. Господин Ковальский, он же Оструг, уже пойман на краже часов и в настоящее время сидит во французской тюрьме.

Должен тебе сказать, что и без твоих подарочков мне гадко, дорогой мой, душа как-то болит и ноет, заниматься ничем нельзя, все самые грустные и тоскливые мотивы раздаются в сердце и ушах. Думается, что этим поганым состоянием я обязан или поганой инфлюэнце, подобравшейся ко мне вскоре после Покрова, или тревожным слухам, исходящим из Лондона и Бельгии.

Я страшно разнес Ландезена, что он ничего не выведал у тебя. Не зная подробностей, однако, догадываюсь, что дело швах. А ведь нам с тобою для конца нужен еще один случай. Вообще я должен сказать, что я был бы счастливейший из смертных, если б тебе удалось кончить наше дело достойно. Тяжелым камнем лежит оно у меня на сердце. Пишу об этом тебе конфиденциально и как другу. Сообщи на милость, веришь ли ты в благополучное разрешение этого дела?

Твои утешения, подкрепляемые разными надеждами, далеко меня не успокаивают. Верь, что кроме разочарования и разорения ничего из наших хлопот не произойдет, если ты не будешь следовать моим указаниям. Не может быть никакого толка там, где много сил и энергии расходуется без очевидной надобности.

Не шляйтесь больше по улицам, а присмотрите для дела подходящее помещение. И риска никакого, и новизна ощущений для публики. И не тяни с этим, иначе мы так и будем бултыхаться в этой зловонной клоаке. Да будь осторожен и не суетись, чтобы не сгнить в тюрьме.

Твой Петр».

– Ну и что пан на это скажет? – спросил Фаберовский.

– Столько в этой цидуле умных слов, – сказал Артемий Иванович, убирая письмо, – а одно просто золотое: не торопись.

ЗАПИСКА ЛЕГРАНА – ФАБЕРОВСКОМУ

2 ноября 1888 года

Был сегодня у вас дома, но никого не застал. Розмари сказала, что вы с Гуриным поехали в русскую церковь. На вашу просьбу узнать, когда доктор Смит будет дежурить в Лондонском госпитале вечером, сообщаю, что это будет завтра, в субботу.

О. Л-н.

Глава 79

По возвращении из русской церкви Фаберовский нашел у себя на столе записку от Леграна и решил, что недели, которую он дал Пенелопе на страдания из-за его мнимого отъезда из Лондона, вполне достаточно – она уже готова к тому, чтобы пасть в его объятия. Поэтому в субботу утром он попросил Розмари съездить к «Братьям Мосс», взять напрокат фрак, а также почистить его цилиндр. После полудня дождь перестал лить и около восьми вечера Фаберовский нанял кэб и отправился в дом Смита. По случаю субботнего вечера улицы более, чем обыкновенно, были забиты разнообразными экипажами и повозками, и пока кучер с трудом пробирался через заторы, у поляка было время для обдумывания деталей предстоящего ему романтического объяснения. Он не был по натуре романтиком и во всей мере испытал сложности в выдумывании подходящих случаю цветастых и выспренных фраз. Трясясь в экипаже при свете проплывающих мимо уличных фонарей, он пытался придумать хоть что-нибудь, и когда он вылез у освещенного электричеством подъезда дома Смитов, в голове его творился хаос.

Дверь открыл слуга, в котором Фаберовский сразу признал мороженщика, раньше следившего за его домом.

– Что, торговать мороженым у моего дома оказалось некорыстным делом? – поляк полез доставать визитную карточку, но она не понадобилась: сверху раздался до боли знакомый скрипучий голос доктора Смита:

– Кто там, Ботли?

– Мистер Фейберовски, – ответил слуга.

Пребывание Смита не в госпитале, а дома было для Фаберовского полной неожиданностью. Поляк хотел уйти, но доктор уже спускался вниз по лестнице. Увидев его, Фаберовский ужаснулся. Он никогда не видел доктора до такой степени пьяным. Смит еле стоял на ногах; чтобы сдвинуться на одну ступеньку вниз, ему приходилось перебирать руками по перилам, перемещая свое тело вперед, а потом уже подволакивать под себя ноги.