Даниэль Пеннак - Господин Малоссен
Все это время, настоящее время заключения, я не считал ни недель, ни месяцев. Знаю только, что длилось это долго. По вечерам, сидя в камере, я утешался мыслью, что Жереми в этот ужасный час взял наше племя в свои руки. В часы свиданий в тюрьме он устраивал мне пробные чтения – надо же кому-то довериться, и возвращался домой с моим благословением: «Потрясающе, Жереми, замечательно! Так держать!» Надо сказать, что я немного сердился на Королеву Забо за то, что она подогревала в нем уверенность в собственной гениальности, притом полностью переписывая его тексты, но я успокаивал себя тем, что такова, в конце концов, жизнь…
Это было долго, однако это могло бы превратиться и в «бесконечно долго»…
Но верить в худшее – значит допустить, что мое племя представит, хоть на секунду, что я, невинный, сижу за решеткой. Верить в худшее – это вообразить себе мир, в котором бывшие комиссары Кудрие не приглядывают за своими зятьями. Верить в худшее – это не принимать в расчет Жервезу с ее черными ангелами и тамплиерами. Верить в худшее – это забыть, что Жюли никогда не сбегает просто так.
Верить в худшее – это согласиться на конец. Не дождетесь.
56
– Как? Мы уже больше не в театре?
– И ты тоже в деле?
– Кажется, Казо не доехал.
– Король послал меня за фильмом.
– Да? Это с фонариком, что ли? И без предупреждения?
– Мы думали, что вы уже свалили. Ведь так договаривались, или нет?
– Кто договаривался?
– Только тронь меня, все расскажу дочке вьетнамца!
– Держи его!
Инспектор Жозеф Силистри нажал на «стоп» как раз в том месте, где начинались тумаки.
– Ты узнаешь эти голоса?
– Мужские – да, а вот с девушкой сложнее.
– Ну и?
– Тот, что помоложе, это Клеман.
– А второй?
– Второй… знаете, я не хотел бы говорить глупости, но…
– Хочешь прослушать еще раз?
– Да, не помешало бы.
– Это Леман, – ответил Жереми. – Это голос Лемана. Я его узнаю.
Так инспектор Силистри и опознал голос Лемана: дав послушать запись Жереми Малоссену, «постановщику в пространстве» саги о семье Малоссенов.
– Ты уверен?
– На все сто.
Инспектор Силистри стал расспрашивать его об этом Лемане.
– Он зашибал в Магазине в то самое время, когда Бенжамен играл там в крайнего. Именно с Леманом Бен разыгрывал свой номер со слезами.
– Тот самый Леман, которого ты пригласил в свой спектакль играть самого себя?
– Да, поэтому-то Клеман и упоминает о театре.
– А имя Казо тебе о чем-нибудь говорит?
– Нет, ни о чем.
– А голос девушки? Совсем не узнаешь?
– Нет.
– Ну да ладно. Ты оказал неоценимую услугу своему брату.
– Его выпустят?
– Ну, не сразу. Ему же не только смерть Клемана шьют.
– А этой записи достаточно, чтобы свалить Лемана?
– Нет, ее нельзя использовать как доказательство.
– А что же делать?
– Да ничего. Ты знаешь, меня же отстранили от дела. А вот попортить кровь господину Леману, это не лишнее. Ты знаешь его телефон?
***В последующие недели кровь господина Лемана, в самом деле, испортилась. Началось все с ночного телефонного звонка. Леман давно уже сладко спал. Ругаясь на чем свет стоит, он схватил трубку. Голос, который он тут же узнал, сказал ему:
– Как? Мы уже больше не в театре?
У Лемана не хватило духу даже переспросить. Он бросил трубку, будто обжегся. Бессонная ночь. Следующие несколько ночей инспектор Жозеф Силистри дал ему поспать спокойно. Воспоминание понемногу сгладилось. Показалось! Да, конечно, померещилось!
А потом телефон снова зазвонил.
– Как? Мы уже больше не в театре?
– Кто это? Что это такое?
Убитый страхом, Леман ожидал уже чего угодно. Но то, что он услышал, было страшнее, чем что бы то ни было. Он услышал в ответ собственный голос:
– И ты тоже в деле?
– Что это? Что это такое? Кто говорит?
Никто уже не говорил. Прерывистое молчание повешенной трубки.
И так далее, в том же духе.
Пока Леман не разбил свой телефон вдребезги.
Через неделю его разбудил домофон. Кто-то шестью этажами ниже звонил к нему в квартиру. Кто-то звонил ему из парадной его собственного дома. Который час? Боже мой, который сейчас час? Натыкаясь на мебель, он добрался до трубки.
– Что такое?
– Король послал меня за фильмом… – ответил голос Клемана.
Господин Леман сбежал из дома.
