Наталья Александрова - Отмычка от разбитого сердца
О муже и коте Надежда старалась не вспоминать — пусть живут как хотят, а ей и здесь неплохо.
Надежда вынесла столик на улицу и пристроилась мыть посуду в тенечке под елкой. Наверху, в ветвях, громко затрещала какая-то любопытная птица.
«А все-таки здесь хорошо, — подумала Надежда, споласкивая тарелку. — Воздух, тишина…»
Правда, насчет тишины она немного поторопилась: с Люськиной половины донеслись крики, звон бьющейся посуды… в общем, там явно разразился скандал. Через минуту дверь распахнулась, на крыльцо выкатился Николай в полурасстегнутой рубахе. Лицо его украшала свежая царапина. Застегиваясь на ходу, он тяжело протопал по крыльцу, направляясь к своему мотоциклу. Рядом с Надеждой он притормозил, сплюнул в сердцах и проговорил вполголоса:
— Черт ее разберет, чего ей надо! Только что все было хорошо, и вот на тебе! Не, с такой женщиной жить нельзя, лучше уж с миной противопехотной, она хоть до поры помалкивает!
Он похлопал себя по бокам, раздраженно крякнул и проорал в сторону крыльца:
— Люська, так тебя и разэтак, вынеси мою планшетку!
В ту же секунду на крыльце возникла Люська. Лицо ее пылало, как сельсовет на закате, темные волосы были всклокочены, руки уперты в крутые бока.
— Планшетку тебе? — передразнила она участкового. — А задницу подтереть тебе не надо? Пусть тебе лахудра твоя на посылках бегает, корова симментальская! Анфиску свою проси прислуживать, а я тебе в домработницы не нанималась!
— Люся, угомонись! — прикрикнул на нее участковый. — Люди же слышат… нехорошо! Ты мне весь авторитет, к чертям собачьим, оприходуешь!
— А мне от людей скрывать нечего! — отозвалась Люська. — Я как есть от тебя пострадавшая сторона, а тебе про свой авторитет раньше надо было думать! На, подавись своей планшеткой! — И она швырнула в сторону Николая плоскую кожаную сумку на ремне. Сумка раскрылась в полете и упала на землю между Николаем и Надеждой, ее содержимое высыпалось на пыльную траву. Люська удовлетворенно проследила за последствиями своего броска и скрылась в доме, напоследок громко хлопнув входной дверью.
От этого грохота с вершины огромной ели сорвался ворон и полетел в сторону станции, возмущенно каркая.
— Ну что за баба… — бормотал участковый, собирая бумаги и фотографии. — Это динамит, а не баба… за ее вредность мне молока положены страшные центнеры!
Надежда Николаевна наклонилась, чтобы помочь участковому. Она подняла какие-то разграфленные листки с цифрами, квитанцию с лиловой печатью и крупную черно-белую фотографию.
На этой фотографии был изображен мертвый мужчина, лежащий навзничь на железнодорожной насыпи. На виске покойника чернела неровная рана, еще одна рана виднелась под подбородком — в том месте, где завязывают узел галстука. Рана эта была небольшой, но страшной — ясно, что именно она стала причиной смерти.
Глаза мертвого были полуоткрыты и смотрели куда-то вверх с тем особенным выражением, какое бывает только у мертвецов — как будто этому человеку внезапно открылось что-то очень важное, но теперь уже и это не имеет значения.
Рука Надежды дрогнула.
Она узнала этого человека.
Неуклюжая фигура, лысина, обрамленная венчиком темных волос… это был тот самый человек, которого преследовала в метро женщина в двухсторонней куртке. Тот человек, из-за которого Надежда попала в полицию. Которого она хотела предупредить… предупредить неизвестно о чем. И так и не успела.
— Вы чего? — Николай заметил происшедшую в ней перемену.
— Вот… — Надежда протянула ему фотографию.
— А! — Николай с пониманием вздохнул. — Да, неприятная история… выкинули мужика из поезда, ни документов, ни вещей. Попробуй, опознай при таком раскладе… разослали всем участковым в окрестностях и по линейной службе — на предмет опознания.
— Где это случилось? — спросила Надежда деревянным голосом.
— Да неподалеку, на перегоне от Суоярви до Яковлева. Потому и мне прислали, что недалеко… а вы что — не знакомого ли признали? — Глаза участкового блеснули.
— Нет… — поспешно открестилась Надежда, вспомнив строгий наказ мужа — держаться подальше от всякого криминала и ни в коем случае не ввязываться ни в какие подозрительные истории. Да и в самом деле — разве она знала этого человека? Видела один раз в жизни, да и то почти мельком, даже имени его не знает…
— Неприятная история! — мрачно проговорил Николай, застегивая свою планшетку. — И эта рана… пять лет уже ничего такого не случалось… с тех самых пор… я уж думал, все кончилось…
— С каких пор? — заинтересовалась Надежда.
