Гений столичного сыска - Евгений Евгеньевич Сухов
– Прошу прощения, – произнес Колобов и быстро наклонился, чтобы поднять упавший сверток. С этой же целью присела и Нелли, и они едва не стукнулись лбами. Какое-то время их лица были настолько близки друг к другу, что Иван разглядел мелкие точечки коричневого цвета на зеленоватой радужке глаз девушки.
Иван успел поднять сверток первым.
– Благодарю вас, – произнесла Нелли, принимая из рук Колобова перевязанный шпагатом пакет.
– Пустяки, – промолвил Иван, понимая, что если сейчас он уйдет, то никогда не простит себе этого и будет долго мучиться и укорять себя за малодушие.
С девушками, которые ему нравились, Ваня Колобов невероятно робел, становился косноязычен, после чего они быстро теряли к нему интерес.
Нелли отошла уже на несколько шагов, когда Колобов все же решился остановить ее:
– Подождите, прошу вас!
Он произнес эту фразу так, словно в эту минуту решался вопрос жизни и смерти. А может, так оно и было. Нелли остановилась.
– Я… не имею чести быть представленным вам… – Колобов запнулся, не зная, что сказать, потом с отчаянной решимостью произнес: – Позвольте представиться: Колобов Иван Александрович.
– Нелли Светлицкая, – промолвила в ответ девушка и протянула ручку, которую Иван сначала легонько пожал, а потом, склонившись в поклоне, поцеловал.
– Мне очень не хочется, чтобы вы уходили, – признался Колобов и с той же отчаянной решимостью спросил: – Может, у вас есть время и мы немного прогуляемся?
Оказалось, что Нелли располагает получасом времени. Покинув пассаж, они вышли на Кузнецкий Мост и, пройдя полквартала, зашли в кондитерскую Бежо со стеклянными дверьми.
– Я очень люблю горячий шоколад, – призналась Нелли и пытливо посмотрела на Ивана.
Колобов заказал ей шоколад, а себе кофе. И еще сдобные булочки, которые были совсем теплыми.
Удивительное дело, но Иван, будучи с девушками стеснительным и малоразговорчивым, с Нелли стеснения не чувствовал и говорил с ней так, будто знал ее сто лет. Так бывает, когда между людьми возникает симпатия, как только они встретятся взглядами. Она укрепляется более, когда они перекинутся несколькими фразами. Первое впечатление о человеке самое верное. От него во многом зависит, насколько крепко будет развиваться дальнейшее знакомство.
Они договорились встретиться на следующий день. Еще через несколько дней Колобову было разрешено проводить Нелли до дома. Чуть позже, недели через две, они впервые поцеловались, и Колобов признался Нелли в любви, что было выслушано более чем благосклонно. Иван был на седьмом небе от счастья! Если бы он сильно захотел, у него бы точно выросли крылья за спиной. Но он не думал о крыльях. Он думал о Нелли.
Встречались они практически каждый день, а когда по каким-либо причинам не могли увидеться, Колобов приходил в кондитерскую Бежо и пил кофе со сдобной булочкой, как тогда, в первый день их знакомства. И хотя Нелли не было рядом, Иван чувствовал ее присутствие. Он думал, какая же она хорошая и как будет здорово, когда они поженятся и станут жить вместе, любя друг друга и оберегая от всяческих невзгод. А потом у них родится сын, и они назовут его Евгением в честь пушкинского Евгения Онегина. Если же родится девочка, то они дадут ей имя Татьяна. И все будет славно, потому что иначе и быть не может…
Однажды, когда Нелли должна была уехать в Коломну, чтобы проведать свою больную тетушку – так она сама сказала, – Иван по старой привычке направился в кондитерскую один. Уже подходя к дверям, он увидел подъехавший экипаж – рессорное ландо с открытым верхом и ливрейным кучером, – в котором сидел представительный мужчина, а рядом с ним… Нелли. Причем франт сидел не напротив, а рядом с ней, как человек ей близкий.
Молодой мужчина ловко соскочил с подножки и подал Нелли руку, что-то весело при этом сказав ей. Опираясь на его широкую ладонь, девушка сошла на тротуар и весело рассмеялась.
Раненое сердце сжалось от нестерпимой боли, Колобов невольно застонал. Импозантный, с закрученными кверху усами, в узких полосатых брюках, желтом жилете, визитке цвета маренго и в черных лаковых штиблетах с белым кожаным верхом, мужчина смотрелся весьма авантажно, и Нелли не сводила с него восхищенных глаз. Даже неискушенным было ясно, что их отношения зашли весьма далеко, что между ними близость и для третьего в судьбе этих людей просто не осталось места.
Спутник, придерживая стеклянную дверцу кондитерской, подождал, пока Нелли войдет внутрь, после чего направился следом.
Иван Колобов застыл, словно столб, потеряв счет времени. Ноги отказывались слушаться, его привычный мир был обрушен и разбит на мелкие осколки. Как дальше жить, Иван просто не знал. Людской поток, по обыкновению густой в этот час, обходил его – так ручей обтекает лежащий на его пути камень, многие недоуменно оглядывались на нелепого господина, стоящего посреди дороги. Наконец Иван сделал над собой усилие и потерянно поплелся домой. Добравшись до квартиры, он без чувств упал на кровать.
После случившегося жизнь потеряла прежнюю остроту. В голове опять все перепуталось, как уже случалось в выпускном классе гимназии. В последующие дни ему было худо – и физически, и душевно. Его уныние сказывалось и на службе, куда Колобов стал являться неаккуратно, а то и вовсе ее игнорировал. Поначалу ему было сделано вежливое замечание, потом – замечание построже, затем последнее, после чего ему отказали от должности.
С этого момента Ивана Александровича начали преследовать неудачи: ему отказали от места дважды; деньги, им скопленные, закончились, вдобавок в феврале тысяча девятьсот первого года умерла от горячки его мать. Один, без работы и без родственников в Москве (брат с семьей перебрался в Малороссию), перебиваясь случайными заработками, Колобов с большим трудом стал сводить концы с концами, однако вскоре вынужден был отказаться и от квартиры.
Если бы не открывшаяся в Рязани вакансия на место учетчика на винном складе торгового дома «Панкратий Морозов с сыновьями», принятая Колобовым в июне тысяча девятьсот третьего, он бы пополнил список московских бездомных, поскольку был кроток и совестлив: перекантовавшись ночь у какого-нибудь бывшего своего сослуживца, более к нему ночевать не напрашивался.
В Рязани Колобов задержался на службе всего на два месяца. Ему было отказано в должности за те же самые прегрешения, что и в Москве: опоздания и пропуск служебных занятий, что, возможно, являлось следствием его болезненного состояния.
По возвращении в Москву Иван Александрович отписал брату письмо, в котором были такие строки:
«…Вот и Москва. По сравнению с Рязанью людей много. И странная вещь: едва ли не всякий прохожий заговаривает со мною и, смеясь,
