Виктор Полонский - Главная роль Веры Холодной

– Откуда мне знать? – ответила вопросом на вопрос Вера, уязвленная тем, что ей забыли сказать нечто, по-видимому, важное. – Только не говорите, прошу вас, что это родной брат его отравил. Уж кто-кто, а родственник всегда найдет более благоприятный момент. И, насколько я помню, Мирской явился один, никакого брата с ним не было.

– Брат покойника, Кирилл Павлович Мирской (Мирской – это их настоящая фамилия, а Белобородько – псевдоним), живет в Петербурге, служит в должности редактора карт картографической части Главного гидрографического управления Морского министерства, – сказал Немысский с таким видом, словно открыл Вере величайшую из тайн. – Кирилл Павлович – морской офицер. Боевой офицер, не какой-нибудь паркетный шаркун. Воевал с японцами, был старшим минным офицером броненосца «Генерал-адмирал Апраксин». После сдачи отряда контр-адмирала Небогатова лейтенант Мирской около года пробыл в плену у японцев…

– Бедняжка, – посочувствовала Вера, не понимая, какое отношение к смерти Мирского имеет его живущий в Петербурге брат; и ладно бы он еще служил в каком-нибудь секретном делопроизводстве, а не напечатанием карт заведовал.

Чем еще может заниматься редактор, как не заведовать напечатанием карт? Которых, к слову будь сказано, в любом книжном магазине полным-полно. Эка невидаль!

– А теперь я подхожу к самому интересному для нас обстоятельству, – продолжал Немысский. – После освобождения из плена лейтенант Мирской был отдан под суд вместе с другими офицерами эскадры контр-адмирала Небогатова по делу о сдаче ими судов японцам. Но приговором особого присутствия Военно-морского суда Кронштадтского порта был признан невиновным и возвращен на службу. Мирской сам попросился в береговой состав флота. Его просьба была удовлетворена. Согласитесь, что после всего им пережитого желание продолжить службу подальше от моря выглядит вполне естественным. Да и осадок, наверное, остался. Хоть и оправдан, но… Впрочем, оставим философию и перейдем к делу. Сейчас Кирилл Павлович служит в Главном гидрографическом управлении в небольшой, но весьма привлекательной с точки зрения шпионажа должности…

– Объясните, пожалуйста, Георгий Аристархович, чем эта должность так привлекательна? – попросила Вера. – Карты, они и есть карты…

– Именно, что карты! – воскликнул штабс-ротмистр, поднимая вверх указательный палец. – Карты! Карты – это все! Карты – это дислокация, укрепления, минные поля, тактика и стратегия! Карты – это планы! Кто имеет доступ к картам, тот владеет всеми военными секретами! Военными, я подчеркиваю, не техническими! Но разве этого мало? Да за те карты, которые Мирской каждый день держит в руках, любой иностранный шпион полжизни отдаст! И давайте-ка посмотрим на биографию Мирского с точки зрения контрразведки. Доступ к секретам он имеет?

Немысский резко опустил руку.

– Имеет, раз вы говорите, – ответила Вера.

– Обиду затаить может? Из-за суда, пусть и закончившегося оправданием? Все равно ведь пятно на репутации и ущерб карьере?

– Может, – согласилась Вера. – Даже должен затаить. Человек едва из японского плена вернулся, а его под суд. Это называется – из огня да в полымя.

– Именно так! А знаете ли вы?.. То есть вы, слава богу, конечно, не знаете. Но имеете ли вы, Вера Васильевна, хоть какое-то представление о том, что такое японский плен?

– В газетах писали, что он хуже любой каторги, а в подробности я не вникала, не люблю страшного.

– Да, – кивнул Немысский. – Хуже любой каторги. Там было очень тяжело, а коварные японцы непрестанно искушали различными благами. Хорошими условиями, хорошим питанием, женщинами… Короче говоря, искушали всем, чем могли искушать. Некоторые не выдерживали и соглашались сотрудничать с японской разведкой. А что такое японская разведка? Это филиал германской на Дальнем Востоке. К начальнику японской разведки полковнику Мисао приставлены два советника из германского Генштаба, и пока в Берлине не скажут, в Токио не сделают. И последнее обстоятельство. Семейство Мирских небогатое, служивое, родовое имение в Тульской губернии еще прадед покойного пиита промотал. То есть живет Кирилл Павлович на жалованье, а жалованье его по петербургским меркам скудновато, даже для одинокого холостяка. Но вместе с тем в средствах он не стесняется. Нанимает хорошую квартиру из четырех комнат в новом доме на Кирочной, близ Офицерского собрания. Держит не только кухарку с горничной, но и камердинера. Имеет любовницу, актрису Александринского театра, поигрывает в карты, бывает в дорогих ресторанах… Не наводит на мысли, а?

