Дмитрий Дивеевский - Окоянов
Лениным и красной Россией будем заниматься мы. А вам предстоит заняться вашими доморощенными кампанеллами.
7
– Знаешь, Митя, мне тут в голову одна мысль пришла, хочу с тобой посоветоваться, – сказал Антон. – В Нижний о тебе неизбежно отчитываться придется. А что, если сделать так: ты напишешь подробную объяснительную, в ней же дашь обязательство более в политической жизни не участвовать, а мы с Лешкой начертаем резолюцию с выводом о доверии и поручением возглавить ТОЗ. Как раз у нас в планах основать ТОЗ на бывшей земле Сотникова, неподалеку от Арь. Дело это хорошее. Мы ТОЗам помогаем, и если ты за него возьмешься, то будешь иметь возможность с весны пойти в гору. Одно плохо – под осень никто ведь не строится.
– Это мне подходит, Антон. Было время – разбрасывал камни. Теперь пора их собирать. Я ведь в жизни только разрушал. Надо учиться строить. А потом, должен тебе сказать, год будет злой. Как детей кормить? Так что я согласен. Касательно же строительства, посоветуемся с желающими. Что-нибудь придумаем.
– Вот и отлично. Давай, пиши объяснительную. Да не жалей красок. Такой биографии, как у тебя, вряд ли у кого-нибудь из героев в губчека сыскать.
Митя обмакнул перо в чернила и написал следующий документ:
«Я, Булай Дмитрий Степанович, 1880 года рождения, уроженец г. Окоянова, Нижегородской губернии, из купцов, считаю необходимым заявить следующее.
Несмотря на свое классовое происхождение, я с детства стремился к революции и подростком ушел из дома своего деда, Якова Булая. Работал на Военно-Грузинской дороге подсобным рабочим, затем железнодорожным учетчиком и счетоводом. В возрасте 17 лет вступил в организацию анархистов в г. Харькове. С 1903 года являлся членом партии эсеров. Был партийным функционером. Осуществлял специальные поручения против царских чиновников и осведомителей. Однако постепенно разочаровался в методах голого террора. В 1916 году был вынужден бежать через Порт-Артур в Японию, а затем в США, где проживал в Сан-Франциско и Нью-Йорке. Побег был организован с помощью большевистской организации Порт-Артура, с которой я тогда уже много сотрудничал и думал стать ее членом. С 1916 года в силу обстоятельств оказался оторванным от революционной борьбы. С радостью узнал об Октябрьской революции и в 1920 г. вернулся на родину, в г. Окоянов, где проживает моя семья. Полностью поддерживаю политику советской власти и думаю участвовать в советском движении путем организации товарищества по обработке земли. Считаю, что это будет моим фактическим доказательством исправления ранее неправильных эсеровских взглядов. В политической работе в силу большой семьи и усталости участвовать не намерен. Д. Булай»
За этим коротким объяснением стояла типичная биография революционера первой волны, вобравшая в себя бурную эпоху ломки русской цивилизации.
Первым его революционным наставником стал дед Яков, купец третьей гильдии, мясоторговец и бурбон. Отец Мити умер, когда ему было всего восемь лет, мать загуляла, и мальчик попал на воспитание к дедушке, который полагал, что без тычка, затрещины и порки по любому поводу приличного человека вырастить невозможно. За шесть лет жизни в доме деда Якова Митя настолько озлобился на белый свет, что искренне обрадовался, когда старик серьезно захворал и слег. Представился случай бежать. Прихватив с собой несколько червонцев из дедовской конторки, мальчик ринулся куда глаза глядят. Он еще не знал тогда, что жизнь следует переделывать. Но ту жизнь, которую он успел испытать, он ненавидел всем сердцем.
Самостоятельная биография его началась рабочим на Военно-Грузинской дороге. Здесь, среди самого отчаянного, бродячего пролетариата, Митя начал превращаться из подростка в мужчину. В ту пору по России работало множество мастеров-дорожников, которые укладывали шоссе из дробленого дикого камня. Укладка такая была целым искусством, потому что надо было так прилаживать каждый булыжник, чтобы он становился частью каменного панциря, покоящегося на песочной подушке. Если сцепка между камнями была плохой, шоссейка проседала под колесами первой же груженой телеги. Были поэтому знаменитые мастера, которых звали на лучшие работы, вроде мощения петербургских улиц, а были и похуже, что путешествовали в поисках подряда по всей Руси. Как правило, у каждого мастера была своя подсобная бригада из нескольких человек, которая делала песочную подушку, колола и подтаскивала ему камни. Бригады держали семьи при себе и передвигались обозами на подобии цыганских. На строительстве больших дорог, вроде Военно-Грузинской, таких артелей работали сразу десятки.
