Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер
Потом Якоб взял внука за руку, и они неспешно двинулись к Речным воротам.
* * *От дома Георга Кайзера до деревенской церкви было совсем недалеко. Учитель шагал с фонарем и освещал дорогу. Церковь и кладбище обрамляла невысокая ограда, Симон различил высокие надгробья и большую деревянную конструкцию, о назначении которой он мог только догадываться. В воздухе стоял сладковатый запах, хорошо знакомый цирюльнику. Это был запах разложения, какой часто исходил от кладбищ, особенно если могилы располагались так плотно, как здесь.
Осмотр трупа, в котором Кайзер попросил его принять участие, был назначен на девять часов в часовне Святой Анны. В качестве свидетелей были приглашены Георг Кайзер и священник с Конрадом Файстенмантелем, которому, вероятно, хотелось попрощаться с сыном. Перед уходом Симон уложил Петера спать. Кайзер предоставил мальчику отдельную комнату под крышей, в которой даже имелся камин. Петер уснул в обнимку с анатомическим альбомом Андреаса Везалия. Вид у него был умиротворенный: похоже, он примирился с мыслью, что следующие несколько лет ему придется провести в Обераммергау. Этому немало поспособствовала не только богатая библиотека Кайзера, но и его дружелюбие.
Кайзер открыл ржавую скрипучую калитку, и они с Симоном шагнули на ночное кладбище. Теперь цирюльник смог подробнее рассмотреть деревянное сооружение, на которое уже прежде обратил внимание. Оно представляло собой прямоугольник длиной в десять шагов и высотой в два. Сверху была дополнительно установлена рама, сколоченная из грубо отесанных балок. Справа и слева находились ворота. Тележка и куча старых веревок свидетельствовали о том, что строительство еще не было завершено.
– Сцена для представления! – воскликнул Симон с удивлением. – Ее и вправду установили на кладбище.
Кайзер кивнул.
– Мы пока репетируем, но не позднее Троицы, ко дню представления, все должно быть готово. Костюмы, кулисы, дом Пилата, ад… – Он широким жестом обвел сцену и лежащий вокруг инвентарь. – Люди со всей округи помогают. Сейчас мы репетируем в «Швабском подворье», но вчера вечером опробовали сцену. Доминик Файстенмантель непременно хотел повисеть на кресте, чтобы понять, каково это.
– Ему это вполне удалось, – мрачно ответил Симон. – Пятница, даже день подобрал как нельзя кстати. – Он показал на деревянную платформу, где в полумраке угадывались темные очертания: – Это и есть тот самый крест?
– Он самый.
Кайзер поднялся на сцену по маленькой лестнице сбоку и жестом позвал за собой Симона. На площадке имелось углубление, служившее, вероятно, гробом Господним, рядом находился люк. Посередине лежал крест длиной почти в три шага, от него до сих пор пахло смолой.
Кайзер показал на отверстие в нижней части креста.
– Обычно там помещалась подставка для ног; кто-то, вероятно, убрал ее, – пояснил он. – Иисуса привязывают к кресту, потом римские солдаты ставят его вертикально. С опорой под ногами там можно простоять довольно долго. Кузнец изготовил для нас имитацию гвоздей. – Он показал на квадратную выемку в полу. – Крест вставляется сюда, чтобы стоял вертикально. В таком положении священник и обнаружил Доминика на рассвете.
Симон взялся за перекладину креста и попробовал приподнять его. Вес был внушительный.
– Его и так поднять можно с трудом, – просипел он и опустил конструкцию на пол. – А как быть, когда к нему взрослый человек привязан?
Кайзер задумчиво склонил голову.
– Некоторые из нас уже задавались этим вопросом. Убийца, должно быть, очень силен, или он был не один. Или…
– Или это был сам дьявол, – перебил его Симон. – Да-да, я уже понял. Неудивительно, что жители развесили на дверях пучки зверобоя.
Цирюльник зябко потер руки. Он только теперь заметил, что для ночной прогулки оделся довольно легко. На нем была лишь рубашка и приталенный сюртук, в нескольких местах уже заштопанный Магдаленой. Широкополую шляпу с красным пером он в спешке оставил в доме Кайзера.
Симон обвел взглядом площадку перед сценой. Земля была изрыта, как если бы на кладбище похозяйничало стадо кабанов.
