Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
Каждый кандидат ознакомился со своими обещаниями и остался ими вполне доволен. С такой программой не стыдно было баллотироваться и в парламент.
В тот же день в Козякинском исполкоме было зарегистрировано сразу восемь кандидатов в депутаты местного совета.
Ночь выдалась бессонной. Владимир Карпович сидел за кухонным столом, заставленным простыми, но питательными яствами, и разрабатывал версию автобиографии и агитационные лозунги. Он мало ел и много думал, уставившись в чистую тетрадь. В правой руке Куксов держал наготове ручку, чтоб успеть записать умные мысли, левой он на всякий случай сжимал вилку. Как ни напрягал потомственный дворянин свою память, кроме года рождения, он не мог вспомнить ничего что подтвердило бы его монархические взгляды. Владимир Карпович тосковал и рассеянно ковырялся в холодной жареной картошке. С лозунгами тоже было туго. Единственное, что удалось придумать за всю ночь, было: "Боже, царя храни". Лозунг получился каким-то уж слишком пессимистичным и неподходящим для агитационной листовки, но иного не было, и, устало вздохнув, Куксов занес его в тетрадь.
Аналогичные проблемы преследовали и Харчикова. Ему, впрочем, удалось сочинить начало лозунга:
"Да здравствует…", но на этом его фантазия иссякла.
— Да здравствует… Да здравствует… — бормотал Христофор Ильич, мучительно подбирая вторую часть.
Но вторая часть никак не клеилась, и кандидат от предпринимателей в конце концов плюнул и взялся за автобиографию. В жизни Христофора Ильича было много фактов, свидетельствующих о его чрезвычайной предприимчивости, но при более детальной их оценке он ясно понимал, что за такую предприимчивость могут и посадить. Пришлось ограничиться сухими цифрами.
Не сомкнул глаз в эту ночь и Сидорчук. Он не мучился, не думал и не стеснялся. Он писал. Жизнеописание Игната Фомича заняло восемь с половиной страниц, где каждая строчка характеризовала его как яркого деятеля культуры и искусства. Лишь когда стало светать и окна побледнели, козякинский самородок отложил ручку и с сожалением посмотрел на свой труд. Он чуял, что после редакции товарища Мамая от славной биографии останется в лучшем случае десять строк.
Афанасий Ольгович бодрствовал без всякой причины. Ему просто не хотелось спать. Сложив на груди руки, будто покойник, он лежал в холодной постели, смотрел в темноту и слушал песни и пьяные вопли, доносящиеся со двора баптиста.
Высоко в небе над Козяками горела звезда. Несколько ниже, но тоже высоко, поздней ночью светилось только одно окно. Это было окно детской комнаты квартиры № 96.
Бригадир и подмастерье находились на одиннадцать этажей выше своих соратников, и, возможно, от этого мысли их были более возвышенными. Друзья мечтали. Впрочем, хотя они и выбрали наиболее удобные для этого позы, мечтанием их занятие можно было назвать весьма условно. Потап не принадлежал к числу людей, которые грезят чем-то абстрактным и недосягаемым. Напротив, он думал о событиях вполне реальных, но эти реальные события обещали быть настолько грандиозными, что их приближение все сильнее волновало Потапа и отбирало сон.
Чекист смотрел на свои торчащие из-под одеяла ноги, шевелил пальцами и, попутно отмечая, насколько недоразвиты пальцы ног в сравнении с пальцами рук, рассуждал вслух:
— На этот раз промашки я не допущу… Нет, не допущу. Я обеспечу себе большинство в местном парламенте и на первой же сессии поставлю вопрос о реставрации памятника. Если еще и удастся подкупить часть депутатов, то нетрудно догадаться, в чью пользу вопрос будет решен… Тут уже никакая лебедка мне не помешает. Главное, чтобы денег хватило… Брэйтэр опять начнет упрямиться… — Гена, завтра пойдешь со мной. Поприсутствуешь там в качестве пугала. По-моему, они что-то начинают подозревать. Слышь?
Но эфиоп не слышал. Судя по его рассеянному взгляду и глупой улыбке, он мечтал о чем-то личном. Увлекшись своими мыслями, африканец также двигал пальцами ног, затейливо их сплетая и расплетая. Его пальцы оказались гораздо более гибкими, чем у Мамая.
— А дулю скрутить можешь? — невольно спросил Потап, понаблюдав за манипуляциями около минуты.
Тамасген вновь не ответил, из чего следовало, что грезы его носили несколько предосудительный характер.
— Ты о чем там себе думаешь? — повысил голос бригадир.
— Я? — очнулся подмастерье и смущенно потянул на себя одеяло.
