Далия Трускиновская - Государевы конюхи
Дело было слишком важное. Впутывать в него Настасью — потом свою единственную спину под батоги подставлять.
— Как знаешь, как ведаешь, молодец, — отвечала разочарованная Авдотьица. — Пойду я, коли так. А что, больше у вас для меня приработка не найдется? Коли я тех скоморохов сыщу, что парнишку вывезли, — будет мне от вас что или не будет?
— Что ты глупости спрашиваешь! Конечно, будет! — воскликнул Данила. — Ты, коли что, к нам на конюшни сразу прибегай!
— Ну, Господь с тобой, — Авдотьица неожиданно перекрестила Данилу.
Потом повернулась и то ли сбежала, а то ли съехала на подошвах красных бараньих сапог вниз, к реке. Данила удивился ее ловкости и, зашагав прочь от берега, сразу же забыл о девке.
Он задумал вызвать из кружала целовальника, Левонтия Щербатого, и расспросить о Томиле.
Уже на подступах к «Ленивке» народу было очень мало. Разве что бабы в годах торопливо пробегали улицу перед кружалом — кому они, толстомясые, нужны? Бойцы развлекались, как умели: иные двое дурака валяли, словно дети малые, играя в «петухов», скача на одной ноге и сшибаясь грудью, иной, ворота подпирая, любовался потешной схваткой, там же прямо на улице открыто пили из баклажек и горланили песни, а с двора, коли прислушаться, и вовсе гусельный звон доносился. Стрелецкие караулы перед Масленицей к «Ленивке» не приближались, да и зачем? Повязать-то задир и доставить в тюрьму можно, дать им сколько положено батогов или даже плетей — тоже дело нетрудное, а кто же тогда выйдет вскорости на лед, государя боем тешить?
Данилу заметили сразу.
— Эй, молодец! — закричали. — Ступай к нам, молодец! У нас весело! Нальем! Угостим!
Пить Данила не собирался, но подошел и поклонился.
— Бог в помощь! — пожелал. — А целовальник где?
— На что тебе Левонтий? Мы и сами нальем!
— Дело к нему есть, — неосмотрительно сказал Данила.
Ошибка его была в том, что он не перенял сразу же удалой повадки бойцов, которые друг перед дружкой выхвалялись своей бесшабашностью и гордым нежеланием заниматься какими бы то ни было делами.
— Ах, дело?! Гляньте-ка на детинушку! Левонтьюшке голову морочить пришел!
Один из бойцов шагнул к Даниле, и, не успел парень отшатнуться, ловким движеньем надвинул ему шапку даже не на глаза, а едва ль не до подбородка натянул.
И пошла потеха!
С кулачков на кулачки пустили парня, и он, передаваемый короткими тычками по кругу, сам закружился, как те кубари, которых спускают для малых детишек. Все это произошло так быстро, что он никому не успел вмазать кулаком хотя бы вскользь, да что — и пальцев в кулаки собрать не сумел!
Наконец Данила налетел и на подножку. Под общий хохот он грохнулся наземь. В голове было коловращение с искорками.
— Пошли, ребята! Ну его!..
Забава бойцам прискучила — убрались на кружечный двор, пить дальше. На прощание носком сапога кто-то ткнул Данилу под ребра. Не то чтобы больно — обидно до злобы! Так обидно, что и не встать, и слов во рту ни одного, а лишь какой-то змеиный шип!
— Вставай, парень! — Данилу тряхнули за плечо. — Чего ты на снегу разлегся? Гляди, выйдут — добавят!
Чья-то рука сдернула с его лица шапку.
Данила открыл глаза и увидел присевшего на корточки мужика. Мужик этот был бледен, остронос, узколиц, с рыжеватой короткой бородой, на вид — жесткости неимоверной, а из-под мехового колпака свисали длинные светлые пряди.
— Руки-ноги целы?
— Да целы, поди…
— Ну так и подымайся!
Данила очень осторожно сел. В голове снова возникло малоприятное коловращение.
— Досталось тебе, — заметил мужик. — Да могло быть и хуже. Помять помяли, а ребер не поломали.
— А ты почем знаешь? — огрызнулся Данила.
— А коли бы поломали, ты бы и дохнуть не смог. Пожалели, видать, малолетку! Что ж ты к «Ленивке»-то заявился? Не знал, что тут и прибить могут — недорого возьмут?
— Я человека одного искал, — ответил Данила.
— Давай-ка уберемся отсюда подальше. Сейчас молодцы пьют да выхваляются, а потом опять на улицу выйдут — прохожих задирать.
— А не сопьются до Масленицы-то? — со злостью спросил Данила. — Столько пить — последний умишко пропьешь!
— А они уж и пропили! — Остроносый ухмыльнулся. — Целовальник их в долг поит, за них потом заплатят… за тех, кто в победителях окажется. Тебя что, как девку, упрашивать? Гляди, добавку получишь!
