Крейг Смит - Кровавое копье
Гвен была добрая душа, с примесью нонконформизма в вопросе отношений с властью, что разделял и Мэллой. Конечно, ему нравилось думать, что он вернулся в игру сам по себе, но он понимал: он вновь встал на ноги только потому, что его полюбила Гвен. Жаль, что она никогда не узнает, как много она на самом деле сделала для того, чтобы Мэллой вновь ощутил себя мужчиной и человеком. Впрочем, сожалел об этом только он сам.
Купив билет, Мэллой неторопливо прошелся по греческим и римским залам. Время от времени он останавливался у той или иной скульптуры, чтобы полюбоваться на нее, но в действительности запоминал лица посетителей. Ему совсем не хотелось, чтобы за ним следили без его ведома. Вполне вероятно, что это замечательные люди, но Мэллой терпеть не мог обнаруживать себя.
Он заметил хорошенькую длинноволосую девушку в короткой юбке, разглядывающую мозаику с изображением длинноволосых наяд, и на миг задумался, как мало что изменилось за две тысячи лет — по крайней мере, по части причесок, юных красавиц и извечных мужских эротических фантазий. В следующем зале Мэллой снова увидел ту же девушку, но постарался не встретиться с ней взглядом. Он, конечно, мог решить, что это случайное совпадение, если бы верил в подобные вещи, но он был в таких вопросах скептиком и потому предпочел скрыться за ближайшим поворотом.
Лишь заметно порозовев от смущения из-за того, что ее так быстро «стряхнули с хвоста», она поджидала Мэллоя, когда он приблизился к центру музейного лабиринта — впечатляющей средневековой коллекции. Зал был почти пуст, не считая той самой длинноволосой особы и высокой блондинки лет тридцати, которая внимательно рассматривала византийский триптих. Джейн стала привлекать к работе девочек! Но с другой стороны, и Мэллой это слишком хорошо понимал, Джейн его самого подцепила в весьма нежном возрасте, изрешеченного пулями и отчаянно мечтающего о новом шансе.
Джейн была профессионалом. Она управляла оперативниками так же, как лучшие из них работают со своими осведомителями — то есть подкупают, обхаживают, льстят, платят еще больше и любят. До тех пор, пока все эти усилия служат намеченной цели. Еще два-три года юная девушка будет готова пойти ради Джейн на край света, и, вполне возможно, за это время ее не выследят. А та, которой под тридцать, скорее всего, давно ждет тут. Почти наверняка она незаметно следила за ним. Если бы Джейн хотела ликвидировать Мэллоя, тридцатилетняя блондинка и это бы сделала без малейших угрызений совести. Это следовало иметь в виду.
У дальней стены безмятежно восседал на стуле смотритель. Вероятно, он был не из людей Джейн. Когда по залу пробежали двое мальчишек, их крики привлекли внимание охранника, и он, исполняя свои обязанности, направился следом за ними. Ребята запросто могли работать на Джейн. Длинноволосая девица перешла в соседний, маленький зал, и Мэллой последовал за ней с таким видом, словно именно там у него была назначена встреча.
Джейн Гаррисон разглядывала византийский арбалет-фибулу — оружие, которое помещалось в одной руке, как пистолет, но при этом человека из него можно было убить с расстояния в два-три метра. Естественно, этот арбалет был не только опасным, но и весьма изящным оружием. Мэллой никогда не питал теплых чувств к византийской эстетике. На его вкус, она была слишком формализована, а вот оружие этой эпохи, напротив, демонстрировало истинную игру воображения. Оно и было подлинным искусством этой золоченой культуры, движимой религией.
Джейн оделась соответственно. Она не хотела привлекать внимание, поэтому выглядела несколько старомодно: большие квадратные очки с захватанными стеклами, никакой косметики. Даже походка как у пожилой дамы. Волосы немного растрепаны. В итоге она смотрелась странноватой шизофреничкой, на которой было как будто написано: «Только тронь меня!»
Маскарад Джейн завершила туфлями, потрескавшимися и с расшатанными каблуками. Профессионалы всегда обращают внимание на обувь. Джейн полагала, что неряшливых пожилых дам в неряшливой одежде люди не замечают, они остаются невидимками, а потому это идеальный камуфляж. Она говорила об этом еще много лет назад и утверждала, что лично провела несколько экспериментов такого рода. Поместите в комнату пятнадцать человек, а потом попросите опытных агентов подробно описать каждого из них. Агенты не только не могли вспомнить цвет волос неряшливой старушки, ее рост и комплекцию — в шестидесяти двух процентах случаев она вообще исчезала из их поля зрения. По крайней мере, так говорила Джейн. Но Мэллой не верил ей. Она лгала настолько убежденно и непрерывно, что понять, когда она говорит правду, было невозможно. И то, что в том или ином случае она сообщала истинную важную информацию, значения не имело. Ложь являлась искусством, которым следовало пользоваться всегда, потому что в определенных обстоятельствах это могло спасти тебя от смерти. Непросто научиться намеренно искажать истину, но еще важнее уметь распознать это.