— Сперва дело надо сделать, а потом будешь о невесте своей думать и о том, что у нее есть. Я говорю, завтра со мной пойдешь, попугаешь моих орлят. И рожу делай свирепую, чтоб внушительней было. И даже не вздумай вспоминать свою бабенку или хотя бы ее часть, а то у тебя слюни побегут. Тоже мне Казанова. Вот дал бог напарничка!
Потап встал с кровати и, подойдя к серванту, принялся выдвигать из него ящички и открывать дверки. Пять минут поисков принесли первые плоды. Нагора были выданы: набор oткрыток с видами Полтавы, пустая чернильная ручка, медные потускневшие от времени запонки и цельный столовый нож из нержавеющей стали.
— Что это? — полюбопытствовал Гена.
— Презенты, которые ты привез товарищам из Европы и вручишь завтра в качестве поощрения. Будем применять политику кнута и пряника. Думаю, что папаша твой сможет пережить потерю этих пряников. Тем более что после реализации первого же килограмма золота я ему все оплачу. Ты, как законный наследник, не возражаешь?
— Нэт.
— Спасибо. Кстати, тебе я тоже заплачу.
— За что?
— За твои часы.
С этими словами Потап взял африканца за руку и быстро расстегнул браслет. — Дешевка, видно. Один доллар стоит, да? Я дам тебе два. Потом.
Эфиоп потянулся за уплывающими часами, словно утопающий, но они бесповоротно присоединились к остальным подаркам.
— Я бы свои отдал, — пояснил чекист, — но у меня "Слава". Могут догадаться, что не из Брюсселя. А твои сгодятся. Я их Брэйтэру подарю. А тебе другие купим. Здесь на базаре иногда продают часы, которые ходят. Да не будь ты таким мелким собственником! — пристыдил он напарника, увидев на его лице неподдельное страдание. — Стремись к тому, чтобы стать собственником крупным.
Следующий час кладоискатели приводили в порядок европейские сувениры. С открыток были срезаны все буквы и типографские знаки, ручку очистили от засохших чернил и залили новыми, а запонкам придали первозданный блеск. Часы Потап полировал собственноручно, не доверив их бывшему владельцу.
Пожелав друг другу спокойной ночи, в половине третьего приятели легли спать.
— В субботу я женюсь, — проговорил подмастерье.
— Уже? — удивился Потап сквозь набегающий сон.
— Да. Больше тянуть нельзя.
— Надеюсь, у тебя хватило ума никого не приглашать?
— Угу… Но тебя мы приглашаем.
— Спасибо, — пробормотал бригадир. — для меня большая честь…
Возвращение товарища Степана райкомовцы почтили вставанием. Все они были гладко причесаны, побриты, умыты и походили на застенчивых первоклассников.
Высокий гость гордо посмотрел на подпольщиков, надел очки, развернул сложенный вчетверо клочок бумаги и с достоинством произнес:
— Дорогие советский друзия.
Затем, на хорошо ломанном русском языке, он зачитал приветствие Президиума IV Интернационала.
Речь его была похожа на выступление какого-нибудь Чрезвычайного и Полномочного посла Республики Бурунди. Потап только диву давался, с каким хладнокровием эфиоп исполняет свою роль.
Подпольщики были удивлены не меньше. Многие из них слышали товарища Степана впервые и нашли его голос вполне приятным и густым. Но дикция у посланника оказалась прескверной. Говорил он так, словно во рту у него находилось яблоко, которое он ворочал языком от одной щеки к другой. Все, что удалось разобрать в приветственной речи, была весть о том, что райкомовцам передают пламенный привет их зарубежные друзья.
Помусолив яблоко, эфиоп поднял глаза и, щедро улыбнувшись, закончил:
— Спасып за вныманыэ.
Сразу же после этого состоялась церемония вручения памятных подарков, окончательно растрогавшая всех присутствующих.
Лев Аронович, как, предводитель гвардии, был награжден ценными часами. Монархист получил медные запонки ручной работы. Ручка, которая была под завязку залита чернилами, но почему-то не писала, попала к Коняке. Осторожно осведомившись, не бывал ли диссидент в Полтаве, Мамай сунул ему открытки с видами центральных полтавских площадей и улиц, выдав их за виды Брюсселя. Игнат Фомич, никогда не посещавший не только Полтаву, но даже и столицу Бельгии, отметил про себя, что по европейским проспектам ездят такие же трамваи, как и в области, и форма у милиционеров такая же. Столовый нож достался Харчикову, который был приятно удивлен, разглядев на его лезвии знак качества. Всем остальным, кому подарков не хватило, пришлось довольствоваться рукопожатием товарища Степана.
