Мальтийский крест Павла Первого - Наталья Николаевна Александрова
— Нет, я Вороновская!
— Вороновская? Не может быть…
— Да честное слово, Вороновская! Вот мой паспорт, посмотрите, если не верите!
Я положила на стол свой паспорт. Хозяйка кабинета брезгливо взяла его двумя пальцами, как опасное насекомое, открыла на первой странице, взглянула, потом перевела взгляд на меня — должно быть, сличила с фотографией, затем хмыкнула:
— Что-то вы на себя не похожи!
— Это фотография такая, — заторопилась я, — у меня тогда волосы длинные были…
— Действительно, Вороновская… значит, это не та папка…
Она отложила одну папку, взяла другую, третью… наконец, лицо ее посветлело, она кивнула:
— Ага, действительно, Вороновская… вы, значит, у нас пока проходите как свидетель по делу об убийстве в музее!
— Что значит — пока? — удивилась я.
— Пока — значит, пока! — отрезала женщина, взяла со стола карандаш и что-то подчеркнула в папке.
Затем она строго взглянула на меня и проговорила ледяным начальственным голосом:
— Итак, вы были первой, кто нашел труп гражданина Верещагина.
— Но я там была не одна! Нас было несколько человек! Мы все его видели!
— Может быть, и все… и мы всех непременно опросим. Но все остальные — сотрудники музея, они там находились по служебной надобности, в отличие от вас…
— Я тоже по служебной. Я там находилась по заданию редакции, мне поручили написать заметку об этой инсталляции.
Камнеломова сделала пометку в своей папке и продолжила с того же места:
— Значит, в свое время мы всех опросим. А сейчас я опрашиваю вас, так что извольте отвечать.
— Да я и отвечаю…
— Что конкретно вы увидели на месте преступления?
— Несколько восковых фигур, воссоздающих сцену убийства Павла Первого.
— Убийство! — повторила следователь, округлив глаза. — Что вам известно об этом убийстве? Оно произошло там же, в музее? Виновные найдены? Понесли наказание?
— Нет, они легко отделались.
— Почему?
— Во-первых, это убийство произошло двести с лишним лет тому назад…
— Двести лет… срок давности… — пробормотала Камнеломова вполголоса. — Ладно, с этим потом… так что это за сцена?
— Заговорщики… то есть их восковые фигуры стоят над телом императора Павла… который оказался вовсе не Павлом, а сотрудником музея…
— Что-то вы, Вороновская, путаетесь в показаниях!
— Но так и есть… в общем, все было очень натуральное, поэтому сразу мы не поняли, что труп настоящий, а когда поняли…
— Ага, вот тут свидетель сообщает, что вы очень эмоционально реагировали на этот труп, сломали и уронили на себя ценный музейный экспонат…
Интересно, какой это свидетель? Небось, тот противный тип, замдиректора. Неужели хочет на меня все свалить? То есть не убийство, а порчу имущества. Тоже мне, ценный экспонат, балдахин пыльный!
— А как я должна была реагировать? Я труп увидела! Вот если бы вы увидели этот труп…
Тут я перехватила презрительный взгляд Камнеломовой и поняла, что сказала ерунду. Она этих трупов повидала столько… трупом больше, трупом меньше — ей это нипочем.
— Кроме того, я страдаю клаустрофобией… — неохотно призналась я.
— Чем? — переспросила следователь и машинально отодвинулась от меня.
— Клаустрофобия — это боязнь тесного, замкнутого пространства. Я не могу находиться в тесном помещении, даже в лифте не могу ездить… у меня начинается сердцебиение, головокружение, одышка…
Камнеломова еще немного отодвинулась и опасливо спросила:
— Это не заразно?
— Наука на этот счет еще не определилась! — ответила я мстительно.
Надо же — кажется, эта железная женщина боится заболеть! Да ее ни один вирус не возьмет! И любая бактерия у нее в организме вымрет!
— Так вот, — продолжила я немного бодрее, — мне и в спальне императора было нехорошо, а когда на меня свалился балдахин, у меня началась настоящая паническая атака…
Камнеломова поморщилась, потом снова сверилась с папкой и продолжила:
— Свидетель показывает, что после того, как вы обрушили музейный экспонат, вы уединились в соседней комнате. Что вы там делали?
— Пыталась привести себя в порядок. Дело в том, что на меня упало ведерко с клеем, волосы слиплись, я была в таком ужасном виде, и хранительница впустила меня в туалетную комнату. Там я попыталась привести себя в приличный вид, но ничего не вышло…
Камнеломова выслушала меня, внимательно оглядела, и тут глаза ее сверкнули, она снова придвинулась ближе, забыв о своих страхах перед моей клаустрофобией:
— Вот там… свидетель показывает, что вы заявили, будто там, в туалетной комнате, вы кого-то увидели. Кого именно? Расскажите об этом подробно.
— Да никого я там не видела! — отмахнулась я.
— А свидетель показывает, что вы говорили… вы знаете, Вороновская, что за дачу ложных показаний полагается срок, и довольно большой? Если вы кого-то или что-то видели, вы должны мне немедленно об этом сообщить! Возможно, это важная деталь! Возможно, вы видели там убийцу!
— Да говорю же вам — никого я не видела! Мне просто показалось! Я же вам сказала, что была не в себе после приступа, да там вообще душно, у меня голова кружилась, вот и померещилось что-то.
— Что именно?
— Ну… мне померещилось, что у меня за спиной стоит мужчина в старинной одежде, со свечой в руке…
— А вы можете дать его подробное описание? Можете составить его фоторобот?
— Да нет, конечно! Я же говорю — мне померещилось, и то мельком! Вы лучше хранительницу спросите, эту… Леокадию Львовну. Она говорит, что там, в музее, многие видят привидение императора… вот они вам и дадут описание, и фоторобот составят!
Тут я вспомнила о кольце, которое нашла в туалетной комнате, и собралась рассказать о нем следователю.
— Спросим, непременно спросим! — Тут Камнеломова опомнилась, сломала карандаш и бросила его обломки на стол.
— Что вы такое говорите? Что вы несете? Какое привидение? Мы в двадцать первом веке живем! Я вас предупреждала об ответственности за ложные показания!
Казалось, сейчас она набросится на меня с кулаками.
Я тут же передумала рассказывать ей про кольцо — черт ее знает, что ей придет в голову. Еще обвинит меня в сокрытии важной улики. А то еще в краже… нет, правильно говорил Порфирьич — не надо говорить ничего лишнего!
— Больше я ничего не видела! — ответила я как можно тверже и решила на этом стоять. До конца. Вот пускай хоть в камеру сажает — больше ничего не скажу!
Камнеломова успокоилась, видимо, сама поняла, что слишком разошлась. А возможно, она все же хорошо разбиралась в человеческой природе и решила, что раз я ушла в несознанку, то ничего она у меня не узнает. Хотя, если честно, то и узнавать-то нечего.
— Ладно, — сказала она сухо. — Давайте ваш пропуск. Можете быть свободны, но никуда
