Данила Монтанари - Проклятие рода Плавциев
Старик хмуро согласился:
— Аттик умел тщательно и со знанием дела считать мои Доходы. Спокойный человек, без странностей. Не знаю, как нам жить без него. В нашей семье только Терция еще немного разбирается в делах, и тем не менее оставить ей состояние все равно что разложить его по карманам всех ее будущих мужей. Знатный Приск женится на ней только из-за денег, это все знают, но я ничего не могу поделать: она спит и видит как появится в высшем свете! Я же, напротив, хочу иметь наследника, который носил бы мое имя и продолжал мое дело, соблюдая семейные традиции. Аттик как нельзя лучше подходил для этого. Уравновешенный, ответственный, за всю свою жизнь он совершил только один безумный поступок — женился на Елене. Но он трудился денно и нощно и молча сносил эту гарпию, свою первую жену. Если ему так уж нужна эта женщина, подумал я, пусть будет счастлив! Поэтому я договорился о ее разводе с Невием, сильно облегчив свой кошелек, лишь бы отделаться от моей невестки Присциллы. И не жалею. Во всяком случае, хотя бы последние месяцы своей жизни бедный Аттик был счастлив. Я ведь тоже, когда увидел Паулину, решил, что должен получить ее во что бы то ни стало, хотя она и знатного рода, не как я, и к тому же была замужем. Я не ошибся. Как видишь, уже два десятилетия мы живем с ней в полном согласии!
Аврелий понимающе кивнул.
— Но перейдем к делу, — продолжал Гней Плавций. — Мне нужно написать завещание, по которому за вычетом приданого Плаутиллы Терции все мое состояние переходило бы Секунду. Надеюсь, что он по рассеянности не растратит его! Получив свою долю, моя дочь, а также ее будущий муж не смогут претендовать больше ни на что. А потому, хочется верить, эта несчастная постарается продержаться в новом браке подольше, чем во всех остальных!
Аврелий засомневался, но из уважения к старому Плавцию предпочел оставить свое мнение при себе.
— Вот перечень завещанного имущества, — продолжал Гней. — Двести тысяч сестерциев моему пасынку Луцию Фабрицию, десять тысяч вольноотпущеннику Деметрию. — Патриций стал записывать деревянной палочкой на восковой дощечке. — И полмиллиона вольноотпущеннику Сильвию, которого назначаю управляющим имением.
Аврелий в изумлении поднял брови. Выходит, юноша, которого он видел на днях, действительно любовник Гнея? Как иначе объяснить такой дар слуге, которому нет еще и двадцати?
Воздержавшись от замечаний, сенатор записал волю старика, но, как только вышел из библиотеки, вновь отправился на поиски Кастора.
Он нашел его в комнате, смежной с апартаментами Елены, где тот с удовольствием помогал горничной надеть лучшую тунику хозяйки.
— Кастор, мне нужно все знать о Сильвии! — решительно приказал он. — И поспеши. Эта девушка и без тебя сумеет одеться.
— Прощай, Ксения, долг зовет меня! — театральным жестом простился с ней александриец, а Аврелий тем временем поспешил в спальню к всеведущей Помпонии.
Матрона сидела к нему спиной в просторном кресле, способном вместить ее внушительные формы. Вокруг хлопотали две или три служанки, колдовавшие над ее непокорным локоном, который ни за что не хотел им подчиниться.
— Помпония, дорогая… Боги Олимпа, что с тобой? — испугался патриций, когда женщина обернулась и он увидел ее лицо, покрытое какой-то липкой зеленой кашицей, капавшей на одежду, и услышал несколько измененный, но все-таки узнаваемый голос подруги.
— Это одна из масок красоты, которую изобрела Плаутилла. Аврелий, дорогой, она делает кожу бархатистой! В нее входят зеленая глина, мята, мед и выжимка из желез куницы. Просто чудо!
— Артемида… — прошептал сенатор.
— Тебе не следует это видеть. Лучше бы ты ушел. Мужчины должны только радоваться результату! — объяснил Помпония.
Аврелий поморщился: судя по резкому запаху гнилой рыбы, который витал в спальне, заполненной пузырькам и баночками, Плаутилла Терция, должно быть, скрыла от подруги кое-какие ингредиенты таинственной смеси.
— Думаешь продавать это как афродизиак? — в растерянности поинтересовался патриций.
— Конечно. Как жаль, что нет Сервилия, он так порадовался бы необыкновенному действию этой мази!
