Йен ПИРС - Гибель и возрождение
– У вас и сейчас дрожит голос.
– Мы должны остановить его, – повторил Бартоло. – Если он приберет к рукам Фарнезину, это будет величайшим злодеянием со времен разграбления Рима.
– «Мы» должны?
– Послушайте, Флавия, я еще ни разу не обращался к вам с просьбой.
– Правда?!
– Это были мелочи, и взамен я давал вам море информации.
Флавия неохотно кивнула.
– Помогите нам.
– Каким образом?
– О, ну не мне вас учить. У вас есть что-нибудь на этого человека? Что-нибудь такое, что помогло бы нам его скомпрометировать?
Флавия на мгновение утратила дар речи.
– Нет, насколько я знаю. В любом случае я бы вам не сказала, потому что на следующий день эта информация появилась бы в газетах.
Бартоло недовольно сдвинул брови.
– То есть вы хотите, чтобы я вам раскапывал нужные сведения… – начал он.
– Да. И взамен получаете не так уж мало. Однако сейчас вы просите слишком многого и понимаете это не хуже меня.
– Я крайне разочарован, – с искренним огорчением сказал Бартоло.
– Вы еще даже не знаете, получит ли Менцис эту работу.
– Верно, – признал он.
– Пожалуй, я могу навести справки через своих людей и узнать, какие шансы у кандидатов.
– Это будет очень мило с вашей стороны, – улыбнулся Бартоло.
– Всегда рада помочь. – Флавия выдержала паузу. – Скажите, а это не вы звонили нам насчет предполагаемого ограбления в Сан-Джованни? Признайтесь: вы просто хотели привлечь наше внимание к Менцису?
Бартоло пришел в шок от подобного предположения.
– Конечно же, это не я, – резко ответил он. – Я не удивлюсь, если окажется, что это сделал сам Менцис в рекламных целях. Этот поступок как раз в его духе. Хотя странно, что…
Флавия подняла руки.
– Нет, – сказала она.
– Что «нет»?
– Больше не хочу ничего слышать.
– Очень хорошо, – сказал он, и в глазах его появилось хитроватое выражение. – Огромное вам спасибо. Рад, что вы меня навестили.
– Почему рады? – забеспокоилась Флавия.
– Подождите и поймете сами.
Глава 5
На следующее утро, не успев еще выбраться из душа, Флавия действительно поняла, что он имел в виду. Звонил Боттандо.
– Ты не могла бы прямо сейчас пойти в этот монастырь и встретиться с Дэном Менцисом? – спросил он, и по его голосу Флавия поняла, что он едва сдерживается.
– Зачем?
– Он будет ждать тебя. Я выслушал сейчас от него столько брани! Он вне себя от злости и во всем обвиняет нас.
– Но в чем?
– В потоке оскорблений я расслышал, что одна из газет опубликовала о нем статью, где утверждается, будто полиция занялась изучением его скандальной деятельности.
– Что?!
– И будто бы он отнимает у полицейских время, выдумывая истории о грабителях в целях повышения собственной популярности. Тебе это о чем-то говорит?
– Ах!
– Значит, говорит. Но не могла же ты общаться с журналистами? Или могла?! – В списке человеческих грехов общение с журналистами стояло у Боттандо где-то между детоубийством и умышленным поджогом.
– Нет, но, кажется, я догадываюсь, кто приложил к этому руку. Предоставьте это мне: я схожу туда сама и все улажу.
– Только не говори ему, кто это сделал, – сказал Боттандо, – а то мы получим в придачу еще и убийство. Постарайся разобраться с ним побыстрее, ладно? Мне сейчас некогда заниматься подобной чепухой. Но жалоб мне тоже не нужно!
Не было никакого смысла идти в офис, а оттуда в Сан-Джованни, так же как не было смысла идти туда в такую рань. Вчера им с Аргайлом удалось провести вместе чудесный вечер, и сегодня утром они в полной гармонии тихо позавтракали на балконе, глядя, как солнце начинает разогревать городской булыжник. Около восьми они вышли из дома и направились в сторону Авентино. Совместный завтрак немного приглушил злость Флавии на галерейщика, использовавшего ее для атаки на Менциса.
Аргайл составил ей компанию, потому что ему больше нечем было заняться. Лекция по раннему Борромини будет во второй половине дня, а упиваться чувством вины от вынужденного безделья ему уже надоело. По римским понятиям ничегонеделание – вполне приемлемое занятие, но все же не самый лучший способ заявить о себе. Зато работа в пыльном, темном архиве в поисках подходящей для публикации темы – увы, один из таких способов. Окрыленный разрешением отца Жана использовать для своих изысканий монастырский архив, Аргайл решил выяснить историю создания «Святой Екатерины» Караваджо.
