Ирина Глебова - Выстрел в мансарде
Вальтер замолк, приложив к губам платок. А Митя вновь увидел: Женя оглядывается, смотрит прямо на него, ее губы что-то шепчут. В одной руке у нее пистолет, в другой – белый газетный листок...
Пора было уходить. Стараясь говорить мягче, Дмитрий сказал арестанту:
– Мне придется сообщить в жандармское управление, что вы – Вальтер Штоль, объявленный в розыск по делу об аккерманском десанте. Но я буду просить о снисхождении к вам – вы серьезно больны.
Юноша молчал, и Дмитрий с внезапным раздражением добавил:
– Вы сами во всем виноваты!
Медленно Вальтер повернул к нему голову, глаза блеснули:
– Легко вам, русскому по рождению, живущему в России, быть русским патриотом!
9
Митя шел домой через Театральную площадь. Знакомый путь: уютный скверик, прохладная аллея... Да, стойкая прохлада сменила изнуряющую жару, и буквально за несколько дней люди забыли свои недавние мучения и жаловались на то, что слишком быстро кончается лето. И верно: листья на деревьях пожухли раньше времени, выгорели, уже шуршали под ногами, тополя и липы по-осеннему отливали золотом. Лето на исходе. Еще неделя, и начнутся занятия в академии. Соберутся ребята, да не все. Кто-то на фронте, а кто-то – есть и такие, – кто бросил учебу и в нынешних новомодных партиях по заграницам газеты выпускает, да митингует, да к бунту зовет людей... Какое время тревожное! Что-то будет...
Митя присел на лавочке в конце аллеи – там, где она выходила на шумную улицу. На другой стороне этой улицы – его дом, уже виден. Хорошо, что окна мансарды выходят во двор. Машины, конные экипажи, поток людей... Шум стихает только к ночи – ведь это главный проспект большого города. А у него в мансарде тихо. Он остался жить там же, хотя поначалу думал: «Ни за что!» А теперь иногда проходил мимо бывшей Жениной комнаты, даже не подумав о Жене. Впрочем, там уже жила молодая супружеская пара, не отягощенная, по-видимому, предрассудками...
Еще до возвращения Дмитрия из Саратова, после его спешного телеграфного сообщения, поручик Реутов был арестован. А когда сразу с вокзала Дмитрий пришел в полицейскую управу, Викентий Павлович с гордостью представил его разыскным офицерам:
– Ваш будущий коллега. Такого матерого зверя затравил – одного из асов немецкой разведки! Вот это дебют!
Потом, уже наедине, он и поругал племянника:
– Был у тебя, дружок, один крупный промах. Еще когда Калугину убили, и ты об этом узнал, требовалось сразу рассказать о том, что видел Усова и Реутова вместе за час до убийства. Ведь ты же криминалист, как можно о таком факте не подумать!
– Я, дядя, только после смерти Жени многое увидел словно в другом свете, да и просто вспомнил то, казалось, даже не замечал.
Но Петрусенко с ним не согласился:
– Ты сыскной работник! Пусть еще студент, но уже и специалист. Непростительно тебе не делать очевидных выводов. Если б сразу после убийства розыск узнал этот факт, Усова допросили бы, да и независимо от его ответов поручиком заинтересовались бы, стали бы проверять. И кто знает, может быть, твоя знакомая осталась бы жива. Periculum est in more. Промедление смерти подобно...
Заметив, как Митя побледнел, Викентий Павлович приобнял его за плечи:
– Впрочем, уповать на «если бы» – дело пустое. А вот заслуга твоя велика. Агент это опытнейший. Он, конечно, не Дитрих Лаберниц, но будем называть его так. Им теперь занимается жандармское управление – политические дела по их части.
– Матерый зверь, опытный агент... – Дмитрий недоверчиво покачал головой. – Почему же он тогда дал себя взять, не исчез сразу после смерти Жени?
– А вот тут опять же твоя заслуга! – Дядя засмеялся. – Невольная, правда. Когда ты ворвался к ним в комнату в самый роковой момент, ты, с одной стороны, его спугнул...
– Спугнул?
– Конечно! Девушка не смогла б его убить, это ясно. А вот он в любом случае ее живой не выпустил бы. Мы уже знаем, что она доставала ему сводки о движении воинских эшелонов, грузах, направлениях – очень ценные сведения, которые шли через статистическое бюро. Но, узнав о брате, о том, что обманута, она стала очень опасна для него. Похоже, если б ты не вломился к ним, он тогда бы и застрелил ее. Но и сам бы поторопился скрыться, возможно, навсегда. Но вот представь картину: на пороге появляешься ты, пистолет в руках у девушки, она, не выдержав напряжения, стреляет в себя – у тебя на глазах. Какой ты прекрасный свидетель! Да еще и родственник начальника полиции – уж об этом он-то знал. Вот это и успокоило мнимого поручика. Его никто не подозревает, наоборот, он у всех вызывает сочувствие. А терять такое прекрасное место, как таможенное ведомство, – обидно...
