Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
— Учись, Гена, — сказал он без видимой радости, — заработал пятьсот сорок марок на ровном месте. Но я не плагиатор. Держи двадцатку за идею. И еще двести пятьдесят. Это мой свадебный подарок. Остальное пойдет в дело, на предвыборную кампанию. Надо как-то моих олухов в депутаты устраивать. Эх!.. Отчего мне так грустно? В последнее время мне кажется, что меня преследует синдром Цапа. А ты сам-то как думаешь, есть он, этот золотой вождь революции?
— Ест, — убежденно произнес Тамасген.
— Что ж, посмотрим, — вздохнул председатель. — Недолго осталось. Пойдем.
Эфиоп не двинулся.
— Ты чего? — спросил Потап.
Африканец молчал, устремив просительный взгляд в сторону женского общежития, где на втором этаже, в третьем окне слева горел зовущий оранжевый свет.
— Кому — что, а курице — просо, — нахмурился бригадир.
— Я пойду? — робко попросил Гена.
— Проваливай, сивый мерин.
Не успели приятели распрощаться, как за кустами послышались чьи-то торопливые шаги. Заросли зашевелились, и на тропинку, словно заяц, выскочил взъерошенный гражданин. Он затравленно огляделся по сторонам, решая, куда бы побежать, и, хорошо освещенный луной, бросился прямо на старателей. По шустрым повадкам и затяжным прыжкам в нем легко можно было узнать Пиптика. Чтобы предупредить неминуемое столкновение, чекист свистнул — танцор затормозил на расстоянии одного шага от них.
— Здрасьте! — пискнул он, узнав начальство.
— Ты как здесь? — быстро спросил председатель.
— В данных обстоятельствах это неважно, — отмахнулся Иоан и часто задышал. — Как хорошо, что вы здесь! Я как раз хотел вам сказать… Я, правда, очень спешу, но я скажу. Я женюсь!
— О, еще один. У нас что, месячник повышения рождаемости? Ну, поздравляю.
— Спасибо, спасибо… А вы случайно тут мою невесту не видели?
— Нe видели. А что, потерял? Ты ее ищешь? Здесь?
— Это она меня ищет.
— Зачем?
— Ну как — зачем! — нетерпеливо дернул плечами Пиптик. — Чтоб жениться!
— А что, срочное дело? — осведомился Мамай.
— Не то слово! Промедление свадьбы для меня подобно смерти! Так она пообещала.
— Понимаю. Это та тeткa, в бигудях?
— Ни в каких не бигудях. С косой она.
— С косой? Ах да-да-да, точно. Видели мы здесь одну с косой, в черном балахоне, костлявая такая. Так это она тебя ищет?
— Вам бы все шутить, а я тут… жизнью рискую.
— Ничего, — пообещал Потап, — когда получишь депутатскую неприкосновенность…
— Какую там неприкосновенность! У меня свадьба! Срочная! Я снимаю свою кандидатуру.
— Ты с ума сошел? Отложи свадьбу!
— С удовольствием, но не могу. Тсс!.. Это она, — произнес Иоан сдавленным голосом. — Мне пора уходить.
Не медля больше ни секунды, балетмейстер предусмотрительно шмыгнул в кусты. Повинуясь внутреннему инстинкту, друзья также отступили в тень деревьев. На сцену, разгребая чащу, явилась и сама суженая. Это была не кто иная, как работница гостинничного хозяйства Элеонора Гаркушка.
— Ты где, паскуда?! — возвала она, гневно сверкая глазами.
— Дело серьезное, — шепнул Потап. — На сей раз Ваньке не отвертеться. М-да… Любовь косит наши ряды. Кандидаты дезертируют. Надо подыскать ему замену.
Где-то далеко, за кучей мусора, раздался шорох. Элеонора ринулась на звук подобно барсу. Вскоре оттуда донеслась возня, свидетельствующая, о том, что добыча была настигнута. Когда все стихло, приятели вышли из укрытия.
— Он такой смешной, — сказал эфиоп, надеясь как-то сгладить собственную вину, — как будто из какой-то книги.
Бригадир двинул бровью и иронично заметил:
— Можно подумать, что ты не из книги.
