Нэнси Бильо - Чаша и крест

— Джон, неужели вас вылечили? — благоговейным шепотом спросила я. — Неужели это правда?

— Да, сестра. Говорят, это просто чудо.

Но голос его почему-то был печален, звучал как-то подавленно. Он еще раз покрепче перехватил вязанку и поинтересовался:

— А брат Эдмунд, он тоже скоро вернется?

— Увы, этого я не знаю, Джон.

— Он был моим другом.

— Да.

Я уже дрожала от холода. Но только ли от холода?

— Фома Аквинский однажды сказал: «Ничто на свете не ценится больше, чем истинная дружба».

Он опустил голову:

— Спасибо вам, сестра. Буду молить Бога, чтобы Он дал мне еще раз свидеться с братом Эдмундом.

Джон сделал шаг назад и повернулся, чтобы идти. Но снова оглянулся.

— Нам многое нужно простить друг другу, — сказал он напоследок.

Ночь была невыносимо холодной, но я все не заходила в дом: смотрела, как Джон размашистым шагом уходит со своей вязанкой дров, пока он не растворился во мраке, окутавшем Хай-стрит.

53

Лондон, 13 марта 1540 года.

Епископ Стефан Гардинер вел меня по мосткам через ров, опоясывавший лондонский Тауэр. Когда мы подошли к башне Байворд, его приветствовал начальник стражи.

— Господин епископ, сэр Уильям Кингстон, комендант Тауэра, просит прощения, что не может встретить и приветствовать вас лично, он сейчас допрашивает заключенного.

— Понимаю, — ответил епископ и милостиво кивнул.

Стражники один за другим низко склоняли перед ним головы. Гардинер сейчас был в силе как никогда. Я слышала, что сам король настоял на том, чтобы епископ Винчестерский каждую пятницу во время Великого поста совершал перед ним богослужение. В свободное от церковных служб время Гардинер был занят тем, что преследовал сторонников лютеранской ереси, которые нарушали, как всегда, зыбкую границу между истинным послушанием и злостным заблуждением. Кто знал, как долго будет светить ему звезда удачи? А пока Гардинер вовсю пользовался своим положением.

Идти до Белой башни было недалеко. Мне были хорошо знакомы эти стены, так хорошо, что снились по ночам еще почти три года после того, как я вышла отсюда на свободу.

Гардинер наконец нарушил молчание:

— Есть новости из Гента.

— И какие же, господин епископ?

— Четырнадцатого февраля император Карл со всей армией вошел в город. Зачинщиков бунта арестовали, но мне сообщили, что император не будет слишком строг. Казнят не больше тридцати человек.

Я вспомнила этих горожан, так жаждавших крови на главной площади Гента. Насилие порождает насилие, зло порождает зло.

— Да этот несчастный мятеж следовало задавить в корне, — звенящим от гнева голосом продолжал епископ. — Если люди в государстве не подчиняются монарху и считают, что они могут творить, что им вздумается… Нет, с такими противоестественными идеями мириться нельзя. Карл должен был проявить жестокость по отношению к гражданам Гента ради блага их же потомков.

Он замолчал, словно бы ждал, что я на это скажу.

— Это чрезвычайно интересно, — рискнула заметить я.

— Да уж, — отозвался епископ, резко обернулся и пристально посмотрел на меня. — В Нидерландах вообще происходит чрезвычайно много интереснейших вещей. Вы не согласны?

Я часто задавалась вопросом: что именно ему известно? Шпионы, которых Гардинер посылал следить за мной, все как один исчезли с лица земли. Мог ли он с уверенностью утверждать, что я покинула Англию, притворившись женой Жаккарда Ролина? Я говорила всем, что якобы на время уезжала из страны в поисках Эдмунда Соммервиля, но так и не смогла найти его. Никто не знал подробностей моего путешествия. Сеньора Хантараса я больше не видела. Да и Жаккард, насколько мне было известно, в Англию не вернулся.

Мы подошли к башне. Епископа приветствовал еще один стражник и выразил готовность сопровождать нас.

— Не надо, я знаю дорогу, — ответил Гардинер.

По истертым каменным ступеням центральной лестницы я поднялась вслед за епископом на второй этаж. Я хорошо помнила, что от многолетнего использования ступени истерлись, посередине каждой из них образовалось углубление.

— Прошлую ночь король снова провел в Винчестерском дворце, — сказал Гардинер. — Я имел честь быть хозяином на приеме и торжественном обеде. Несколько месяцев уже не видел его таким веселым. Малышка Катрин Говард танцевала до упаду.

Я вздрогнула:

— Катрин Говард присутствовала у вас на приеме?

— Разумеется. Ах да, нам сюда.

Мы подошли ко второй двери. Возле нее стоял страж.