Прав, конечно, прав был дядя: крепко оказался Митя закручен в эту историю. Он спросил:
– Усова уже допрашивали по поводу нового факта?
Викентий Павлович усмехнулся:
– Когда? Твое телеграфное сообщение опередило тебя ненамного. Да я и не торопился. Думаю, сделаешь это сам. Имеешь право. Так как?..
Сидя на лавочке в сквере, Дмитрий вновь переживал события месячной давности. Мрачные корпуса психиатрической лечебницы – Сабуровой дачи – со следами недавно бушевавшего тут пожара почти не отличались от тюремных строений. Признанный медиками психически больным, Усов содержался здесь, «на Сабурке», как говорили горожане. Главный врач приставил Дмитрию двух дюжих санитаров, объяснив:
– Усов сейчас тихий, в депрессии. Но разговор ведь у вас пойдет непростой, он может возбудиться. Человек он сильный, а в таком состоянии силы удваиваются. Если что – ребята вам помогут.
Предосторожности, к счастью, оказались лишними. Усов был вял, апатичен и таким оставался до конца. Хотя на вопросы отвечал охотно, а потом просто сам стал рассказывать.
Зина Калугина ему очень нравилась. Митя и сам помнил, как Зиночка рассказывала: они сидели у Жени за столом, пили чай, смеялись... Юные, красивые девушки, живые... Да, простоватому и недалекому парню, который в отделе статистики сшивал бумаги, вел учет папкам с документами, разносил по отделам материалы, незлые шуточки и звонкий смех черноглазой девушки грели сердце. К нему все относились по-доброму. Зиночка, бывало, поддразнивала его, но он считал, что она имеет на то особое право. Все привыкли к его ворчливому добродушию, потому, наверное, никого не испугала резкая перемена в настроении и характере Усова. Да и разве допускают люди мысль о том, что обыденное и привычное может обернуться страшным.
Поручик Реутов, однажды появившись в отделе, сразу стал кумиром для Усова. Реутов тоже был к нему добр, разговаривал, расспрашивал, давал мелкие поручения. А заметив, что парень неравнодушен к Зиночке, одобрил и охотно разговаривал с ним о девушке.
Но за неделю до трагедии все переменилось... Дойдя до этого, Усов надолго замолчал, глаза стали мутными, тело обмякло. Дмитрию пришлось переспросить: «Что изменилось? Калугина? Поручик?» Да, поручик, хотя к Усову он стал будто еще внимательнее и душевнее. Называл Мишей и себя позволил звать Сашей. Заходил к Усову вечером домой и его к себе приглашал. А разговоры сводил все к одному: издевается над ним, простодушным парнем, Зиночка, смеется, высмеивает перед всеми в отделе... Сам не заметил Михаил, как каждое слово Калугиной стало выводить его из себя. Она, беспечная, не замечала, все так же подсмеивалась, шутила. А у него бешенством наливались глаза, пытался ответить, запинался, убегал из комнаты, а вслед звенел ее хохоточек...
В тот самый, последний день поручик забежал в отдел с утра, минут на десять, к своей невесте Радзилевской. В коридоре тихо сказал Усову: «Пообедаем вместе, буду ждать на углу». В середине дня, встретившись на улице, они спустились в подвал трактира, Реутов заказал графин водки, как делал постоянно всю последнюю неделю. Выпили, и Усов тут же, с закипающей злобой заговорил о Калугиной. Реутов сказал: «Видишь, она из тебя сделала шута для всех». Вот тогда-то он и крикнул: «Убью!» Поручик засмеялся и пропел насмешливо: «И в грудь себе вонзила шестнадцать столовых ножей...» Взял в руки лежащий на столе нож, провел пальцем по лезвию: «Острый!» Положил на место, под самую руку Усова, бросил: «Сейчас вернусь», и ушел к стойке. А он сунул этот нож в карман, налил из графина, выпил, налил еще...
Слушая Усова, Дмитрий словно увидел сценку, которую видеть не мог, но был уверен, что все происходило почти что так. Болтушка Зиночка, играя глазками и кокетливо поводя плечами, говорит: «Ах, Александр, что-то вы Женечке мало внимания уделяете! Иначе почему она после работы не бежит на свидание, а сидит допоздна над документами? Все что-то выискивает, пишет... Вы виноваты, не отпирайтесь!..»
Не эти слова, конечно, говорила Зина, но что-то очень похожее и где-то, видимо, за неделю до своей гибели. Говорила, что в голову взбредет, не задумываясь. А вот он испугался. И тут же вычислил, что нужно делать, и взялся за Усова... Да, невесело усмехнулся Дмитрий, думая не только об Усове, но и о Вальтере Штоле, психологию людей этот человек понимал отлично! А Женя – знала ли, догадывалась ли? Не о том ли рвалась крикнуть на Зининых похоронах?..