Он ушел, отпустив напарника к невесте. Но Гена еще долго стоял в тени кустов и, озадаченно глядя в темноту, размышлял над последними словами бригадира…
По улице 26 Бакинских комиссаров стелилась лунная дорожка. Такая же дорожка, но в противоположном направлении, тянулась и по улице Латышских стрелков. Потап легко ступал по обеим, не подозревая об их различии. Впрочем, о том, что идет по двум улицам одновременно, он тоже не подозревал. Было тепло и сыро. На скамейках, скрытых от постороннего глаза, обнимались влюбленные. Коты ревели от любви. Весна брала свое.
Глава 8. Прощай, Гена
Баба Лида развела руки в стороны, потянулась и, хрустнув челюстью, разинула рот в львином зевке. В эту неподходящую минуту дверь общежития хлопнула и в холл вошли двое. Узрев их, вахтерша застыла в напряженной позе, забыв закрыть рот.
На своем вахтерском веку она повидала разных посетителей. Сюда захаживали сосредоточенные милиционеры и пожарные, шофера с мозолистыми руками и близорукие интеллигенты, солидные дяди с должностными портфелями и просто улыбчивые повесы без определенного рода занятий. И несмотря на различия в возрасте и должностях, все они были для бабы Лиды просто мужиками, которых приводила в женское общежитие одна и та же потребность. И перед бдительной вахтершей были все равны, и все они терялись от ее сурового взора, потому что она видела их насквозь.
Но священнослужителей здесь не было никогда, во всяком случае с тех пор, как на обоих этажах поселились женщины и здание было взято под охрану. И потому, когда на охраняемую территорию забрела духовная особа, бабу Лиду от неожиданности даже слегка парализовало. Такого богохульства она не ожидала.
Собственно, верной христианкой она стала год назад. Когда многие органы ее дряхлеющего тела перестали работать согласованно и начали действовать как бы друг другу во вред и стало ясно, что этот процесс необратим, старуха всецело доверилась господу, возложив на него и ответственность за свое здоровье. Каждое воскресенье она исправно посещала дом молитвы, ставила за свое здоровье свечу и уже хорошо знала по именам весь церковный персонал.
Но на этот раз дьякон Иаков явился сам, и по его беспокойному лицу было видно, что на уме у него богопротивная затея.
Слегка робея (в первый раз ведь!) и оглядываясь на своего спутника, он приблизился к проходной. Нахального вида молодец подтолкнул его в спину, равнодушно посмотрел вахтерше в пасть, и оба посетителя, не задерживаясь, прошли мимо. Пораженная баба Лида по-прежнему сидела на посту, глупо расставив руки, и глядела на них остекленевшими глазами.
— Опасаюсь я, однако, — молвил дьякон, продолжая прерванную беседу.
— А ты не опасайся, однако, святой отец, — сказал Потап.
— Оно-то, конечно, все-таки, но, а вообще, — выдал дьякон витиеватую фразу, означавшую, должно быть, крайнюю нерешительность. — Я и молитвенник позабыл.
— По памяти споешь.
— По памяти не помню.
— Что ж ты за поп, если молитв не знаешь!
— Я не поп. Я дьякон.
— Все равно поп.
— Нет, не равно. Мне венчать не положено.
Они завернули на лестницу и стали подниматься на второй этаж.
— Это только священнику положено… Я и дьяконом-то всего недавно. До этого пономарем был. А еще до этого, до пономаря, портным был.
— Портны-ым? — удивился Мамай. — Как же ты в христосики угодил?
— За голос взяли.
— За что взяли?
— За голос. Голос у меня приятный. Песни могу петь хорошо. За это и взяли.
— Без семинарии?
— Сейчас, сын мой, не до семинарии — священнослужителей слишком не хватает.
— Да, — произнес Потап, — страна у нас такая: вечный дефицит кадров. То комиссаров не хватает то попов.
— Я не поп. Я дьякон.
— Все равно поп.
Дьякон Иаков вознамерился было вновь разъяснить спутнику отличие попа от дьякона, но тут они достигли конечной цели своей экспедиции.
Мамай огляделся по сторонам и трижды стукнул в дверь под номером "36".
— Кто? — тотчас же поинтересовались за дверью.
— Слуги господни, — серьезно ответил Мамай.
Дверь отворилась, и слуги быстро вошли. Посреди комнаты стоял свадебный стол, за которым, идиллически сложив руки на коленях, сидели в готовности и сами молодые. На стенах висели банты, ленты, куклы и два написанных гуашью плаката: "Желаем паре молодой дожить до свадьбы золотой" и "Родился сам — помоги другому".