Вопрос явно был из числа риторических, поэтому Вера отвечать на него не стала.

Немысский помолчал немного, а потом вдруг удивил Веру. Посмотрел в окно (смотреть там было не на что – двор, сараи, безлюдье) и пропел негромко:

– Что в имени тебе мое-о-о-м? Оно умрет, как шум печа-а-альный…

Затем перевел взгляд на Веру и пояснил:

– Не спешите записывать меня в сумасшедшие, Вера Васильевна. Это привычка такая, нечто вроде заклинания, помогающего разгадывать тайны.

Вере почему-то очень понравилось, что у жандармского штабс-ротмистра есть заклинание, помогающее разгадывать тайны. И еще понравилось, что он сказал ей об этом. Словно какая-то ниточка доверия протянулась между ними.

5

«Авиатор Липковецкий за избиение официанта и буйство в ресторане «Золотой якорь» приговорен мировым судьей к 5 дням ареста».

Кирилла Мирского Вера увидела в четверг, в «Альпийской розе»…

В четверг там было необычно, то есть – не так, как в субботу. Немноголюдно (едва ли человек тридцать, не больше), тихо (все разговаривали шепотом и как-то уныло, без оживления), скучно (ничего «этакого» не ожидалось). Вильгельмина Александровна не лучилась радостью, улыбалась сдержанно, «этикетно», как сказал бы Владимир, то есть ровно настолько, насколько требовали приличия, не более того. Официанты с подносами в руках по-прежнему сновали между гостями, но сегодня напитки не пользовались таким спросом, как давеча. Если в субботу мало кто был без бокала в руках, то сегодня с бокалами разгуливали считаные единицы.

– Такое впечатление, будто гости боятся быть отравленными, – сказала Вера Мейснеру, прилипшему к ней сразу же, как только она вошла в залу. – Сегодня почти никто не пьет…

Вера ожидала, что сегодня здесь только и будет разговоров, что о Мирском-Белобородько, запоздалые похороны которого состоялись вчера, но ошиблась. Никто, в том числе и Мейснер, о покойном пиите (вот ведь привязалось словечко из лексикона Немысского!) не вспоминал. Даже странно как-то. Ничего не поделать, пришлось начинать разговор самой. Вера нарочно упомянула про отравление, надеясь, что подобная провокация вынудит Мейснера не просто отпустить в ответ какую-нибудь реплику, но и добавить что-то от себя. Хотя бы сказать, что Мирской не был отравлен, а умер от сердечного паралича. Такова была официальная версия, опубликованная в газетах. Удивительно, но даже «Московский листок», обожавший разного рода инсинуации, замаскированные под намеки и предположения, ограничился скупой заметкой в пять строк.

Мейснер повел себя необычно – вздрогнул, оглянулся, словно проверяя, не подслушивает ли кто их разговор, и сказал, придав голосу нарочито бесстрастный оттенок:

– Никто ничего не боится, просто по четвергам здесь царит другое настроение, деловое. Не люблю четверги…

– А зачем же вы тогда здесь? – удивилась Вера.

– Подумал, что вы, наверное, придете, вот и решил проверить.

Возможно, так оно и было, но Вера выразила взглядом и мимикой сомнение в том, что Мейснер говорит правду, а затем скромно потупила взор и сказала строго:

– Прошу вас не говорить более подобные глупости. Я замужем и не желаю подавать повода…

– Как вы могли подумать! – всплеснул руками Мейснер. – Я же совсем не в том смысле! Просто я подумал, что… Неважно, впрочем, что я подумал, важно то, что вы ошибаетесь на мой счет!

– Хорошо, если так, – заметила Вера. – Но вы не забывайте моей просьбы. Иначе я буду вынуждена считать, что мы с вами незнакомы. Так, значит, вы говорите, что по четвергам здесь скучно? Учту на будущее…

Ей захотелось отделаться от Мейснера. Толку от него никакого, про Мирского разговаривать не хочет, ничего интересного сегодня не рассказывает, все о музыке да о музыке говорит, но как-то непонятно. А в зале между тем появился Вшивиков (фамилия, однако!), про которого Цалле говорила, что он репортер. Может, общение с ним окажется полезнее?

– Четверг на четверг не приходится, но по субботам наша добрая хозяйка непременно чем-то радует, а по четвергам это случается редко. Видите ли, Вера, у Вильгельмины Александровны довольно своеобразный салон. Здесь все свободно и просто. Люди, объединенные любовью к искусству, собираются здесь для того, чтобы утолить жажду – это я в переносном смысле, конечно, – и пообщаться друг с другом. Четверги – они больше для общения. Вот где бы мы с вами, Вера, могли встретиться, если не здесь?