Аврелий поблагодарил добрых богов за то, что они избавили его друга — впечатлительного супруга матроны — от столь сурового испытания, и подошел к Помпонии, терзавшей служанку:
— Вот, вот этот завиток! Волосы должны походить на морские волны в бурю!
Со смирением, свойственным человеку, у которого за плечами поколения предков-рабов, бедняжка принялась заново укладывать непокорную прядь.
— Помпония, — заговорил Аврелий, — мне необходима твоя помощь — только ты способна раздобыть сведения об этой семье.
— Что, у тебя появились какие-то подозрения, заставляющие заняться расследованием, помимо вполне законного и нормального интереса к чужим делам? — спросила матрона.
— Только одно соображение…
— Какое же? — заинтересовалась Помпония.
Жестом она отослала служанок. Бросив благодарный взгляд на своего спасителя, они ушли.
— Что, если Аттик не сам упал? Что, если его кто-то столкнул… — заговорил сенатор.
Помпония резко подскочила, и добрая часть ее маски, этой гнусной, еще не затвердевшей зеленой жижи, неожиданно отлепилась от лица и шлепнулась на белоснежную тунику Аврелия — прямо на вышивку, над которой несколько месяцев неустанно трудились умелые руки мастериц.
— Ох, извини…
— Ничего, пойду почищу.
— Бесполезно. Не смывается, — с грустью сказала Помпония.
Патриций поспешил к себе в комнату переодеться. Неуловимый Кастор на этот раз оказался недалеко: из соседней спальни доносились недвусмысленные вздохи и стоны Ксении.
Раздосадованный, Аврелий уже готов был вмешаться, как вдруг заметил на полу сандалии, к сожалению уже тщательно вычищенные.
В таких трудно поскользнуться, заключил он, потрогав подошву с насечкой. И так обрадовался подтверждению своего подозрения, что решил оставить секретаря в покое.
4
Накануне ноябрьских календ
Стоя посреди перистиля в своей парадной тоге, Публий Аврелий ожидал, когда Гней начнет похоронную церемонию. Он полагал, все будет проходить просто и скромно, поскольку Плавций — плебей и никто из них никогда не занимал каких-либо общественных должностей. Аврелий совсем не ожидал, что гордившийся своим происхождением старик, женившийся на патрицианке, поместит на алтарь ларов[30] изображения знатных родственников жены и захочет торжественно пронести их в похоронной процессии старшего сына.
Число плакальщиц, созванных на похороны, тоже показалось сенатору чрезмерным: целая толпа старух, в траурных одеждах, с какими-то особенно визгливыми голосами, собралась со всей округи, некоторые прибыли даже из Кум. Понятное дело, женщин привлекло хорошее вознаграждение, которое хозяин дома предложил за их скорбную услугу.
С высоты четырехсотлетней истории своих предков — консулов и сенаторов — Аврелий находил такую претенциозность довольно смешной и все же, зная, какое значение придавал Гней его присутствию, не стал отказываться от участия в похоронах.
Ожидая начала церемонии, он рассматривал работу искусного Палласа, коротышки художника, горбуна, которого еще раньше заметил на лесах. Аврелий уже давно наблюдал за ним. Тот набросал эскизы фрески, перенес их на штукатурку и удалил сажу. Художник собирался теперь пройтись кистью по этому первому эскизу, а затем снова нанести известь. Интересно, подумал Аврелий, подходя ближе, как сработала бы здесь косметическая маска Помпонии.
— Потом, потом, а то у меня раствор высохнет! — отогнал его человек, ростом чуть больше локтя, с уродливым горбом.
Ужасная беда, решил сенатор, к счастью, бедняга наделен талантом живописца. И в самом деле, его творения выглядели очень смело и необычно: не какие-то мифологические сцены, не широкие, воздушные перспективы, а лишь небольшие квадраты, соединенные друг с другом декоративными фризами, подобно деталям одной большой мозаики.
Кисть его работала в этот момент над едва намеченным эскизом химеры. Вблизи сложно было понять, что это, но шагов с десяти фреска представала во всей своей потрясающей красоте.
Закончив рисовать чудовище, Паллас набросал прелестную театральную маску. Вокруг неё без всякой видимой связи друг с другом теснились удивительные необычные изображения: какая-то экзотическая птица с пышным хохолком, обнаженный амурчик, играющий на свирели, крылатый Икар, падающий в воду…
— Кто научил тебя этой технике? — спросил патриций в восхищении.
Калека коротышка тем временем, закончив последние картинки, спустился с лесов, отирая лоб грязным рукавом.
— Я учился у некоего Фабулла.[31] Хороший художник, отличная рука. Одно время мы работали вместе.
