Копьё царя Соломона - Мари Тегюль
— Сегодня старый Симон собирается зайти к нам. Говорит, что из Палестины есть новые вести. Пришел караван из Каппадокии.
Сидония встрепенулась:
— Когда придет Симон?
— Сказал, когда стемнеет. Правда, непогода такая. Но уж очень ему хочется новости рассказать. Наверное, скоро. На дворе уже темнеет.
Старуха тяжело вздохнула.
— Элиоз, вы слишком много разговоров ведете при девочке. Нельзя непрерывно думать о Палестине. Народ наш ушел оттуда не по своей воле, но зато у нас есть крыша над головой и хлеб на столе.
— Не сердитесь, матушка, — отвечал Элиоз. — Что делать, так уж мы устроены.
В это время через все заглушающий вой ветра раздался стук в дверь и на пороге появился кряжистый мужчина среднего возраста. В его волосах уже сильно пробивалась седина.
— Мир вам, — буркнул он от порога.
Элиоз стал помогать ему снимать промокший плащ.
Это был старый Симон. Он был не стар, но его звали так в отличие от его сына, молодого Симона. Оба, отец и сын, занимались торговлей, много ездили, но в последнее время старый Симон стал болеть и переложил большую часть своих дел, связанных с поездками, на молодого Симона. Был старый Симон необразован, но природа наделила его пытливым умом и его всегда тянуло к беседам с Элиозом.
— Мир тебе Симон, — приветливо ответил Элиоз. — Садись сюда поближе, к огню. Ветер сегодня холодный.
— И ветер холодный, и вечер темный и еще дождь то идет, то перестает. Скорей бы весна пришла, — продолжал ворчать старый Симон, устраиваясь поближе к огню.
Давая Симону отогреться, Элиоз не задавал ему никаких вопросов. Зато Сидония с едва скрываемым нетерпением ждала, когда же Симон начнет свой рассказ.
— На днях во Мцхета пришел караван, — неторопливо начал Симон. — Ах, какие шелка, какие драгоценные вещи видел я у купцов, — и Симон, откинувшись на скамье, полуприкрыв глаза и прицокивая языком начал перечислять товары, которые везли купцы с Востока.
Элиоз и Сидония вежливо слушали.
— Один из этих купцов, — сказал Симон, наклонившись к Элиозу, — искал тебя, Элиоз. Он привез тебе письмо из Палестины, от первосвященника Анны и хочет, чтобы ты завтра, если сможешь, спустился во Мцхет, к большому караван-сараю, спросил купца Захарию.
— Хорошо, — ответил Элиоз, — А теперь скажи, Симон, ведь ты говорил со многими в караване, что там нового в Палестине, что говорят люди?
— Люди многое говорят, — ворчливо ответил Симон. — Разве можно верить людям?
— Слушать можно, но верить — нет, — спокойно сказал Элиоз. — Если человек знает, кто говорит, и знает, что он говорит, то выслушав многих, можно составить для себя истинное знание.
— Ну, так вот, говорят, что в Палестине страшный разброд, римляне уже не могут справиться со всем этим. Евреи друг с другом все ссорятся, а справедливости ищут у римлян, у врагов своих.
— О, Боже, — вздохнул Элиоз. — Совсем ты лишил разума соплеменников наших.
— А все гордыня, — продолжал Симон, — Считают, что умнее и лучше них нет народа на земле Божьей, что они отмечены печатью небесной. Римлян презирают, а на суд к ним бегут. Тьфу, безмозглые совсем.
— А ты не спрашивал, Симон, — осторожно продолжал Элиоз, — о том, чего мы все ждем с таким нетерпением?
— Спрашивал, — вздохнул Симон, — они ничего не знают. Но говорят все о другом. Появился там человек из Галилеи. По возрасту твой ровесник. Был он рыбаком, а потом ему откровение было и пошел он к людям. Говорит и творит странные вещи.
— А из какого рода этот рыбак, что об этом говорят люди?
— Говорят, — пожевав губами, сказал Симон, — Давидова колена он, вот что.
Сидония, вся вытянувшись к Симону, внимательно слушала его.
— А больше ничего не говорили люди? — продолжал спрашивать Элиоз.
— Ничего такого. Рассказывали об этом рыбаке всякие истории, но уж не знаю, все ли это правда. А ты, Элиоз, — тут голос Симона дрогнул и стал просительным, — не утаи от меня, что пишет тебе Анна. Ведь он то будет знать правду. Неужто пробил час?
— Приходи завтра снова, Симон, — вздохнув, сказал Элиоз. — Я прочту тебе письмо Анны, когда получу его от купца.
Посидев еще немного и продолжая ворчать, Симон, наконец, ушел, завернувшись поплотнее в свой плащ, немного подсушившийся возле очага.
Мать и Сидония стали накрывать к ужину низкий стол, близко стоявший возле очага. На стол поставили тяжелый бронзовый подсвечник с толстой свечой, которая бросала неровный свет на тонкую фигуру девушки, сидевшего в раздумье у огня Элиоза и согнувшуюся под бременем лет их мать. Казалось, что каждый думает о своем. Но думали они об одном и том же.
После легкой трапезы, старуха внимательно посмотрела на сына.
— Скажи мне, Элиоз, — тихо сказала она, — как ты думаешь, кто этот человек, который проповедует в Палестине?
Элиоз взглянул на мать и укоризненно покачал головой.
— Откуда мне знать? Я сам думаю об этом. Время пророчества еще не истекло. Но кому дано понять это и как опасно ошибиться. Простой человек не может ничего сказать. Счастлив тот, кому будет дано откровение свыше. А кто я? Раввин ничтожной горсти оторванных от своей родины евреев. Чем я мог заслужить милость Божью, чтобы понять, свершается пророчество или нет. Ведь сведения из Палестины доходили до нас и раньше. Я весь в раздумьях, я не сплю по ночам.
— В год твоего рождения, — настойчиво продолжала старуха, — были знамения. И из Палестины приходят странные вести.
— О знамениях я помню. Старый рабби Иегуда бен Товий много раз говорил мне о них.
— Ты должен сам поехать туда и посмотреть, кто этот человек. Надо расспросить тех людей, которые окружают его, — вдруг неожиданно подала голос молчавшая до сих пор Сидония. Мать и брат повернули головы в ее сторону. Всегда бледное лицо девушки сейчас пылало. Ладони были сжаты в кулачки и прижаты к груди. Вся ее фигура напоминала перетянутую струну — одно неосторожное движение и она лопнет.
— Но я и без этого знаю, кто он! — воскликнула она.
— Успокойся, девочка, — мать бросилась к Сидонии и стала гладить ее по спине. — Конечно, Элиоз поедет, ведь мы тоже много думаем об этом.
— Я не думаю, я знаю. Но почему, почему вы не хотите верить мне, — голос ее задрожал и она зарыдала.
Мать захлопотала вокруг Сидонии. Знаком она показала Элиозу, что Сидонию нужно отвести в спальню и уложить. Сама же она стала наливать из кувшина в серебряную чашечку успокоительный отвар из целебных трав.
Когда девушка перестала всхлипывать и забылась сном, мать и сын перешли в другую комнату.
— Каждый