Дэйл Фурутани - Смерть на перекрестке
— А скажи-ка мне, старик… — произнес Кадзэ негромко.
— Что благоволите услышать?
— Много ли хуторов у вас в горах — поблизости от деревни?
— Мало, господин. Да там, почитай, никто и не живет-то. С чего? На каждом шагу — разбойники.
— А все-таки. Знаешь кого-нибудь из крестьян, что на хуторах обитают?
— Знаю, господин.
— Мне интересно — покупал ли недавно кто-нибудь из хуторян маленькую девочку? Ее по идее в услужение продать должны были. Красивая. Одета в шелковое кимоно с фамильным гербом в виде трех цветков сливы.
— Шутите, господин? Откуда в наших местах у крестьян такие деньги? Ныне лишь бандиты богаты. А вольные молодцы девушек не покупают — просто берут, кого захотят. Прислужниц же в наших краях и вовсе никто не имеет — кроме господина судьи и самого светлейшего князя.
— Давно ли ваш край страдает от нашествия бандитов?
— Их в наших местах всегда хватало, господин. Горы все ж таки, знаете ли… Но в последние два года от них просто удержу не стало!
— В последние два года, говоришь? А почему вдруг?
— Знать не знаю, господин, — насторожился угольщик.
— Знать не знаешь? И не догадываешься?
— Нет, господин. Просто уж года два, как житья нам нет от разбоя.
— Сколько ж шаек разбойничьих в ваших горах осело? Несколько? Или одна?
— Одна, господин, но большая. Вольные молодцы из той шайки прочих бандитов иль порубили, иль в свой отряд вступить уговорили. А правит бандитами человек по имени господин Куэмон. Страшный, рассказывают, злодей!
Кадзэ задумчиво опустил на пол пустую миску. Дзиро руками замахал, к горшку потянулся — может, гость высокородный добавки желает? Самурай только головой покачал — сыт, мол. Отодвинулся в угол — и прямо на голых досках принялся устраиваться на ночлег. Дзиро засуетился, одеяло поднес, тюфяк, — нет, не пожелал самурай бедной постелью крестьянской воспользоваться. Дивился угольщик — и сам же в то время смекал: и во сне благородный воин меча из рук выпускать не намерен.
Враги его преследуют, что ль? Впрочем, к чему гадать?
Дзиро задул огонь и тоже отправился спать.
— Да как же вы, господин? Может, хоть тюфяк все же взять соизволите? — сказал он робко. Стыдно, сам-то постель себе постелил!
— Оставь, старик. Спать на земле мне привычно.
— Как вам угодно. Но… вот еще… господин, я рано поднимаюсь. Надо ж уголек по дворам разнести-то…
— Пустое. Я и сам просыпаюсь на заре. Впрочем, вот еще что, — скажи мне, старик, давно ли новый господин стал князем вашей провинции?
— Да уж года два будет…
Вот произнес Дзиро эти слова — и враз как-то понял, почему и о чем спросил захожий воин. Да. Не зря он говорить не любит, не зря. Ведь самую невинную фразу порой произнесешь — а там вдруг и осознаешь: сказал куда больше, чем следовало бы…
Дзиро проснулся раным-рано, солнышко еще и восходить не думало. Лежал тихонько, прислушивался к ровному дыханию спящего самурая. Спит или притворяется? Да кто ж его разберет. Нет, вроде спит все ж таки. Дзиро бесшумно поднялся. Как можно тише подполз к дверям. Темно — хоть глаз выколи, гостя спящего не видно — только зря, что ль, родился он и вырос в этом доме? Каждую щербинку в полу с завязанными глазами найдет. У дверей угольщик снова помедлил. Вслушался. Нет, спит ронин, как убитый, и дышит тихо, спокойно. Ну и славно. Дзиро повеселел. Словно помолодев в одночасье, легко раздвинул скользящие в пазах дверные панели, захлопывавшиеся на ночь. И мышкой вышмыгнул наружу.
После первым делом снова задвинул двери — все столь же аккуратно. А потом торопливо побрел прочь со двора — и совсем в другую сторону от селения.
Кадзэ дышал по-прежнему ровно и сонно — пока не услышал, что Дзиро наконец ушел. Может, по нужде угольщик отправился? Того и следовало ожидать. Уборная обычно к югу от дома крестьянского располагается. И здесь тоже Кадзэ успел заметить куст нантен[3], росший к югу от дома Дзиро. А нантен едва ль не всегда перед уборными высаживают, дабы очистить место, где люди свои надобности естественные отправляют. Может, там и все службы хозяйства Дзиро находятся? Но тогда отчего угольщик идет не на юг, а на запад? По всему получается — в лес ближний старика понесло. Вот только зачем?
Впрочем, стоит ли лезть в чужие дела? Кадзэ лежал, пытался расслабиться, концентрируясь на своем дыхании, и весьма сурово понуждал себя позабыть о таинственном ночном исчезновении Дзиро. Он почти тысячу вдохов и выдохов насчитал — и тут наконец угольщик воротился. Крадучись раздвинул дверные створки и прополз в дом. Не зажигая света, добрался до своей постели в дальнем углу платформы, повертелся — и вскоре заснул, себя не помня от радости, что удалось ускользнуть и вернуться, не разбудив высокородного гостя.