— Что? — Николай тряхнул головой, словно проснулся. — Да нет, это я так, про свое… в общем, неприятная история! — повторил он. — А вывод из нее какой?
Он сделал паузу, вовсе не ожидая ответа, а просто для пущей выразительности, и сам ответил на собственный вопрос:
— А вывод такой, что в поезде нужно вести себя осторожно, шпаны там всякой хватает. Не садиться в пустой вагон, а лучше держаться где люди и поближе к машинисту…
Посчитав, что на этом разъяснительная работа среди населения по профилактике правонарушений закончена и мысленно поставив самому себе жирный плюсик, участковый оседлал мотоцикл и укатил в ту же сторону, куда перед тем улетел ворон.
А Надежда осталась стоять ошеломленная, руки ее машинально перемывали посуду. Ну надо же, какое совпадение! Именно тот человек оказался убит. Да полно, он ли? Может, она все путает?
«Ну уж нет, — сказала себе Надежда, — может, я и сдвинулась, но только на криминале. А память на лица у меня всегда была отличной, раз увижу человека — никогда не забуду. Это был именно тот мужчина из метро…»
И тут в голове всплыло еще одно воспоминание: когда она вышла из электрички, на противоположной платформе она увидела кого-то ужасно знакомого. И теперь она вспомнила — это был тот самый тип, который перемигнулся с теткой в метро и принял от нее эстафету. Стало быть, он следил за жертвой, убил, выбросил из поезда, а сам спокойно доехал до следующей станции и сел на встречную электричку.
«Если бы Саша знал! — подумала Надежда, прислушиваясь к удалявшемуся шуму мотоцикла. — Он меня в эту глухомань заслал, чтобы уберечь от всяческого криминала, а криминал сам за мной тянется, как кот за сметаной… правда, что ли, во мне есть какая-то аномалия и я просто притягиваю преступления, как магнит?»
Она подумала, что так и не смогла ничем помочь несчастному мужчине, за которым следили в метро, того настигла-таки неумолимая рука судьбы… хотя, при чем здесь судьба, когда его явно убили лихие люди?
Он шел по тропинке вдоль насыпи и прислушивался к своим ощущениям. Этот запах, запах сосновой хвои, смолы, сухого мха и еще чего-то трудноуловимого, но такого знакомого… Он чувствовал, знал, что находится на правильном пути. То, что Он ищет, где-то близко, где-то совсем рядом…
Если бы Он только смог вспомнить!
Но там, в глубине Его мозга, где прошелся скальпель хирурга, осталось темное бесформенное пятно, клубящийся туман, в котором, как молнии в грозовой туче, просверкивали время от времени неясные обрывки воспоминаний.
Сначала, когда Он только начал приходить в себя, когда лежал среди бессловесных и бесчувственных созданий, когда-то бывших людьми, в Нем проснулось главное: Он понял, что отличается от них всех, отличается даже от врачей и санитаров, время от времени приближающихся к Нему, прикасающихся равнодушными и брезгливыми руками.
У Него в отличие от них была цель.
Где-то далеко находилась невероятно важная вещь, которую Он должен найти, и тогда вся Его жизнь изменится.
Эта вещь звала Его, манила к себе, Он слышал ее зов днем и ночью, сквозь бормотание своих бессловесных соседей, сквозь крики боли и отвращения…
Эта вещь освещала изнутри тусклым золотым свечением то темное облако, которое осталось в Его мозгу после болезни и операции.
С каждым днем Он становился сильнее. Это золотое свечение, это зов той важной вещи понемногу возвращал Ему силы.
И, в конце концов, однажды ночью Он понял, что стал достаточно сильным, чтобы совершить Действие.
Тот санитар даже ничего не успел понять, даже не успел по-настоящему испугаться.
Руки так быстро сомкнулись на его горле, что мальчишка только широко раскрыл глаза, не понимая, что происходит, и тут же умер.
А Он — Он вдруг словно проснулся. Он почувствовал, что Действие — это Его призвание, что Он родился именно для того, чтобы отнимать жизнь и видеть, как она стремительно уходит из жертвы, слышать последний умоляющий вздох, видеть тускнеющие, подергивающиеся смертной пленкой глаза.
Эти снующие, суетящиеся вокруг человеческие существа — их жизнь бессмысленна, бесцельна, они мечутся взад-вперед, как муравьи вокруг разоренного муравейника, и только Он своим Действием придает их существованию высший смысл.
