Далия Трускиновская - Государевы конюхи
— Ну, с чего начнем? — деловито спросил Тимофей, встал и повернулся к образам. — Господи Иисусе, и ты, Матушка Пресвятая Богородица, благословите розыск вести!
Затем перекрестился, сел и запустил пятерню в давно не стриженные космы. Поскреб так, что громкий скрип раздался, вздохнул и уставился на Данилу:
— Ну, младшенький, тебе первому слово!
— Надобно докопаться, кто таков тот парнишка! — выпалил Данила. — То, что он не из печатни, уже ясно.
— Откуда тебе ясно? — удивился Тимофей.
— Ну… — Данила задумался. — Коли бы он из печатни, от этого самого еретика, как там его, деревянную книжицу унес, тот бы ее сразу признал…
— Ты греков еще не видывал! — высокомерно сказал Богдаш. — Хитры, черти! Он, Арсений, грамоту, может, и признал, да не проболтался. Судите сами, братцы: Арсений — иноземец, у него наверняка в Немецкой слободе знакомцы есть. Ежели в той грамоте и подлинно ключ к письму затейного склада, то Арсений вполне может оказаться при передаче такого товара посредником!
— Ну-ка, растолкуй! — потребовал Тимофей.
— Не всякий подьячий в Немецкую слободу потащится знакомства заводить — кому они, немцы, надобны? Но и немцу, коли такая тайная нужда до Посольского приказа подьячего, тоже до него добраться трудно. Непонятно, на какой козе подъехать. В таком богопротивном деле, я полагаю, без посредника не обойтись. А Грек как раз подходит: его и наши все знают, и немцы…
— И знают его за еретика и хитрюгу, что тоже важно, — добавил Семейка. — Стало быть, коли деревянная книжица, неведомо кем списанная, была у Арсения в печатне, с чего бы парнишке ее уносить?
— Написано же — все парнишки, что при печатне служат, на месте обретаются, — напомнил Данила.
— Ну, Грек и соврет — недорого возьмет, — напомнил Богдаш. — Стало быть, нужно разведать, не его ли парнишечка… Это — первым делом.
— Коли ты предложил, ты и возьмешься? — спросил Семейка.
— Придется!
— Коли Богдаш прав, то весь узел в печатне завязался, там его и распутывать будем, — сурово сказал Тимофей. — Ишь, богоотступники! Доберусь я до вас!
Данила с Семейкой переглянулись.
Близилась Масленица, а за ней — Великий пост, когда Тимофеево желание бросить конюшни и уйти в тихую обитель наливалось новой силой. Случалось это с ним раза два-три в году. Товарищи норовили такой опасный миг укараулить и принять меры. В прошлый раз напоили Озорного до бесчувствия, в позапрошлый — поклонились подьячему Бухвостову пирогом в три алтына и две деньги, он и отправил Тимофея с двумя стадными конюхами в Рязань — встречать караван коней, который татары, собрав в Астрахани, гнали на продажу в Москву.
Очень уж не хотелось им отпускать Тимофея в обитель!
— Может, прав, а может, и нет, — заметил Семейка. — Стало быть, светы, или молодцы из печатни Земский приказ опозорили, или какие иные. Ты, Данила, полагаешь, что печатня тут ни при чем?
Данила задумался.
— Ну, чего замолчал? — буркнул Тимофей.
— Коли парнишка из печатни… — Данила пытался выстроить в голове то, что еще не имело четких очертаний, и, как на грех, слова в голову лезли какие-то не те. — Коли его с грамотой послали…
— А коли он ее выкрал? — возразил Богдаш.
— Так все равно знал бы, куда с ней бежать! Не для себя ж он ее выкрал! На черта она ему сдалась! — Данилу прорвало. — Что ж он с ней на торг забежал? Туда, где сани стоят?!
— Может, ему там место назначили? — предположил Семейка.
— По торгу сторожа ночью ходят, коли кто там место на ночь глядя назначит — не обрадуется, — возразил Тимофей. — Так дубинкой погладят!..
— Может, условились, что он в сани грамоту подложит? А, светы? — продолжал предполагать Семейка, и слова его казались глуповаты, однако Данила уже знал повадку товарища. Семейка словно предлагал: вот я дурости говорю, а вы, светы, мне по-умному возразите, так мы и до истины, чего доброго, доберемся…
— А он и сам туда с книжицей залез? Не-ет! Не то!
— Может, в ином месте замерз, а его в сани подложили?
— Какого лешего?!
— Вместе с книжицей?
Семейка, Богдаш и Тимофей предполагали, Данила вдруг замолчал.