Следующим утром Кадзэ и Дзиро завтракали. Благородный воин увлеченно хлебал горячую похлебку мисо, заедал холодными остатками вчерашней каши — и ни словом, между прочим, не похаял убогую крестьянскую еду. Кадзэ и вообще ел молча. Раздумывал — спросить угольщика, куда это его вчера под утро носило, или не стоит? Нет, верно, все же не стоит. Он доел. Натянул носки-таби[4] и принялся затягивать конопляные шнурки на сандалиях.
— Снова по селению пройтись желаете, господин? — спросил Дзиро, надо признать, не без любопытства.
— Нет. Деревню вашу я уже повидал. Теперь, пожалуй, отправлюсь в соседнюю.
— Уже покидаете нас? — перепугался Дзиро.
— Да. А к чему мне здесь оставаться?
— Но наш господин еще не отдал распоряжений в отношении вчерашнего убийства, — торопливо залепетал Дзиро, совершенно ошалевший от ужаса.
— Убийство — дело ваше. Я тут ни при чем.
— А господин судья-то?! Он так настойчиво советовал вам остаться здесь, господин!
— Ваш господин судья — осел и ничтожество. Не ему мне указывать. Он болван, неспособный даже понять, что у вас здесь вышло. Никогда не найдет он убийцу… Ладно. Спасибо, старик. Прими мою благодарность за кров и пищу — и прощай. Храни тебя боги.
— Но господин судья-то! Он же в ярость придет, узнав, что вы удалиться изволили!!!
Кадзэ ответить не позаботился — лишь повел равнодушно литым плечом.
— А на дороге, господин?! Вы ж на бандитов напоретесь!
— Такова, стало быть, моя карма. Спасибо — и удачи.
Самурай небрежно заткнул катану за пояс и ровным шагом вышел из дома Дзиро. Угольщик так и застыл у дверей, глядя, как уходит загадочный воин по тропинке, ведущей за околицу деревни, — вроде и не спешит, а споро движется! Сразу видно, не первый день в пути, знает, как делать долгие переходы, особо себя не утомляя. Страшно! Ушел самурай — и что Дзиро теперь делать? Хотя… ничего, верно, уж не поделаешь, не караул же кричать.
Осталась позади деревенька. Скоро Кадзэ уже с наслаждением вдыхал сладостный, чистый горный воздух, приправленный пряными ароматами сосновой смолы, хвои и недавно скошенной травы. Чего еще желать? Тепло. Солнечно. О девочке пропавшей он, конечно, ничего еще не узнал, однако особого разочарования не испытывал. С чего? В деревне ее не оказалось — значит, и мест, которые следует обыскать, стало на одно меньше. Если малышка жива, он ее найдет. Раньше ли, позже, но найдет.
В священных книгах написано: просветленный отец Дарума, индийский монах, открывший людям путь Дзен, девять лет упражнялся в искусстве созерцания, недвижно сидя в пещере и медитируя на стену. Сэнсей Кадзэ этой историей в глаза тыкал всякий раз, когда недоставало его ученику терпения в занятиях либо упражнениях воинских. Но сказать по чести, Кадзэ этот пример никогда особо не вдохновлял. Нет, если понадобится, он вполне мог замереть, словно каменный, — но вот от ничегонеделания с детства с души воротило.
Вот уж два года странствует он в поисках девочки. Повидал с тех пор несчетно городов и селений, бесчисленно — больших и малых дорог, коих столь много в земле японской, и нигде не задерживался подолгу. Терпения у Кадзэ хватало. Бездействие — вот что угнетало его несказанно, оттого-то и оставлял его сердце равнодушным пример просветленного Дарумы. Но… ведь видел он похищенную девочку в последний раз аж два года назад, а дети в таком возрасте растут столь быстро, что и не вообразить! Да узнает ли он ее теперь, даже если встретится лицом к лицу? Возможно, в лице ее останется хоть малая частица сходства с ее благородным отцом? Или, быть может, однажды лицо незнакомой девушки поразит его сиянием знакомой красоты, унаследованной от матушки? Или случится так, что разминутся они однажды на пыльной сельской улице, а он и не поймет даже, что прошла мимо него та, кого искал он столько лет?
Как часто победу в бою отделяет от поражения и погибели лишь краткий миг! Вот так и в жизни — шаг от удачи до беды. Можно случайно отвернуться — и пролетит мимо стрела из вражеского лука или пуля из мушкета. А отвернись секундой позже — и все, ты уже в лучшем из миров. Допустим, девочка даже и сохранит сходство с отцом или матушкой. Но разве не может случиться так, что где-нибудь в шумном городе Кадзэ завернет за угол именно тогда, когда она отворит дверь и выйдет из дома? А возможно, ее и вовсе совсем недавно перевезли в какую-нибудь из деревень, в которых он успел уже побывать? Слишком многое зависит от случайности, слишком неверна судьба… но одно Кадзэ понимал ясно: нельзя просто сидеть, сложа руки, и надеяться на случай. Верно в народе говорят: кто удачи ждет, смерти дождется. Нет, надобно, надобно действовать!
