Дело глазника - Персиков Георгий
А из-за плеча Муромцева прозвучал голос сосланного доцента:
– Может, мое мнение и всего лишь частное, но к нему в свое время даже столичная полиция прислушивалась.
Это заявление каким-то неведомым образом подтолкнуло память сыщика, и он вспомнил, где видел этого лохматого бугая. Несколько лет назад в питерской анатомичке тот давал заключение по трупам из борделя на Сенной площади.
– Так и каково же ваше мнение, Нестор…
– Алексеевич. – Барабанов протянул большую, на удивление очень чистую ладонь для рукопожатия.
– Роман Мирославович Муромцев.
– Да, я вас помню. Еще по столице. Вы в наш анатомический театр нередко наведывались.
– Случалось, – невольно усмехнулся сыщик.
– Эх, было времечко! Ну да ладно… Вернемся к нашим кадаврам.
Барабанов широким шагом направился к трупу каторжника Ивана Непомнящего, у которого на голове была отметина от предсмертной травмы. Откинув простыню, молодой человек указал как раз на нее и сообщил:
– Если господин Акулов сказал вам, что это какая-нибудь травма от падения, то ответственно заявляю: ничего подобного.
– Да какое вы имеете… – подал было голос старший патологоанатом, но каменный взгляд Муромцева тут же заставил его замолчать.
Затем он снова повернулся к доценту и поинтересовался:
– И на каком основании такой вывод?
– А вот, смотрите… – Барабанов очертил пальцами края раны, а затем сунул один палец внутрь и отогнул края, чтобы было лучше видно. – Углубление говорит, что угол орудия был слишком острый. Да и форма травмы… Нет, такой удар никаким кастетом не нанести. Я думаю, это что-то наподобие зубила.
– Хорошо, предположим. А глаза?
– Их, скорее всего, удаляли инструментом, похожим на ложкорез, – у него форма прямо отлично подходит для подобной манипуляции. Теперь насчет причины смерти… Позвольте, я на последнее тело быстро гляну.
Несколько минут Нестор внимательно осматривал труп околоточного. Акулов же буркнул:
– Возмутительно. Я сообщу губернатору об этом неслыханном произволе. – И демонстративно встал у изголовья каталки и уставился пылающим взглядом на ссыльного медика. Впрочем, тот, похоже, всего этого даже не заметил.
Закончив осматривать труп, он выпрямился и кивнул удовлетворенно, будто нашел подтверждение своим выводам и догадкам.
– В общем, перед смертью всех несчастных душили какой-то тканью. Вот, смотрите, у этого бедолаги нитка на усах странного зеленоватого цвета. Явно не из формы или от какой-нибудь ветоши. А вот еще плохо заметные следы на шее. Видите? У остальных такие тоже есть. Но увидеть их не так легко из-за того, что срез на шее очень рваный. Заметили, да?
Муромцев кивнул.
– А почему он такой рваный? А потому, что резали, похоже, пилой. Притом такой, которая не предназначена для разрезания мягких тканей. Скорее, обычный мастеровой инструмент.
– Такой край бывает и при ударе саблей, – заявил Акулов. – Я этого добра в полевом госпитале насмотрелся. А вы свои выводы делаете исключительно на основе академического опыта. И то куцего.
– Не такого уж и куцего. Я в анатомичке питерской навидался всяких художеств. Может, и не так много, как вы в полевом госпитале, зато уж всяко поразнообразнее. И от сабли такой рванины из кожи не выйдет. Разве что лезвие этой самой сабли под пилу перековали.
– Я вас, Барабанов, за ваше хамство…
– Спасибо за помощь, Николай Лукич.
Не желая снова слушать словесную баталию, следователь подхватил опального медика под локоть и быстро повлек в коридор.
– Так что, Нестор Алексеевич, – начал он, плотно прикрывая дверь в прозекторскую, – по-вашему получается, что убийца плотник или столяр?
– Ну, безапелляционно не скажу – наука такого никогда себе не позволяет, однако девяносто восемь процентов от себя дам.
– Понятно, – усмехнулся Роман Мирославович. Этот «базаров» явно ему импонировал. И самое главное, в его словах была логика. – А почему же тогда глаза и головы?
