Смерть в губернском театре - Игорь Евдокимов
– Я хочу присутствовать! – заявил Прянишников.
– Это не в ваших полномочиях, Митрофан Петрович, – покачал головой Черкасов. – Но если хотите совет, то найдите своему коллеге хорошего присяжного поверенного. Он ему пригодится.
Глава седьмая
«Не все так просто»
На следующее утро, как по мановению руки, непогода улеглась и тучи рассеялись, вернув в город С. теплую пасторальную осень. На ясном небе сияло солнце, но ярче светила сияло лицо пристава Богородицкого. И было чему радоваться – его подчиненные в кратчайшие сроки раскрыли жестокое убийство, которым заинтересовался лично губернатор! Оставалась лишь самая малость: добиться признания. И тут нашла коса на камень.
Осип Эдмундович Вайс наотрез отказался признавать свою вину. Тщедушный режиссер неожиданно проявил железную волю и стоял на своем. Тихим, но уверенным голосом он раз за разом повторял: «Я не убивал Таню».
Улик, указывающих на причастность Вайса, набралось достаточно. По крайней мере, так казалось. Аптекарь Филипп подтвердил, что за два дня до убийства Осип Эдмундович приобрел у него мышьяк, якобы для потравы крыс. Во время обыска в доме режиссера удалось найти ровно половину от купленного количества – пропавшей части было достаточно, чтобы отравить Татьяну. Но Осип Эдмундович продолжал твердить, что яд он использовал как раз на то, чтобы избавиться от грызунов.
Приглашенная в часть вдова Куплинова узнала в Вайсе пожилого господина, что принес Филимоновой цветы. Сыщики пытались добиться от режиссера признания, что именно он посылал Татьяне записки, столь ее взволновавшие. И опять Осип Эдмундович лишь поднял на полицейских глаза и произнес:
– Да, Татьяна Георгиевна была мне очень дорога, и я, забывшись, позволил себе подарить ей букет, несмотря на разницу в возрасте и положении в обществе. Но она, святой человек, встретилась со мной на следующий день и объяснила, что не может принять моих ухаживаний. Причем сделала это так, чтобы не ранить стариковских чувств, – он растроганно шмыгнул носом. – Мы расстались в дружеских отношениях. Но это был единственный раз, когда я послал ей цветы. Если кто-то дарил ей букеты с записками – мне об этом неизвестно. Это точно не я.
Следом вновь опросили актеров и Прянишникова. Помявшись, все они подтвердили, что Осип Эдмундович мог подняться на сцену и незаметно подмешать яд в бокал Филимоновый. Однако верно и обратное – никто из них не мог показать с уверенностью, что режиссер вообще приближался к закулисью. В это легко можно было поверить – Вайс выглядел настолько скромным и миниатюрным человечком, что казался абсолютно незаметным.
В результате сложилась неприятная ситуация. По мнению полиции, Осип Эдмундович имел мотив (отвергнутые чувства), средство (мышьяк) и возможность (находился в театре в момент убийства), а также слал жертве букеты (или хотя бы один), возможно – с записками, которые ее пугали. Но при этом улики, неопровержимо доказывающие вину Вайса, отсутствовали. Несмотря на все недостатки, пристава Богородицкого отнюдь нельзя было назвать дураком. Он прекрасно понимал, что имеющихся аргументов хватит для судебного следователя, чтобы взять Вайса под стражу. Но на суде любой мало-мальски хороший присяжный поверенный не оставит от них камня на камне. Поэтому весь доступный штат I-ой полицейской части был поставлен в ружье с указанием найти доказательства. Жилища Филимоновой и Вайса подверглись повторному обыску, то же самое касалось театра, а труппа прошла через новые допросы.
В бурной деятельности не принимал участия Черкасов. Стояние под дождем на похоронах и умственное напряжение последних нескольких дней подорвали-таки его здоровье, поэтому вскоре после первых допросов Осипа Эдмундовича Константин свалился с жаром и кашлем, а поток соплей из носа коллежского регистратора грозил потягаться со стихией за окнами. В результате, волевым решением Богородицкого молодой подчасок отправился домой с наказом не появляться на службе до выздоровления. Не знавший пристава человек мог списать это на почти отеческую заботу, но на самом деле Сергей Иванович лишь убирал подальше с глаз подчиненного, практически раскрывшего дело, чтобы самолично расколоть преступника и привычно присвоить себе все лавры.
Ночь Константин провел в горячечном бреду, в неуловимом (и крайне неприятном) пограничном состоянии между бодрствованием и забытием. Утром, после потчевания матушкиным чаем с медом и ягодами, Черкасову стало немного полегче. Он даже порывался отправиться в часть, но при попытке встать с кровати у него закружилась голова, от чего больной рухнул обратно.
В обед его навестил Гороховский, неуклюже пожелавший молодому коллеге скорейшего выздоровления.
– Я, на самом деле, вот что хотел сказать, – уже засобиравшись добавил Юрий Софронович. – Свидетель, значит, нашелся. Говорит, что видел, как Вайс подходил к столу, где стоял бокал Филимоновой.
– Свидетель? – Константин попытался вскочить, но ему не хватило сил. – Кто?!
– Один из актеров. Большего сказать не могу. Итак Сергей Иванович будет зол, если узнает, что я с вами поделился. Но раз уж это вы придумали, как злодея поймать, я решил, что не гоже от вас скрывать. Думал, порадуетесь.
Когда квартальный ушел, Константин не порадовался, а наоборот, погрузился в печальную задумчивость. Несмотря на то, что именно его следствие привело к Вайсу, он так и не убедился до конца в виновности режиссера. Наличие свидетеля должно было подтвердить его правоту, но уж больно неожиданно он объявился. Все, присутствовавшие в театре, уже опрошивались, причем неоднократно, и ранее никто подобных показаний не давал. Откуда же взялся очевидец, причем из актеров?
Его любопытство смог удовлетворить пришедший вечером Руднев. Уже по лицу друга и азартно горящим глазам Константин понял, что учителя просто распирает от новостей. Павел упал на стоящий у кровати больного стул, отчего колченогая конструкция жалобно скрипнула. Кажется, щедрая провинциальная кормежка начинала сказываться на стати заезжего преподавателя.
– Я знаю, что ты хочешь рассказать, – не дал Рудневу начать коллежский регистратор. – Один из актеров утверждает, что видел Осипа Эдмундовича у стола с напитками. Мне важно знать, кто?
Павел, уже открывший рот, чтобы начать рассказ, закрыл его обратно, а затем снова растерянно открыл, напомнив Константину большую сухопутную рыбину. С бородой, как ни странно. Лицо учителя приняло вид крайне расстроенный, но он быстро взял себя в руки.
– Не знаю, кто тебе уже успел рассказать, но я не позволю тебе лишить меня удовольствия, – сварливо заявил Руднев. – Поэтому уж изволь выслушать историю с самого начала!
***
Несмотря на то, что труппа лишилась режиссера и одной из ведущих актрис, назначенный день открытия театра неумолимо приближался. Поэтому штабс-капитан Прянишников, озаботившись по совету Черкасова хорошим адвокатом для Осипа Эдмундовича, постановил возобновить репетиции. Бремя режиссуру на время отсутствия Вайса он
