Красный снег - Александр Пензенский
За этим сбивчивым инструктажем под убаюкивающий скрип полозьев они докатили до «Пряжки». Так пренебрежительно называли в народе больницу Николая Чудотворца – не по имени святого угодника, а по гнилой речушке под окнами.
Из одного из домиков, парно караулящих въезд в больничный сад, выбежал усатый привратник в фуражке без кокарды и накинутой на плечи овчинной дохе, заглянул в окошко возка.
– Доктор Ганзе, Феликс Александрович. К доктору Привродскому. Нас ожидают.
Усач молча кивнул, замешкался, но все-таки вскинул руку к козырьку и заспешил к воротам.
Профессор ждал их на крыльце. Пожал руку доктору, снял шляпу перед Зиной, придержал дверь.
В маленьком и несколько захламленном, но очень уютном кабинете Петр Леонидович усадил своих гостей в необычайно мягкие кресла, распорядился через дверь кому-то невидимому насчет чая и, пока его несли, отрекомендовался сам и выслушал представление Зины. Это заняло не более минуты, но этого времени оказалось довольно для того, чтобы дверь снова открылась и миловидная девушка в форме сестры милосердия вкатила небольшой столик на колесиках с фарфоровым сервизом, окружившим пузатый чайник. Хозяин кабинета сам разлил чай по чашкам, уселся не за стол, а в третье кресло, долго протирал пенсне, наконец водрузил его на нос, улыбнулся и произнес:
– Нуте-с, с чем пожаловали? Зинаида Ильинична?
Зина ждала этого вопроса и готовилась к нему, полагая, что профессор станет конспектировать ее слова, но, видя, что тот покойно качает ногой, закинутой на другую, и выжидательно смотрит на нее поверх сцепленных под седой бородкой рук, немного растерялась, обернулась к доктору Ганзе.
– Начните с вашей предыдущей беременности, – посоветовал Феликс Александрович. – Не смущайтесь, вы у доктора. Даже у двух.
Рассказ занял около четверти часа. События более чем двухлетней давности оживали в памяти, проступали в словах, иногда стекали по щекам слезами, размеренно вплетались в тиканье настенных часов, иногда прерывались недолгими паузами.
– И верите ли, я совсем уж было отчаялась. А тут вот. Не иначе как чудо Господне.
Профессор Привродский расцепил руки, удовлетворенно кивнул.
– Чудеса на свете случаются, но думается мне, что необъяснимость их лишь временная, от неполноты нашего знания. Но вера способна исцелять, и это как раз вполне объяснимо с точки зрения психиатрической науки. Уверен, что здесь как раз такой случай. Бумаги мне ваши Феликс Александрович присылал, и я полностью согласен с его выводами о вашей способности к материнству. Но коль уж вы приехали, я, разумеется, проведу осмотр. Хотя не сомневаюсь, что вы уже можете разделить ваше тайное знание с супругом и будущим отцом. А что касается здоровья душевного, то довольно будет лишь пару раз в месяц нам с вами беседовать – вам не повредит, а мне, старику, будет приятно.
Еще через полчаса Зина, с трудом сдерживая радостную улыбку, усаживалась в возок, поддерживаемая под руки обоими эскулапами. Домой, скорее домой!
* * *
23 февраля 1912 года. Санкт-Петербург, Екатерининский канал. 9 часов 17 минут
Адресный стол находился совсем рядом, в четвертом участке Спасской части – через канал перейти, и вот он, дом с пожарной каланчой. Потому Константин Павлович и не стал тратить время ни на телеграммы, ни на телефон. Ногами хоть и не быстрее, но для здоровья полезнее. Тем более что утро выдалось пусть и морозное, но на удивление ясное, солнечное. Потому, записав имя нужного ему служащего – Ефимий Карпович Тилов, – Маршал надел пальто, надвинул на глаза шляпу, спустился, закурил у крыльца и неспешным шагом направился через скрипучий мост, довольно щурясь на отражающееся в окнах солнце.
В потребном ему кабинете было хоть и немноголюдно, но шумно. У конторки стояла закутанная в платки баба с ребенком на руках и что-то тихо лепетала возвышающемуся над ней упитанному важному чиновнику с роскошными седоватыми полубаками на изрядно уже покрасневшем лице. Он-то весь шум и производил, не стесняясь ни посетителей, ни своего сидящего рядом коллеги:
– Да что ж за глупая баба! Я тебе в тысячный раз объясняю, и, кажется, совершенно ведь русским языком: чтобы я тебе его нашел, мне надобно фамилию знать! Фа-ми-ли-ю!
Посетительница снова что-то чирикнула, чем вызвала очередное изменение в цвете лица чиновника и новую громкую тираду.
– Да что мне с того, что он Фрол? Да ты знаешь, дура, сколько в Петербурге Фролов? Во всем должен быть порядок. Гляди, – он указал пальцем на высокие ряды стеллажей за его спиной. – Два мильона жителей в этих ящичках! Все по фамилиям отсортированы! Где я тебе там найду твоего Фрола? Поди! Поди прочь, а то, ей-богу, живо устрою тебя в кутузку за доведение государственного человека до апоплексического удара!
Просительница вздохнула и вышла. Грозный чиновник, не замечая устроившегося в углу Маршала, с облегчением бухнулся на стул, вытер лицо громадным, размером в скатерть, клетчатым платком, и продолжил, обращаясь к своему коллеге, тощему господину инородной внешности, в монокле и с зачесом, как у Александра Благословенного:
– Вот, полюбуйтесь, Карл Карлович! Сперва, фамилии не спросив, ребенка какому-то проходимцу родила, без родительского благословения, без венца! А теперь сыщи, говорит!
Карл Карлович поднял бровь, сухо ответил:
– Так чего ж вы хотите, Ефимий Карпович? Абсолютно бесправное существо. И вы еще будете меня уверять, что в России не требуется перемен.
Только было начавший возвращаться к нормальному цвету лица, Ефимий Карпович опять покраснел и засверкал глазами:
– Вы снова за старое? Вам опять и здесь устройство государственное не угодило? Что ж, будь у нас парламент, не обрюхатил бы ее этот бесфамильный Фрол?
– Будь у нас справедливое государство, эта несчастная имела бы какое-никакое образование и профессию. И самосознание не в зачаточном уровне. Глядишь, и не попала бы в столь затруднительное положение. Да и перед «государственным человеком» так не тряслась бы. А все, простите, от того, что главный государственный человек продолжает «кухаркиных детей» опасаться[6].
Ефимий Карпович от возмущения хватанул ртом воздуха, округлил глаза чуть не больше очков-половинок.
– Ах, вот вы уже как заговорили, господин Лисецкий! Вам, стало быть, уже и государь не угоден. Может, вы, милостивый сударь, социалист? Так выйдите-ка из-за стола да отправляйтесь лично спасать всех сирых да убогих. Вам образование позволит крестьянских детей от тьмы к свету обращать! А то ступайте на баррикады, вас там как раз и не хватало!
Теперь уже быстро захлопал глазами невозмутимый до сей поры Карл Карлович.
– Вы же прекрасно осведомлены, что я не поклонник революций! Революция ужасна, она доводит хороших людей до