– На этот вопрос я, пожалуй, не готов ответить. – Барабанов погладил свою взъерошенную бороду и, бросив оценивающий взгляд на собеседника, продолжил: – Вы знакомы с учением австрийского невропатолога Фройда? Я был на его лекциях в Вене, и… Он строит свою доктрину на подсознательных движениях нашей психики, сексуальных девиациях, основанных на травмирующих опытах в детстве. Вот я и подумал… То, что творится в наших русских богоспасаемых общинах – снохачество, хлысты, скопцы… Это ж любой Мазох покраснеет. Если хотите, я могу составить подробный отчет на эту тему с указанием источников и мнениями признанных в этой области исследователей.
– Да, было бы очень кстати, – закивал Муромцев. – Я о Фройде слышал краем уха…
– Роман Мирославович, – внезапно перебил Нестор, и голос у него был только что не рыдающий, – заберите меня из этой затхлой дыры, умоляю. Я на колени встану. Сил моих нету прозябать в сем невежественном болоте. Ей-богу, не ровен час, руки на себя наложу.
Глава 8
Оставив мертвых Роману Мирославовичу, отец Глеб занялся своей частью расследования. Живые люди всегда могут рассказать больше, чем безжизненные тела и заскорузлые улики, – в этом священник был уверен. Также он знал наверняка, что нигде, кроме храма Божьего, душа человека не раскрывается так широко и ясно. Стало быть, там и нужно начинать расспросы. Отец Глеб решительно выдохнул облачко пара и направился по обледенелым камням мостовой вверх по склону, туда, где над Волгой, словно сказочный терем, возвышался Энский кафедральный собор.
Косые лучи зимнего солнца освещали звонницу, выстроенную в русском стиле, с кирпичными бегунцами и поребриками. Колокола встретили отца Глеба могучим радостным благовестом, и он, улыбнувшись доброму знаку, направился искать настоятеля собора.
Отец Димитрий смог уделить время петербургскому гостю только после богослужения, зато был весьма любезен и приветлив. Его простоватое крестьянское лицо несло на себе следы всенощной службы, но сам настоятель излучал бодрость и внимание:
– Отец Глеб? Вы ведь кончали Вифанскую семинарию, прежде чем оказаться в столице?
Священник утвердительно кивнул, плотнее запахивая рясу. Чтобы пообщаться без лишнего внимания паствы, им пришлось отойти на берег Волги, где кусачий холодный ветерок гнал поземку с крутого обрыва.
– Вот как… Мы лично незнакомы, но епископ Игнатий, ректор ваш, очень тепло о вас всегда отзывался. Лучший ученик, в первом разряде семинарию окончили, так?
– С Божьей помощью, так, – смиренно подтвердил отец Глеб.
– И что же? Как устроились в столице? – Отец Димитрий, по случаю праздника облаченный торжественно, в васильковый епископский саккос, с золоченой митрой на голове, скосил глаза на скромное одеяние отца Глеба. – Служите?
– Да. В храме Николая Чудотворца. Окормляю пациентов смирительного дома при храме.
– Душевнобольных? Вот как… – Настоятель выглядел немного озадаченным. – Что же, кому еще заниматься этими несчастными, как не церкви? Как в случае с гадаринским бесноватым демоны спрашивают разрешения войти в стадо свиней у Бога, так и во всех прочих случаях – без воли Господа в человека бесам не вселиться. А это значит, что и исцеление от душевной болезни может прийти только через Его волю.
– Многие мои коллеги по лечебнице поспорили бы с этими словами, – не смог сдержать улыбку отец Глеб, вспомнив свой давешний спор с доктором Груздем. – Но все же им приходится меня терпеть. Ведь они не раз видели, что там, где медицина бессильна, духовная работа священника способна принести облегчение, а во многих случаях и исцеление.
– Да уж. Иные способны отрицать чудо, даже когда оно творится у них перед носом… Так и что же привело вас из самой столицы в наши волжские дали?
– К сожалению, меня привела беда. – Отец Глеб тяжело вздохнул, перед его глазами снова встал богатырского размера труп, накрытый простыней. – Наверняка вы знаете про череду ужасных убийств, поразившую город. Я прибыл из Петербурга вместе с группой уголовного сыска, чтобы помочь расследованию.