– Думаю, искать следы не имеет смысла, – проговорил он. – Судя по всему, на месте преступления успела побывать половина деревни.
Симон оглядел кладбище, затем снова посмотрел на сцену и лежащий крест. Что-то его смущало, но он не мог понять, что именно.
«Что-то не сходится, – подумал он. – Только вот что?..»
После долгих раздумий Фронвизер сдался. Возможно, он еще вспомнит об этом позже.
– А где же будут стоять зрители? – осведомился цирюльник. – Перед сценой места почти нет.
Кайзер улыбнулся:
– Они смотрят со стены, хотя большинство будут стоять на надгробьях.
– На надгробьях? – Симон взглянул на него в недоумении: – Но…
– Во время представления надгробья уложат плашмя, а потом снова поставят. В прошлый раз делали именно так. – Кайзер пожал плечами: – То и дело начинаются разговоры о том, чтобы перенести представление в другое место. Особенно теперь, когда число зрителей постоянно растет. Но никто так и не решился отступить от обычая. Хотя Конрад Файстенмантель давно требует более просторного места для представления. Может, чуть в стороне от деревни…
– Чем же этот Файстенмантель занимается, что достиг такого могущества? – спросил Симон. – Из зажиточных крестьян?
– Нет, он…
Кайзер недоговорил и кивнул на двух мужчин, которые приближались со стороны главного входа. Оба держали в руках тускло светившие фонари.
– Как помянешь дьявола… – проговорил он тихо. – Вот и Файстенмантель собственной персоной. А второй, похоже, судья Йоханнес Ригер.
Одному из них было около пятидесяти; одет он был как служащий, в мантию и берет, слегка горбился и опирался на трость. Всем своим видом человек этот походил на хорька, и вытянутое лицо и темные редкие волосы лишь усиливали впечатление. Его спутник был примерно того же возраста, но куда крупнее: мясистый и широкоплечий, ростом не меньше шести футов, с объемистым животом. Густая борода ниспадала на камзол, готовый треснуть на мощном торсе. Когда толстяк приподнял фонарь, Симон увидел блестящую лысину. Маленькие поросячьи глазки недоверчиво сверлили его и Кайзера.
– Рад приветствовать, магистр Кайзер, – пропыхтел здоровяк; судя по всему, это и был Конрад Файстенмантель. – Уж не собрались ли вы репетировать в такой поздний час? В таком случае хотелось бы знать, какая роль досталась вашему спутнику. Для римского солдата Лонгина он все-таки хиловат, да и ростом не вышел.
– Я никакой не Лонгин, а Симон Фронвизер, – ответил цирюльник, выпятив подбородок; он терпеть не мог, когда кто-то поддразнивал его из-за маленького роста. – Я цирюльник из Шонгау и здесь проездом. Так что вам хочешь не хочешь придется подыскать другого римлянина. – Он тонко улыбнулся: – Однако хотелось бы напомнить, что позднее святой Лонгин отличился мудростью и милосердием, а не силой и ростом.
Файстенмантель рассмеялся громко и гадко, что посреди кладбища прозвучало несколько странно. Симону подумалось, что еще утром этот человек потерял сына, убитого самым жутким образом.
– Прошу прощения, господин цирюльник, – проговорил наконец Файстенмантель. – Я не хотел вас обидеть. У нас тут у всех сейчас нервы немного на взводе.
– И все же хотелось бы знать, что вам понадобилось на кладбище в столь поздний час, – проскрипел его тощий спутник – вероятно, судья Йоханнес Ригер. – Извольте объясниться, пока я не приказал арестовать вас.
– Господа, я вас умоляю! – Георг Кайзер примирительно поднял руки. – Я сам пригласил господина Фронвизера. Это опытнейший медик, а поскольку наш цирюльник, помилуй Господи его душу, уже не с нами, я и решил, что мнение знающего человека будет нелишним.
– Аббат Эккарт распорядился вполне однозначно. Он не желает, чтобы посторонние знали об этом деликатном происшествии, – прошипел судья. – Если его преподобие узнает, что кто-то из Шонгау…
– Ладно вам, Ригер, не будьте идиотом, – перебил его Файстенмантель. – Кайзер дело говорит. Чем быстрее и объективнее мы разберемся с этим делом, тем скорее сможем продолжить репетиции. Необходимо разумно истолковать смерть моего сына. Если господин цирюльник поможет нам в этом, мы только выиграем.