— Сестра Джоанна, — обратился ко мне Гардинер, — я совсем забыл сообщить вам кое о чем. Король выразил желание вызвать вас ко двору. Его величество хочет побеседовать с вами. И заказать серию гобеленов. В четвертой жене ему не нравится абсолютно все, за одним только исключением: он восхищен гобеленом с фениксом, который Анна преподнесла ему в качестве свадебного подарка. А гобелен этот, как известно, ткали вы.

Я смотрела на епископа, не в силах скрыть смятение.

Удовлетворенно улыбнувшись, Гардинер сделал знак стражу, чтобы тот впустил нас.

Гертруда Кортни сидела в кресле у камина, в руках у нее была книга. Комната оказалась довольно уютной. Друзья пожертвовали всем, чем могли, чтобы создать ей комфортные условия, поскольку деньги и имущество Кортни были давно конфискованы.

На маркизе было зеленое платье, изящные домашние туфли, но никаких украшений. В ее положении это было бы явно лишним. Морщины на лице Гертруды обозначились еще глубже, чем в первый раз, когда я видела ее, но глаза сверкали все той же энергией.

— Джоанна! Вы и представить не можете, как мне вас не хватало! — Приятный мелодичный голос ее тоже нисколько не изменился.

— Я вернусь через час, — сказал Гардинер.

— Благодарю вас, епископ! — с чувством проговорила Гертруда. — Я никогда не забуду, что вы для меня сделали.

— Не сомневайтесь, маркиза: я всегда буду продолжать делать для вас все, что в моих силах… но вам следует набраться терпения.

Он знаком велел мне остаться, а сам вышел и закрыл за собой дверь.

— Вы хорошо выглядите, Джоанна, — сказала Гертруда. — Дайте-ка я вас обниму.

Я обняла ее хрупкое, но еще довольно сильное тело и заметила:

— Я слышала, что вас, возможно, скоро отпустят.

Оживление Гертруды сразу исчезло.

— Меня — возможно, но не сына. Пока король жив, Эдвард не покинет Тауэр, — прошептала она и глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

Мы подошли к камину и сели у огня.

— Говорят, брак с Анной Клевской так и не консумирован, — пробормотала Гертруда.

— Да. Ни для кого не секрет, что королю она с самого начала очень не понравилась. Ходят слухи, якобы советники Генриха усиленно ищут повод для развода. Говорят даже, что его величество не пожелал возлечь с молодой женой. Так что сына она Генриху не родит. Второго сына у него от Анны не будет.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и Гертруда прикоснулась пальцем к губам, дав мне понять, что больше этой темы лучше не касаться. В Тауэре у всех стен есть уши: об этом знают и узники, и их посетители.

— Расскажите лучше, что нового в свете, — весело попросила маркиза.

Я пересказала ей все сплетни, которые знала. Когда-то я пренебрегала новостями из Лондона, мне было все равно, что там творится. Но теперь я считала, что гораздо разумнее все знать. Гертруда дала мне какую-то вышивку, и мы занялись рукоделием. Мы не говорили о наших умерших или находящихся сейчас далеко родных и близких, а болтали о всяких пустяках. Было такое ощущение, будто я снова сижу в гостиной особняка «Алая роза».

Время пролетело быстро. В замке звякнул ключ.

Дверь открылась, и в камеру вошел епископ.

— Неужели Джоанне уже пора уходить? — Гертруда хотела задать этот вопрос весело и непринужденно, но голос ее задрожал.

Я еще раз обняла жену покойного Генри. На этот раз она прильнула ко мне так, будто только я одна была в силах освободить ее из тюрьмы.

— Вы жалеете о том, что сделали? — шепнула я на ухо Гертруде.

Этот вопрос давно не давал мне покоя. Она потеряла все: мужа, будущность сына, свободу и состояние. Она знала, что в результате произошло со мной. И мне было чрезвычайно интересно узнать, жалела ли эта женщина о том, что встала на путь заговора?

— Ни капельки, — живо прошептала она в ответ.

Поклонившись в последний раз, я попрощалась с Гертрудой Кортни. И через минуту снова была на зеленой лужайке. Зима уже почти кончилась. Кое-где еще оставались пятна грязного, не до конца растаявшего снега. Сквозь облака пробивались лучи весеннего солнышка.

Где-то здесь неподалеку Белл-Тауэр. Там я когда-то познакомилась с Эдмундом.

Да, ведь именно Гардинер в свое время свел нас. А разлучил нас кто, уж не он ли? Теперь Эдмунд далеко, очень далеко, возможно, все еще в Германии, в Черном лесу. Впрочем, трудно сказать наверняка. Ах, если бы я только могла узнать, где сейчас Эдмунд Соммервиль, я бы на крыльях полетела туда, чтобы с ним «хоть словечком перекинуться», как выразился Джеффри во время нашей последней встречи на кладбище.