Даниэль Пеннак - Господин Малоссен
– Клара, – говорю я, вставая, – постарайся удержать, что осталось, а я побежал за Жереми, пока он не бросился на рельсы метро.
***Я нашел его на кухне; он сидел, уронив на руки свою несчастную голову проклятого поэта, среди грязных тарелок, яблочных очистков и прочих свидетельств беспорядка, которые мы не успели убрать – так он торопился прочитать нам последние полсотни страниц, бедняга.
Я решил действовать открыто.
– Остынь, Рембо, и лучше помоги-ка мне с посудой.
Складывая тарелки в стопку, я спросил его:
– И как же заканчивалась твоя глава? Что это за эффектная развязка, которую ты придумал?
Стоит только хорошенько попросить автора, и его печаль как рукой снимет. Он объяснил мне в двух словах, собирая столовые приборы.
– Когда председатель произнесет свою последнюю реплику, ты помнишь: «Считайте, что вам повезло, что вы – француз, Малоссен…»
– Да: «…в Соединенных Штатах вам бы присудили три тысячелетия!»
– «…или маленький укольчик!» Точно. Так вот, как раз в этот момент я появляюсь за спиной у этого болвана, приставляю ему дуло к затылку, а в другой руке держу лимонку с сорванной чекой и приказываю жандармам отдать тебе свои пушки и лечь лицом вниз.
– Ух ты! А дальше?
– Дальше пока ничего. Я как раз на этом остановился. Полный провал, понимаешь?
– Понимаю.
Он ставит стаканы в раковину с тарелками и открывает кран. Ему нравится мыть посуду вместе со мной, особенно после моего выхода из тюрьмы. Он называет это «играть Баха дуэтом». Я намыливаю, он споласкивает и вытирает. По ходу дела обсуждаем, разговариваем о том о сем.
– Скажи мне честно, Бен.
– Да?
– Тебе нравится?
– Да.
– Ты говоришь так, чтобы мне было приятно?
– Я говорю, что думаю.
– Ты полагаешь, это хорошая мысль, посадить тебя в Шампронскую тюрьму?
– Это здорово, снова ощутить запашок дядюшки Стожила.
– Чтобы соблюсти единство места. А как тебе адвокаты?
– Лучше, чем настоящие.
– Тебе не кажется, что я немного… переборщил?
– Нет, очень правдоподобно. Откуда ты это знаешь, всю эту судейскую подноготную?
– От Забо, у нее там знакомые.
Забо… С тех пор как отняли «Зебру» и Королева Забо решила переделать драматурга в романиста, она носится с нашим Жереми как курица с яйцом! Он является к ней со своей писаниной через день. Королева с учеником уединяются в директорском кабинете и крепко спорят, не насмерть, конечно, но все же… Ученик отчаянно отстаивает свои позиции. Он легко сдает мелкие ошибки в орфографии, синтаксисе или, скажем, в композиции, уступает свои ребяческие выкрутасы и прочие погрешности невызревшего стиля, но сражается, как коммунар, за спасение каждого сантиметра запутанного сюжета. По мнению Королевы, он уж слишком загибает. Скрипит фломастер, щелкают ножницы, все издательство «Тальон» ходит ходуном от этой правки. Только и успевай прижиматься к стене в коридоре, пропуская вихрь обиды и несущийся ему вдогонку порыв утешения. Королева углубляет тематику, Жереми оттачивает патетику. Королева желает большей округлости стиля, Жереми настаивает на малоссеновской самобытности: «Бенжамен именно так и говорит, он нам так и рассказывает, больше того, он именно так и думает! Я-то его лучше вашего знаю!» – «Мыслить, говорить и писать – это разные вещи!», – возражает Королева, надавливая на перо и опираясь на доводы. Битва стилей, одним словом. Королева знает, чего хочет. И она этого добивается, повернув все так, чтобы Жереми продолжал считать автором себя. Самый юный романист Франции!
– А эта «мамочка-следователь», которая сдает тебя, потому что она, видите ли, слишком хорошо тебя понимает, что ты об этом думаешь?
– Забавная мысль. Твои фокусы?
– Это идея Забо. Думаешь, такое бывает?
– Материнский взгляд на вещи? Да, это существует. Осторожно, у тебя льется через край.
Он закрывает кран и на несколько секунд погружается в разглядывание раковины.
– Скажи мне правду, Бен, этот процесс, приговор, в них можно поверить?
– Я сам почти поверил.
– А ты сам, ты считаешь, что ты похож на себя в моем рассказе?
– Ты никогда себя до конца не узнаёшь, сам знаешь, но у меня такое впечатление, что главное ты ухватил…
В детской все стихло. Дверь тихонечко открывается, и появляется голова Клары. Она бросает на меня вопросительный взгляд, и я спешу успокоить ее гримасой. Дверь так же неслышно закрывается.
– Могу я задать тебе один вопрос, Бен?