Каторжный труд дорожников был сдельным, и работали они от зари до зари. При этом, по заведенному в Империи обычаю, львиная часть денег, отпущенных казной на строительство, оседала в карманах у начальства и крупных подрядчиков. Не менее одной трети выручки забирал себе мастер, а остальное делилось между подсобниками.
Новичкам доставалось меньше всего.
Здесь Булай прошел настоящую школу жизни – с оголенной простотой отношений, низостью и высотой человеческой души. Здесь познал первую женщину, не по любви, а потому, что это было обычным делом. Дочери мастеров и подсобников начинали жить, едва сменив детское платье на девичий сарафан, и их ровесники приобретали с ними в этом возрасте первый опыт.
Здесь Митя понял, как тяжела жизнь трудового человека в России и как он велик в своей скромности и смирении. Всякое было. Было и воровство, была и пьяная поножовщина. Были и позорные сцены, когда Митя краснел за других оттого, что мастер спит беспробудным сном, а за стенкой конопляного шалаша его жена отдается подсобнику.
Но было и другое. Бригады никогда не бросали заболевшего или пострадавшего работника и его семью. Небогатые на слова, они были связаны взаимовыручкой и пониманием необходимости держаться вместе. Удивительными были скромность и застенчивость этих трудовых людей, которых бесстыдно обворовывали чиновники.
Митя проработал на дороге более года и вынес из этого опыта глубокую любовь к русскому человеку. Он скоро понял, что надо идти дальше, и уехал в Харьков, где устроился на работу учетчиком при железнодорожном строительстве. В этом основную роль сыграли два класса народной школы, которые он закончил в Окоянове.
В Харькове началась новая жизнь, которая подвинула уже созревшего внутренне подростка к революционным кружкам.
Неудивительно, что с малолетства насмотревшийся нужды и страданий, Булай сам по себе пришел к внутренней необходимости бороться за лучшую жизнь. В Харькове единственной организацией, которая хоть в чем-то отвечала его настроениям, оказалась молодежная анархическая группа, толком не знавшая, что такое анархизм, но пылавшая страстью воплотить его в жизнь. Организация состояла в основном из недоучившихся студентов, и Митя быстро понял, что все это несерьезно. Одуревшие от западного чтива романтики видели жизнь через настолько искаженные очки собственных заблуждений, что Булай поспешил расстаться с ними и начал собственный анабазис по России, исколесив ее вдоль и поперек.
Между тем он регулярно наведывался на родину и женился на местной уроженке Аннушке Петуньиной, которая взяла на себя тяжелую ношу жены подпольщика. Все их свидания можно было пересчитать по пальцам.
С появлением первых социалистических ячеек в крупных городах он прошел через основные ответвления социал-демократии, знал многих известных функционеров из числа меньшевиков и большевиков. Но его темпераментной натуре не нравилась тогдашняя оторванность эсдеков от живой жизни, постоянные склоки между ними, и он довольно быстро прилип к только что зародившимся эсерам. Ему, выходцу из хлеборобной провинции, были понятны устремления эсеров переделать Россию через переворот на селе. Освобождение села от помещичьего ига и заскорузлых общинных отношений, наделение мужика нужным ему участком земли для свободного труда – вот и вся суть наболевшей русской революции, считал тогда молодой бунтарь Митя Булай. А то, что в эсеровской партии вскоре народились террористические группы, было, по его мнению, неизбежным проявлением русских особенностей революции. Крестьяне поддерживали эту бунтарскую форму расправы над власть имущими. Популярность эсеров на селе от терактов только росла. И вправду, боевики имели хорошую опору в деревне. Булаю нравилась эта шальная слава эсеров, грозы тиранов, и он стал принимать участие сначала в «эксах», а потом и в ликвидациях. Имея корни на селе, эсеры быстро увеличивались численно, оставив далеко за собой другие партии. То, что со стороны оценивалось как «мелкобуржуазное бешенство», казалось им героизмом. В отличие от социал-демократов, имевших за спиной более двух десятилетий развития, эсеры переживали период младенчества. Крупные политики, которые впоследствии возглавят правое крыло партии, тогда еще только начали появляться на горизонте.