В данном случае если это и не было правдой, то весьма походило на нее. Впрочем, Джейн не осталась для Мэллоя невидимкой. Но она его восхищала. Такого удостоились не многие: мать, отец, Гвен и Джейн Гаррисон. Чуть больше было людей, которым он доверял, но вот что интересно: ни отец, ни Джейн в этом списке не значились.
Глядя на Джейн в маскарадном костюме, трудно представить, что она занимает пост исполнительного директора отдела оперативной работы в Лэнгли, и уж тем более невозможно вообразить, что она начала свою карьеру с внедрения в итальянские террористические ячейки, где выслеживала марксистов и занималась любовью с кем попало.
— Тысяча мадонн, — пробормотал Мэллой. — Как вижу, твой восторг вызвало единственное оружие, выставленное в этом зале.
— Здесь нет тысячи мадонн, Ти-Кей.
Мэллой обвел взглядом застывших мадонн, держащих на руках миниатюрных младенцев, украшенных нимбами. Двуперстное благословение разительно напоминало хипповский знак «V».
— Похоже на то, — сказал он.
— Не нравится византийское искусство?
— Оружие они делали неплохое.
Джейн наконец улыбнулась.
— Ты тоже так считаешь?
Джейн отвернулась и подошла к особенно примитивному распятию. Мэллой миновал мадонну с младенцем и направился к чуть более интересному изображению казни на кресте. Когда он проходил мимо Джейн, та проговорила:
— Во что ты меня втянул, Ти-Кей?
Мэллой стал разглядывать второе распятие. На картине был изображен момент, когда центурион Лонгин протыкает копьем бок Иисуса Христа. Кровь хлестала фонтаном. У подножия креста стоял мужчина в шелковых одеждах и собирал кровь в золотую чашу. С точки зрения науки все выглядело неестественно — у Христа, который к тому моменту, когда римский воин проткнул его копьем, уже был мертв, не могло возникнуть столь обильное кровотечение, да и с точки зрения искусства картина оказалась написана так себе, но Мэллой задумался о самом понятии крови. Человек эпохи Средневековья безмерно возвышал могущество крови как таковой. Кровь окрашивала копье, чашу, терновый венец и крест, и именно она делала эти реликвии столь ценными для верующих. Но эта кровь не означала то же самое, что «кровь» причастия. Для средневекового человека это были разные вещи. Потому что даже за намек на пятнышко крови Спасителя, как известно, эти люди были готовы отдать целые царства.
— Ты говоришь о Джеке Фаррелле? — спросил Мэллой с хорошо отрепетированным удивлением.
Джейн остановилась чуть позади, немного в стороне. Казалось, она тоже внимательно рассматривает струю крови, льющуюся в чашу.
— Планировалась тихая операция, Ти-Кей.
— Что я могу сказать? Я не думал, что он сбежит.
— Внимание средств массовой информации привлек не его побег, а то, что перед этим он похитил полмиллиарда долларов.
— И то, что он свою секретаршу прихватил, делу не помогло.
— Секретарша — это очень мило, с точки зрения масс-медиа.
Голос Джейн звучал устало, отстраненно. Можно было не сомневаться, что она ужасно зла, на что имела полное право. Конечно, проблема возникла из-за Джека Фаррелла, но Джейн во всем винила Мэллоя.
Она перешла к другой картине, а Мэллой остался у распятия. Стоял и смотрел на Лонгина и его копье. Если задуматься, Святое копье тоже представляло собой интересный многозначный символ. Хотя в принципе оно являлось жестоким оружием, его применение относительно живого человека, распятого на кресте, можно было рассматривать как акт милосердия. Вполне понятно, что оно стало самой популярной реликвией в средневековой Европе — оружие, знакомое и понятное каждому. В более позднее время сложилось убеждение: кто владеет Истинным копьем Лонгина, тот держит в руках судьбу мира. По всей видимости, эта идея завладела Гитлером, и он вывез Истинное копье из Австрии, как только захватил эту страну в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Реликвия была помещена в кафедральный собор Нюрнберга, где хранилась до конца войны и, согласно ряду источников, являлась самым большим сокровищем Третьего рейха.
