Танец фавна - Елена Бриолле
Николь и Ленуар переглянулись. Для таких здравых утверждений Лидочка Нелидова выглядела еще совсем юной.
– Как вы думаете, кто мог застрелить Чумакова? – спросил сыщик.
Артистка опустила глаза. На этот раз ее ответ полностью соответствовал ее возрасту:
– Его убила любовь к искусству. Я думаю, он застрелился. Из-за несчастной любви к искусству.
Ленуар отпустил девушку и помассировал себе виски. Здесь каждый второй любил искусство и недолюбливал ближнего своего.
– Прекрасная балерина… – вздохнул сыщик. – Жаль, что на репетициях они не в белых тюниках, как на фотографических открытках.
– Что? Белые тюники уже давно в прошлом. Но, кстати, их тоже ввели русские.
– Они напоминали вам снежинки?
– Какой вздор! – закатила глаза Николь. – Стоит заговорить о России, все только и твердят, что о холоде и снеге! Нет, простые белые тарлатановые тюники ввели для кордебалета «Жизель». К тому же по правилам противопожарной безопасности их предварительно смачивали специальным раствором, поэтому тюники не снежно-белые, а кремовые. Танцовщицы должны были исполнять роли вилис, умерших до свадьбы невест. Белый цвет тюник – это цвет смерти, белых привидений. В балете вилисы собираются убить Альберта, но погибшая Жизель спасает ему жизнь.
– Как романтично! У русских все балеты про смерть? – повел усами сыщик.
– У русских все балеты про любовь, Ленуар! Любовь сильнее смерти! И дело здесь не в том, русский это танец или греческий. Ты просто, как любой француз, думаешь, что воплощаешь цивилизацию! И это позволяет тебе с заведомым невежеством относиться к культуре моих предков.
– Древние греки были не только твоими предками…
– А скифы?
– У нас тоже в истории были свои «скифы». Мы называли их «галлами». Каждая цивилизация построена на смеси собственных «галлов» и «римлян». И в разные эпохи люди ассоциируют себя либо с варварами, либо с цивилизацией завоевателей.
– А ты себя с кем ассоциируешь?
– Я француз, и от этого никуда не денешься. Мои предки уже десять веков живут на этой земле. Как ты понимаешь, воображению есть где развернуться в семейной ретроспективе.
Опросив еще полдюжины артистов, Ленуару очень захотелось поговорить с кем-то по-французски без перевода.
Пьер Монтё! Дирижер Русских сезонов этого года, вот кто был ему нужен! Когда Николь увидела свою подругу Люси и пошла с ней поговорить, Ленуар направился к музыкантам.
– Господин Монтё? Могу я задать вам пару вопросов?
– Да-да. Одну минуточку! Я ждал, когда вы освободитесь. Да, мне тоже есть что сказать полиции, – засуетился дирижер. – Вы слишком мягки с русскими танцовщиками. Они с вами сразу расправляют крылья. А Фокин и Дягилев держат обычно всех в узде.
– Вас тоже? – спросил Ленуар у молодого трясущегося дирижера.
– Нет. То есть я отвечаю только за музыку… Меня взяли, потому что в этом году у них балеты на музыку французских композиторов, понимаете? Мы играем Дебюсси, Гана и Равеля. А еще этого русского гения ритма, Игоря Стравинского, будь он неладен… В этом году программа антрепризы словно сама по себе символизирует франко-русский союз: декорации и танец – русские, а музыка – наша.
– Чем вам насолил Стравинский? Это его музыку вы вчера играли?
– Да-да. Мы играли Стравинского. Он самобытен, но очень уж у него сложная для наших музыкантов партитура. Я даже сам вынужден был разбирать с ним отдельные куски, – ответил Монтё. – Например, когда вылезает нечисть Кощея, ритм для нас слишком ломаный…
– Слышали ли вы звук выстрела во время репетиции? – спросил Ленуар.
– Нет. Если выстрел и был, то точно не во время репетиции. Иначе мы бы услышали.
– Тем не менее выстрел был.
Монтё растерялся, похлопал себя по карманам, но потом, словно спохватившись, ответил:
– Тогда он прозвучал одновременно с литаврами. Это единственный инструмент, звучание которого могло бы заглушить звук выстрела из револьвера.
– А разве я говорил, что стреляли из револьвера?
– Ну… Я просто предположил. Не из ружья же стрелять в человека. А револьвер можно легко спрятать…
– Монтё, а у кого из русских балетмейстеров, по-вашему, лучше слух: у Фокина или у Нижинского?
– У них у обоих хороший слух! Да-да. Только Фокин свободно читает партитуры, а Нижинский – с трудом. Однако он без нот может сыграть любой музыкальный отрывок. Для этого ему достаточно один раз услышать музыку. У Нижинского определенно есть слух на фальшивые ноты и на сбои в темпе. Если он не всегда может объяснить, что именно не так, фальшь он распознает безошибочно.
После разговора с Монтё Ленуар окинул взглядом сцену. Без хореографов и руководителей в театре по-прежнему царил хаос. Каждый занимался своим делом, и совокупность этих дел походила на развороченный муравейник, где каждый все еще нес свою хворостинку, но не знал куда и зачем. Николь по-прежнему говорила с Люси.
– Познакомься, Габриэль, это…
– А мы уже знакомы, – заулыбалась девушка.
– Правда? Мы с Люси когда-то вместе работали в магазине Bon marché.
– Да, только я всегда хотела танцевать. Частные уроки брала, но мне сказали, что путь на сцену для меня закрыт. Ноги уже не те, – призналась Люси.
– Но она все равно попала на сцену! Только в качестве фигурантки! – с гордостью за подругу сказала Николь.
– Тогда понятно, откуда вы знаете Нижинского, – заметил Ленуар.
– Вацлав – гений. Среди французских фигурантов его не воспринимают всерьез, потому что он почти ни с кем из нас не говорит, а все репетиции «Фавна» проводит наверху со своими. Но он русский Вестрис, и я очень надеюсь, что в следующем балете он задействует и нас.
– Наверное, за это время он вернется в Россию и наберет там новых танцовщиков, – сказала Николь.
– А он не вернется в Россию.
– Что вы этим хотите сказать, мадемуазель? – спросил Ленуар.
– Нижинский не может вернуться в Российскую империю, потому что его уволили из «Императорских театров» за то, что он вышел танцевать в одном трико перед императрицей. А все танцовщики без государственного контракта подлежат мобилизации на воинскую службу.
– Возможно, воинская служба пошла бы ему на пользу, – сказал Ленуар, заранее зная ответ. Воинская обязанность коренным образом изменила его собственную жизнь, но это еще