Он спрятался в гостинице на улице Мартир. Он заплатил наличными и не сообщил своего имени. Он думал, что умрет на месте, когда однажды вечером, проходя мимо бюро администратора, услышал, как привратник позвал его:
– Господин Леман?
Он не сообразил ответить, что он не господин Леман.
– Вам письмо.
В письме только эти несколько слов:
«Только тронь меня, все расскажу дочке вьетнамца».
***– Зачем ты это делаешь, Жозеф? Почему бы тебе его прямо не допросить?
Жервеза удивлялась. Полицейские обычно так не работали. Старый Тянь этого бы не одобрил.
Силистри защищал свой метод.
– Ничего, пусть этот тип поверит в привидения. Когда Леман хорошенько промаринуется в собственном страхе, он выложит нам все, вот увидишь.
Жервеза не верила Силистри.
– Я тебе не верю. Достаточно его допросить, и он все тебе расскажет, ты сам это знаешь. Зачем ты это делаешь?
– Нет, так просто он не сдастся. Жилистый, упрямец.
– Все равно не верю. Ты не работаешь, а мстишь, Жозеф.
Жервеза пояснила:
– Ты озлоблен. Ты злишься и бросаешься на этого Лемана, потому что он тебе попался под горячую руку. Кто же тебе так насолил, а?
Но так просто Силистри говорить не заставишь. Нужно было сказать ему то, что он сам должен был сказать. И Жервеза это сделала:
– Успокойся, Силистри. Отец моего ребенка не Титюс.
– Откуда тебе знать?
– И не ты, я уверена.
Аргумент сработал.
– Но кто-то же должен быть…
– Так ли уж это необходимо?
– Что?
Силистри посмотрел на Жервезу. Потом он посмотрел на жену Малоссена, которая присутствовала при споре в качестве беспристрастного арбитра.
– Так ли уж необходимо знать, кто это? – уточнила Жервеза.
Силистри привлек арбитра в свидетели:
– Вы слышали?..
Жена Малоссена прекрасно слышала.
– Жервеза в чем-то права. В рождении детей столько таинственного. Тайной больше, тайной меньше…
«Святой союз монашки и феминистки…» – подумал инспектор Жозеф Силистри, когда вышел на улицу. Только этого не доставало! Он много месяцев охранял Жервезу… и для чего? Чтобы в конце концов услышать, что личность насильника не имеет значения. «Что ни говори, Жервеза, а я оторву Титюсу яйца!» Ярость, ослеплявшая инспектора Силистри, не давала ему сомкнуть глаз. Он спал теперь не больше Лемана, то есть вообще не спал. Да, Леман! Не заняться ли нам наконец Леманом… Он как лунатик побрел к новой норе Лемана.
57
– Мари-Анж, Мари-Анж, какого ж вы сваляли дурака, подставив беднягу Малоссена.
Два раза в неделю инспектор Адриан Титюс проводил добрые полчаса в камере племянницы в розовом костюме. Всегда в одно и то же время дня.
– Как мы отстали. Все эти салоны, они вышли из моды несколько веков назад.
Он вынимал откуда-то из недр своей куртки термос, наливал чай, раскладывал пирожные, доставая их из плетеной корзины.
– Угощайтесь, пожалста. Я о своих клиентах забочусь.
Сначала она не притрагивалась к чаю. Оставляла без внимания и пирожные. Она сохраняла бдительность, замкнувшись в своих розовых доспехах.
– А костюмчик-то уже провонял, давно не меняли?
Как-то раз он принес ей другой костюм, того же розового цвета.
– Примерьте.
Она не шелохнулась.
– Это от моей жены. Она, знаете, портниха.
В следующий раз на Мари-Анж уже был чистый костюм.
– Давайте тот, мы его приведем в порядок.
***Он сразу выложил карты на стол в первое свое посещение:
– Мари-Анж, Мари-Анж, какого же вы сваляли дурака, подставив беднягу Малоссена. Вы его не знаете. Вы его никогда не видели. Выходит, верить вам нельзя, и дело принимает весьма интересный оборот. Зачем подставлять простака, которого вы не знаете ни по папе, ни по маме?
Она молчала.
– Я вот все спрашиваю себя, спрашиваю… – нашептывал инспектор Титюс, разливая чай.
Она следила за каждым его движением.
– Если бы он был известной персоной, это еще можно было бы понять. Отливать на статую, это, конечно, очень забавно. Статуи у нас никогда не просыхают. Всегда остается капля недоверия:
«Кажется, Этот совсем не тот, кем кажется». Мелкие радости для лакеев и лизоблюдов.
Мало-помалу она стала придвигаться поближе к чаю. Затем выпила чашечку. Потом попробовала пирожное. И все это – не спуская с него глаз. Молча.
– Только вот Малоссен – никакая не знаменитость. Его знают только свои и его собака.