Данила встал. Все бы хорошо, да только на ходу заносило. Поняв это, нежданный благодетель обнял и довел до забора.
— Подержись-ка. Кого же ты тут в такое время искал? Кроме этих забияк, других гостей тут перед Масленицей не встретишь. А этих я всех знаю.
— А скоморохи не заглядывают?
— Заглядывают. Среди них тоже такие есть, что биться выходят. А до кого тебе нужда?
— А до Томилы.
— Которого Томилы?
Данила задумался.
— Он из которой ватаги? — подсказал собеседник. — Их же много на Масленицу к Москве стягивается.
— У них там, говорят, баба за главную, — грубовато сообщил Данила.
Называть вслух Настасьино имя ему не хотелось.
— Есть такая ватага, — согласился остроносый. — Кого еще там знаешь?
— Третьяка, Филатку, Лучку… — Данила отцепился от забора и сделал несколько шагов по направлению к кружалу, собеседник удержал за плечо.
— Довольно. Это Настасьи-гудошницы ватага. А на кой тебе тот Томила сдался? Ты что, в скоморохи пойти вздумал? Не возьмут!
— Почему ж не возьмут? — Данила даже обиделся. Не то чтоб ему так уж хотелось потешать народ прибаутками, этого он сроду не умел, однако слышать про свою непригодность к чему бы то ни было — тоже не мог. Его забирало за живое, и в таком состоянии он мог немало глупостей понаделать.
— Да ты на веселого не похож. Ты весь честной народ своей кислой рожей распугаешь, — сообщил остроносый. — Постой, угадаю! Ты в кулачные бойцы собрался! Томила-то и сам умеет, и других учит! Вот чем он тебя, молодец, соблазнил! Что — охота на Москве-реке перед девкой покрасоваться?
Данила пожал плечами. Коли человеку угодно обманываться, так всякий сам себе волен…
— Вот в бойцы ты, пожалуй, что и сгодишься…
Данила глянул на собеседника с любопытством. В этих словах было и одобрение, и даже некоторая похвала.
— Угадал! — обрадовался остроносый. — А вот к Томиле ты зря прибиться норовишь. Он тебя настоящему бою учить не станет, а поставит в стенке стоять, и век ты из той стенки не выберешься. Вот коли хочешь доподлинно бой постичь — иди к Одинцу. Он по-старому учит, он так выучит — век благодарить будешь. Его еще сам старый Трещала учил, а старого Трещалу, сказывали, тот скоморох Темирка, что еще царя Ивана кулачным боем тешил!
Это было произнесено с таким задором и бесконечным почтением, как если бы старого Трещалу и скомороха Темирку вся Москва знала.
— Ну, коли так…
— А я тебя и с Одинцом сведу! Как звать-то тебя, молодец?
— А Данилой.
— Вот и ладно. Меня зови — Сопля.
— Как?!
— Сопля! Ясно же сказано.
— А крещального имени не имеешь? — очень удивился Данила.
— А на что? Меня под этим прозваньем вся Москва знает. Как смолоду окрестили, так и пошло. Я, вишь, не плечистый, да верткий. Как на бой выхожу, только и крику — наддай, Сопля, бей, Сопля! Ну, пошли! Одинец-то тебе обрадуется.
— А чего мне радоваться?
— А он упрямых любит.
Видать, Сопля немало бойцов повидал, раз Данилино упрямство так сразу, на глазок, определил.
— Сейчас, перед Масленицей, стенки составляются. Все бойцов переманивают, подарки сулят. Думаешь, что сейчас в «Ленивке» делается? Молодцов для того и поят, чтобы они на нужной стороне кулаками махали! Чего им только не наплетут! И в других кружалах то же творится, только втихомолку. Ну так идем, что ли?
— А где он, твой Одинец?
— А в Хамовниках. Коли хочешь, и извозчика взять можно.
Данила сверкнул на Соплю глазами. Хамовники!..
— Ткач он, что ли?
— Нет, не ткач, а у ткача избу нанимает. Место тихое, за порядком в Хамовниках строго следят, там же тебе и Москва-река, можно на лед выйти, стенки поставить, молодцов поучить. Так сейчас прямо и можно к нему пойти.
Данила молчал.
— Ты что, передумал?
Передумать он не мог по той простой причине, что учиться бою пока не собирался. Нужно было ответить округло и уклончиво, и он искал подходящие слова.
— Эге-е… — протянул Сопля. — А ведь ты к Томиле не за наукой пришел! Так я сразу и подумал! А ну, говори — зачем?
— Дело к нему есть.
— Какое дело?
— Не твоя забота, — Данила не хотел быть грубым, само получилось.
— Мало тебе тычков надавали? — осведомился Сопля. — Говори добром, что за нужда до Томилы, не то кулаками из тебя выбью! И не верти башкой — никто тебя у меня отбивать не станет! На кой ляд тебе сукин сын Томила сдался?!