Стоя все так же, с закатанными рукавами, облокотившись на раковину, Жереми являет мне свой профиль моралиста.
– Насчет того, что сказала Тереза… Думаешь, в романе можно все рассказывать?
***Знаю, знаю, можно говорить все что угодно, но мы не имеем права таскать за собой читателя на протяжении восьми глав, а в конце объявить ему, что вся эта трагическая напряженность, чувство несправедливости, растущее с каждым словом, наконец, этот чудовищный приговор, – что все это просто шутка и на самом деле все было иначе. Подобные действия кардинальным образом подрывают доверие, за такие действия следовало бы наказывать. Например, показательным выбрасыванием рукописи за окно, это самое меньшее! Это правда, правда, моя вина, и притом огромнейшая! Но кто настолько смел, чтобы вмешаться и встать между Королевой Забо и ее автоматической кассой? Кто осмелился бы преградить дорогу Жереми, бурлящему творческой энергией? У кого хватило бы отваги помешать ему выдавать нам каждый вечер добрую порцию своего рассказа? Кто готов сложить свою голову на этот алтарь? Есть желающие? Пусть явится хоть один, я с превеликим удовольствием сдам ему ключи от лавочки.
И потом, что оно значит, это разочарование?
Что за ним кроется, в сущности? (Как говорит Тереза.)
Или все бы предпочли, чтобы меня осудили пожизненно по-настоящему? (Как говорит Малыш.)
Тридцать лет без права пересмотра?
Благодарствуйте.
Могу сказать только одно: большое спасибо.
Если даже те, кто полностью убежден в моей невиновности, желают меня потопить, что ж, тогда, и в самом деле, нужно признать, что и правда не все спокойно в нашем королевстве.
И здесь требуют цельности, надо же! Чем не присяжные! И ради этой цельности вы жертвуете невиновным… Лучше судебная ошибка, чем бессвязный сюжет, так?
Браво!
Еще раз, спасибо.
О наша хваленая гуманность…
***И это не считая того, что вовсе не все в рассказе Забо-Жереми – неправда. Конечно, многое придумано, и как! Но здесь – и правда тоже, настоящая правда. Впрочем, разберемся по порядку.
1. Выдумка
Мое заключение в Шампронской тюрьме. Это неправда. Неистребимое желание Жереми покрыть наши несчастья благоуханной тенью Стожила, вот и все. Как мучительно не хватает нам сейчас благословенной тени нашего дядюшки Стожила!
Читатель предпочел бы описание арестантского дома, где я по-настоящему провел последние несколько месяцев? Поверьте, это совсем не так интересно, как может показаться. Эти места предварительного заключения не поддаются описанию. К тому же они в точности соответствуют тому представлению о них, которое само собой складывается у добропорядочных граждан. Там все пропадает. Даже желание описывать окружающее.
Итак, не было никакого Шампрона, ни Фосиньи. Не было также ни адвокатов, ни процесса, ни приговора. К тому же кто в такое поверит? Слишком неправдоподобно! Начальник тюрьмы, пристрастившийся к воспитательному садизму? Да что вы! Адвокаты-хамелеоны, столь же блистательные с одной стороны, как и с другой? Наговоры! Присяжные, отравленные средствами массовой информации? Вздор! Их мнение свободно и беспристрастно! Пощечина Правосудию!
Что же касается судебных ошибок… Где? У нас? Когда? А? Вы шутите… Это всё осужденные протестуют! Стоит ли им верить…
2. Правда
Зато настоящая правда состоит в том, что я долгие месяцы провел в тюряге, вдали от моих родных и от моей любимой.
Что дивизионный комиссар Лежандр из кожи вон лез, пытаясь пришить мне прежние дела, и чуть было в этом не преуспел, – это тоже чистая правда.
Правда также и то, что за мое пухлое дело взялся следователь – назовем его Кеплен. Полная серость, не за что зацепиться, обыкновенная следственная машина. И, если бы это зависело от него, процесс состоялся бы, и еще какой, пожизненное мне точно было бы обеспечено.
Также верно и то, что нашелся адвокат, который решился взвалить на себя мою защиту. Знакомый знакомых, молодой, начинающий, который – что прекрасно его характеризует – пожелал остаться неизвестным. Пользуюсь возможностью поблагодарить его. Он сделал все, что мог. Вы сделали все, что могли, мэтр. И это было нелегко.
Все это время, настоящее время заключения, я не считал ни недель, ни месяцев. Знаю только, что длилось это долго. По вечерам, сидя в камере, я утешался мыслью, что Жереми в этот ужасный час взял наше племя в свои руки. В часы свиданий в тюрьме он устраивал мне пробные чтения – надо же кому-то довериться, и возвращался домой с моим благословением: «Потрясающе, Жереми, замечательно! Так держать!» Надо сказать, что я немного сердился на Королеву Забо за то, что она подогревала в нем уверенность в собственной гениальности, притом полностью переписывая его тексты, но я успокаивал себя тем, что такова, в конце концов, жизнь…
