Фатальное прикосновение - Виктория Викторовна Балашова
Гости настороженно клали себе на тарелки понемногу: странная смесь индийского и английского вызывала определенные опасения, несмотря на кулинарные таланты Радецкого.
— К креветкам мы подаем охлажденное белое вино, — продолжил хозяин дома. — Как и положено к рыбным блюдам. Надо отметить, что англичанам ничто человеческое не чуждо, и они тоже любят рыбалку. Поэтому сейчас вам предложат блюдо из форели, а вы представьте, что форель для вас выловил какой-нибудь английский граф.
Шутку гости оценили и засмеялись, подзабыв о грозившей им опасности.
— На сковороду с высокими бортами мы выложили лук-шалот, а сверху разместили форель. Залили бульоном и портвейном…
— Вечно вы, Герман Игнатьевич напитки переводите, — покачал головой Каперс-Чуховской, считавший, что вина на еду лить — только их переводить.
— Нам хватит, любезнейший Афанасий Никифорович, и для блюд, и для тостов… Так вот, кроме того к рыбе предлагается соус из грибов и анчоусов. На самом деле, соус называется «грибной кетчап», рекомендую. Через шеф-повара Английского клуба я добыл вустерский соус, который обязательно следует добавлять при приготовлении грибного кетчапа.
В завершении рыбной части подали палтуса под нежнейшим соусом из зелёного горошка, яичного желтка и сливочного масла. А также удивительное блюдо из трех разных рыб, которые имели кремообразный вид и лежали в специальных формочках. Рядом полагался кусочек поджаренного хлеба.
После такого пира для мясного в желудках, казалось, не осталось места. Но Герман Игнатьевич подавал блюда в небольшом количестве. Они были легкими и вполне позволяли насладиться следующей серией дегустасьён. Пока слуги меняли посуду — специальные вилки и ножи для рыбы заменялись на те, что предназначены для мяса; бокалы для белых вин сменились на фужеры для красных — графиня Сиверс спросила Радецкую:
— Душа моя, а вы не пытались опубликовать кулинарную книгу или выпустить журнал с рецептами? Герман Игнатьевич, мне кажется, является неистощимым источником различных изысков!
— Ох, как вы угадали, дорогая Генриетта! — воскликнула Ольга Михайловна. — Представь, Герман, Генриетта угадала мои планы!
— Ждем подробности! Рассказывайте, пожалуйста! — настойчиво попросили гости.
— Пока, господа, и рассказывать толком нечего. Когда получится воплотить, обязательно вам первым доложу. Пишу и книгу по рецептам мужа, и вместе с редактором «Освобожденной Галатеи» готовим журнал на всякие кулинарные темы. Но дело это непростое. Скоро не ждите.
Уютная атмосфера особняка Радецких заставила бы всех окончательно забыть о приключившихся волнениях, но дворецкому пришлось нарушить установившееся благостное настроение. Не успели начать подавать мясное, как он вошел в столовую и вручил Герману Игнатьевичу две записки. После прочтения лицо Германа омрачилось.
— Плохие новости, господа, — сказал он. — Пишет врач, Алексей Фомич, которого я просил прибыть к Петру Васильевичу Курекину. — К сожалению нашему доблестному следователю становится всё хуже. На коже появились волдыри…
— Герман Игнатьевич! — с придыханием произнесла графиня, резко побледнев. — Увольте от подробностей!
— Мы можем удалиться в гостиную, — предложил Сиверс, — дабы не тревожить наших дам.
— Я бы пошла с вами, — заявила Ольга Михайловна. — Я не склонна к обморокам.
— Душа моя, останься с Генриеттой, — попросил Герман. — Ей что-то совсем дурно. Может соли велеть принести? Я тебе потом всё расскажу в подробностях.
Радецкой пришлось согласиться и отпустить мужчин в гостиную одних. Её подруге действительно стало совсем плохо, и следовало о ней позаботиться.
Слуги опять остались не у дел, привычно выстроившись вдоль стены. Вечер складывался вовсе не так, как полагалось. Погода за окном тоже переменилась к худшему. Ноябрьские ветра задували изо всей силы, стараясь забраться в любые щели. Они гудели и завывали на манер привидений английского замка, навевая печальные мысли. Ольга Михайловна позднюю осень не любила. Она бы с удовольствием уезжала из Москвы в теплые края, но сезон был в разгаре, и отъезд приходилось откладывать до послерождественских времен. Тогда все чуть успокаивались, изредка устраивая под метели январские балы, которые вполне можно пропустить — чай не девушка на выданье.
В гостиной, оставив дам на попечении друг друга, мужчины приготовились слушать Германа Игнатьевича.
— Врач пишет, что пробует применить известные ему средства для лечения кожных заболеваний. Пока улучшения не наблюдается. Очень хвалит Ольгу Михайловну за своевременное предупреждение не трогать глаза и лицо. Иначе, уверен Алексей Фомич, последствия были бы куда плачевнее. Вторая записка пришла от Фёдора. Она куда короче. Дождавшись врача, он поехал в участок, чтобы передать для исследования конверт и отравленное послание. Так как дело касается следователя полиции, на службу вызваны все, кто может помочь в определении состава яда.
Сиверс раскурил трубку. Остальные налили себе напитков, которые на сей раз слуги даже убирать не стали, словно чувствовали, что пригодятся.
— Вот напасть какая! Какой ужин испортили супостаты! — осуждающе сказал Каперс-Чуховской. — И чего хотят, непонятно.
— Народ русский извести, знамо дело, — проворчал Бобрыкин. — Вон, масонскую ложу разогнали и правильно сделали.
— За что ж это вы ратуете, Севастьян Андреевич? — грозно спросил граф Сиверс. — Чтоб и нас разогнать? «Хранители истины» политикой не занимаются, никуда не лезут со своим уставом. Но вот помешали кому-то и сильно!
— Про то и речь. Кому вот только помешали? — не отступал Бобрыкин. — Смуту сеют, наверное, какие-то из членов общества. Не исключено, что так. Сидели бы тихо, не высовывались.
— Господа, не ссорьтесь, — призвал Герман Игнатьевич. — Наша задача объединиться и выступить едино. Попытаться понять, почему нас хотят изничтожить. Вот Севастьяну Андреевичу пришло приглашение в Английский клуб. Нас не звали, а значит он там будет один. И раз хотели его отравить при помощи бумаги, то и там чего-нибудь удумают.
Колоколец у входной двери опять прервал беседу. Все вздрогнули, потому что в тот день сей звук особо ничего хорошего не предвещал. Капли дождя тревожно застучали по оконным стеклам. Чья-то фигура, видимо посыльного, мелькнула в тусклом свете фонарей и скрылась, упрятанная завесой дождя.
Дворецкий, сохраняя равнодушное выражение лица, вручил Радецкому влажный конверт.
— Простите, барин, посыльный не уберег. Там льёт как из ведра. Будто, прости Господи, на небесах прохудилось.
— Ничего страшного. Надеюсь, содержимое разберем. — Радецкий начал аккуратно надрывать конверт.
— Постойте-ка, Герман Игнатьевич, — остановил его Ефим Карлович. — А