После продолжительной прогулки по тихим римским улочкам под руку с Джонатаном Флавия подошла к воротам монастыря полностью умиротворенной. Ну и что, думалось ей, если даже у них украдут картину? Что это значит в сравнении с утренним солнцем, высветившим латинское изречение, выбитое на поросшей мхом каменной ограде старого сада? Какое ей дело до грабителей, когда она может любоваться голубем, разгуливающим по плечам древней статуи? И кому есть дело до разгневанных реставраторов и их междоусобных распрей?
На звонок вышел отец Поль и открыл им ворота.
– Как здесь красиво, – сказала Флавия, с восхищением осматриваясь вокруг. Она восхитилась и впечатляющей внешностью отца Поля, но оставила это мнение при себе.
– Да, – сказал Аргайл. – Это потому, что монастырь находится под особым покровительством Девы Марии. Во всяком случае, мне так сказали.
Вместо ожидаемой улыбки отец Поль кивнул с самым серьезным видом, и Флавия вопреки своему обычному скептицизму посмотрела на него с одобрением.
– Вы, вероятно, знаете эту историю? – спросил отец Поль. – Конечно, в наши дни она многим кажется слишком наивной.
– Расскажите нам.
– Я думал, вы знаете, – сказал он и повел их к зданию, где располагались архив и рабочие кабинеты. – В городе разразилась чума, и монахи стали взывать к Господу о помощи. После этого к ним с небес спустился ангел с иконой Божьей Матери. Он сказал, что, если они будут беречь и почитать икону, Пресвятая Дева никогда не оставит их своей помощью. С этого дня чума отступила, все заболевшие выжили. Как вы сами можете видеть, она уберегла нас во время великого разграбления Рима и Второй мировой войны. Новомодные веяния также обошли нас стороной. Правда, здесь считают, что в наше время нельзя рассказывать людям такие истории.
– Здесь?
– Ах, вы меня поймали, – сказал он с легкой улыбкой. – Там, откуда я приехал, никого не волнуют подобные вещи. Здесь же братья очень рациональны, почти не верят в чудо. Я нахожу это странным, учитывая, что они посвятили свою жизнь вере в Бога, – ведь чудо лежит в самой основе нашей веры. Если ты сомневаешься в чуде, что остается?
– А вы верите?
Он кивнул:
– Конечно. В противном случае мне пришлось бы признать, что все в мире происходит по воле случая, а я нахожу такое объяснение неубедительным. Эта икона, пожалуй, единственная здесь вещь, которая мне по-настоящему дорога. Местные жители тоже относятся к ней с большой любовью и почитанием. Они обиделись, когда отец Жан распорядился закрыть церковь для верующих.
– Мистер Менцис еще не появлялся? – послышался голос отца Жана. Он с обеспокоенным видом заглянул в комнату. – Думаю, мне нужно поговорить с ним.
– Мы еще не видели его, – сказал Аргайл и представил Флавию.
– Доброе утро, синьорина. Я очень волнуюсь. Думаю, мистер Менцис будет в ярости.
В руке у него была газета, раскрытая на странице с обзором культурных событий.
Флавия пробежала статью глазами.
– Да, – заметила она, – могу вам подтвердить, что он действительно в ярости. Именно поэтому я и пришла убедить его, что мы здесь совершенно ни при чем.
Статья была короткой, но хлесткой. Раскритиковав все предыдущие проекты Менциса, автор заявлял, что американец бессовестно рекламирует себя, не гнушаясь никакими средствами. Он отвлекает полицию сообщениями о вымышленных ограблениях, и сейчас полиция занимается расследованием его ложных сигналов, собираясь призвать его к ответу. Они подозревают его в том, что он делал анонимные звонки, пытаясь привлечь внимание к своей особе. По-видимому, это часть его кампании, которую он затеял в надежде получить проект по возрождению Фарнезины. «Что ж, посмотрим, – заключал автор, – действительно ли наше правительство так низко пало и настолько коррумпировано, что отдаст в руки этого новоявленного варвара один из величайших национальных шедевров». Автор удержался от прямых обвинений, однако подозрения и намеки красной нитью проходили по всей статье, выставляя Менциса в крайне неприглядном виде.
Аргайл, читая статью, только качал головой. Отец Поль воспринял ее совершенно равнодушно, а отец Жан был явно расстроен, но не столько за Менциса, сколько оттого, что монастырь оказался втянут в публичное разбирательство по такому неприятному поводу.