Разгадка была рядом…
Он вспомнил недавнее… недавнее и уже такое далекое…
Когда его вместе с отцом привели с белорусским полоном на Москву, а Москва еще от чумы опомниться не успела… когда бесславно умер отец, успев перед смертью походить по дворам с протянутой рукой… когда сын, ухватившись за шляхетскую гордость, как утопающий за соломинку, забрался в дом, хозяев которого забрала чума, помирать голодной смертью…
И этот мальчишка, которого убивали не голод, не холод, а полнейшее одиночество, вдруг ожил на миг, подсказал!..
— Стойте! — Данила прервал спор, легонько треснув кулаком по столу. — Понял я! Он убегал от кого-то, парнишка тот! Убегал — и добежал до торга! Там и спрятался! А тот, кто догонял, на торг не сунулся — там сторожа! Парнишка сидел, сидел под рогожей, боялся вылезть, да и задремал!
— От кого же он убегал с грамотой-то деревянной?
— Может, украл у кого?
— Для чего бы младенцу такие вещи воровать?
— Может, младенца послали грамоту передать, а за ним недобрый человек увязался?
— Точно!
Уже не понять было, кто высказал эту мысль, может, и двое сразу.
— И с чего мы взяли, что парнишка непременно при печатне кормился? — спросил Богдаш. — Может, тот еретик Арсений нарочно кого из своих попросил сына или внука привести, чтобы с грамотой послать?
— Стало быть, родитель тот уже давно сынка ищет! — догадался Тимофей.
— Не хотел бы я сына в избе Земского приказа найти… — Семейка даже поежился.
— Сперва по родне, по знакомцам побегает, а потом добрые люди надоумят и до Земского приказа дойти… — Тимофей тоже пригорюнился. — Ох, грехи наши тяжкие… Знать бы, как парнишку кличут, — панихидку бы велел отслужить, ей-богу!
— Ты, гляжу, уж и начал! — одернул его безжалостный Желвак. — Рано или поздно кто-то за парнишкой в Земский приказ явится, и тому человеку тело отдадут. Так надобно пойти в избу, где мертвые тела выставляют, и сказать смотрителю…
— Нет, — прервал Семейка. — Коли нас, конюхов, там увидят и услышат, как мы вопросы задаем, то сразу станет ясно, откуда ветер дует — из Приказа тайных дел! А вот подослать кого не мешало бы.
— А кого? — Богдаш почесал в затылке. — Наши-то знакомцы сплошь кремлевские. Придет, скажем, истопник Ивашка, а его и опознают, и подумают — что бы сие значило? В Верху, что ли, о парнишке знать хотят? Нельзя!
— А твою бабу? — предложил Данила. — Ты ж говорил, что нашел себе одну, чисто ходит и лицом хороша, у бояр служит. Пусть бы она пришла — племянник, что ли, у нее пропал или крестник?
Богдаш как-то настороженно поглядел на Данилу.
— Дура она у меня, — признался, подозрительно долго перед тем думав. — Все перепутает.
— За бабами это водится, — подтвердил Тимофей.
— Не за всеми! — возразил Данила.
Девки с Неглинки, с которыми он невольно свел знакомство и дружбу, были шалавы, но не такие уж дуры.
— А ты что, берешься умную сыскать? — полюбопытствовал Желвак. — Ну, Бог в помощь…
Он так это язвительно сказал, что Тимофей засмеялся, а кроткий Семейка, сторонившийся подобных бесед, улыбнулся.
— А что, и сыщу. Уговорюсь — добежит до избы, скажет, что братец пропал, расспросит…
— И выдаст тебя первым делом!
— Не выдаст!
— А кто такова? — Богдаш прищурился. — Не с Неглинки ли?
— А коли и так?
— Твоя, что ли?
Конюхи переглянулись. По всему было видно — не полюбилась им Федосьица.
— Да я ее полгода уж не видел, — честно сказал Данила. — Другая девка есть. Коли ей две или три деньги дать — и пойдет, и расспросит как надобно.
— Ну, денег нам Башмаков выдал достаточно, и как раз на такие нужды, — заметил Семейка. — Завтра с утра сможешь свою девку подослать?
— С утра-то как раз и смогу!
Спозаранку Данила, лба не перекрестив, побежал в баню. В ту всем добрым людям известную, на Москве-реке, напротив Китай-города, куда нанялась служить Авдотьица.
Уходя с Неглинки, она решила — коли не полюбится служба, так можно и вернуться обратно. Служба полюбилась, хотя нанялась Авдотьица в самое горячее время, летом, когда печи в избах и домовые бани каждый день топить не велено, так что вся надежда — на общественную мыльню. Зимой же многие своими баньками обходились, хотя к хорошей девке-растиральщице все равно хаживали.
Топить печи и водогрейные очаги начинали с ночи, а ранним утром в бане было пусто — не такое место, куда чуть свет понесешься. Данила отыскал Авдотьицу на дворе, где она с другими девками носила воду.
— Бог в помощь! — сказал, кланяясь, и поманил пальцем — отойдем, мол, дельце есть.
