Будьмо (СИ) - Рогаль Анатолий Григорьевич "Frencis"
Широкая беломраморная лестница, почти во всю ширину покрытая ковровой дорожкой и раздваивающаяся на уровне второго этажа, уходила вверх, казалось в поднебесье.
И вот из этой небесной дали вниз изысканно - грациозно спускалось божественное существо: Марья Станиславовна.
Свой утренний строгий брючный костюм она теперь сменила на “простенькое” (долларов за двести) ситцевое платьице. И лучик надежды блеснул в моей душе.
Работы у тебя будет много, - не желая покидать последней ступеньки лестницы и поэтому взирая на меня с высока, начала Марья свой инструктаж хорошо поставленным голосом закаленного в словесных перепалках преподавателя.
Вестибюль, холл, два туалета: женский и мужской, - все это должно постоянно блестеть. А начали еще дежурства ночным сторожем. Спать спи да пожар не проспи! Так что жить будешь прямо в Академии. Здесь под лестницей для дежурного, кроме служебной комнаты с сигнализацией и телефоном, оборудовано вполне сносное жилье: спальня, кухня и даже ванная. Туалет прямо по -коридору и до него рукой подать. Я сама родом из села, так там у нас почти у всех все удобства на улице и ничего...
Все живы и никто в туалете пока не помер, - -----------“остроумен”, продолжил я незаконченную моей нынешней работодательницей фразу.
С чего начнем осмотр рабочих мест? - Все таким же официальным тоном спросила леди-босс, пропустив мою плоскую шутку мимо своих небольших, но сверку словно срезанных ушных раковин.
С женского туалета, - рассердился я теперь окончательно за столь холодный прием.
Почему с женского? - блеснуло изумленно фиалковое сияние огромных глаз.
Никогда там не был, - ничего лучшего мне в голову не пришло.
Ну что ж с женского, так с женского, - наконец-то покинувши свой постамент, заняла Марья место ведущего. (И я за это ей враз все простил: век бы мне находиться в фарватере такого движения!!)
Но я был молод и горяч. И смог лишь выдержать секунды две призывное покачивание этой прелестной ножки.
Стой! Замри!! - с отчаянной мольбой в голосе хрипло воскликнул я.
Марья - умница встала как вкопанная.
Я быстро приблизился к ней и упавши на колени, дрожащими руками приподнял подол платья. И наградил оба эти восхитительные полушария разделенные лишь узкой белой лентой горячими звонкими поцелуями. (Неземное наслаждение: сладкая парочка!)
Сумасшедший! - залилась Марья счастливым смехом. - Тебя непременно нужно показать врачу.
Меня излечат и постельный режим, - я уже сутки как стал мужчиной и теперь сам себе мог назначить лечение.
И я снова как вчера, но теперь словно перышко подхватил Марью на руки и бережно понес враз обмякшую назад под лестницу.
Мебелишка в моей новой квартире была не супер, но вот кровать - настоящий секадром.
Все снова возвратилось на круги своя.
Снова времени не хватило на раздевание. Снова я сгорел быстро, как свеча. Но сегодня мы горели вместе: в мучительно-сладком пламени страсти.
А потом? Небо покачивалось за окном…
Не сносить нам с тобою наших безрассудных головушек, если он узнает, - уходя от меня за полночь предупредила меня Марья, но ни страху, ни сожаления в ее голосе не было.
Кто - муж?
Мой муж прокурор. Он мухи не обидит.
А-а-а! Петр Михайлович, - наконец-то додумался я, но в отличии от Марьи мне вдруг стало боязно да не надолго.
Полуночное белокурое приведение подошло ко мне и молча уткнулось в мое плечо.
И я почувствовал холодный носик и горячие слезы.
Сердце больно сжалось в груди. Это прощание. Ни на день, ни на два: навсегда!
Нам нельзя встречаться. Это грешно. Мы испортим друг другу жизнь. И когда-то еще ни раз пожалеем о случившемся, - тихо и печально проговорила Марья уставшим голосом.
Никогда! - горячо возразил я, но в моих словах не было веры, а марьины, как потом оказалось, были вещими.
4 глава
Любовь - это незаживающая рана, а страсть даже самая сильная - это всего лишь ожег. Конечно больно, но время такие болезни лечит.
Я был молод и выздоровел на удивление быстро.
Через месяц мой блудливый взгляд уже скользил в глубокие порой вырезы платьев и кофточек моих однокурсниц и нелишенных привлекательности многочисленных преподавателей женского пола. А оголяющиеся до самого пупка ноги, при сидении в холе в наших модерновых креслах, стали будить во мне задремавший на время основной инстинкт.
Да и Марья себя переборола и теперь у нас с ней сложились ровные субординации отношения.
Но “медицинскую” помощь от Марьи Степановны я все же получил.
Она так загрузила меня работой и учебой, что постепенно мой жеребчик перестал взбрыкиваться. И я, намаявшись за день, теперь ночами стал спать крепко и даже без эротических сновидений.
Единственная представительница женского пола, которая несмотря ни на что была под постоянным неусыпным моим тайным, как мне казалось, вниманием, это Софья Лещинская. Которая появилась в Академии на неделю позже других однокурсников. Задержалась то ли на Канарах, то ли на Гаваях.
Ей было уже семнадцать, но она была чистое дитя.
Не распустившийся бутон, который когда-то может и станет пышной розой.
Но я был молод и нетерпелив. И честно сказать, Софья меня не заводила. Но служба есть служба. И Софье моей неусыпный тайный надзор был обеспечен.
Тайный он-то тайный, но через пару недель после появления Лещинской в аудиториях вуза все однокурсники (по крайней мере однокурсницы это уж точно) уже знали, что простофиля Иванушка Дурачок втюрился в Софью по самые уши.
Но нет худа без добра.
Неразделенная, а главное бесперспективная моя “любовь” значительно расширила круг моих знакомых.
Найудобнейшее же место для надзора за Софьей, а именно: прямо за ее спиной в следующем ряду, - никто и никогда теперь не занимал. И даже, если я припаздывал, то посягнувший на него моментально изгонялся. Ему просто и популярно объясняли, что это Иванова “броня”.
Природное обаяние, веселый нрав, начитанность, знание трех иностранных языков, а главное одноособное лидерство по учебе на курсе как-то уравновесили меня с моими именитыми однокурсниками.
Со мною стали дружить ребята и строить мне глазки наши видавшие виды девчата.
Но все мое внимание было сосредоточено на Софье Лещинской. Да и она все чаще и чаще исподтишка поглядывала в мою сторону.
Но, как я уже говорил, она меня не заводила. Ну тонкий девичий стан да ноги длиннющие. А грудь еще не очень большая: до конца не сформировавшаяся. Да еще и толстая, с руку, носа, как у школьницы. И маленькие сверху срезанные, как у дога, смешные ушки. Ну еще большие не глаза, а бездонная синь да аккуратный маленький носик, но боком которого до весны затаилось с десяток веснушек.
Вот и все. Вот вам и вся Софья Лещинская. Чему тут завести бывалого мужчину!?
Вот у нашей старосты сиськи что надо! (Что-то меня на больших грудях как-то заклинило. Может не жадничать и потратить сотню “зелени” на психоаппатика? Может это от того, что я искусственно вскормленный?!)
Да и вообще какая тут к черту любовь! Выспаться хотя бы раз вволю.
Сидение над учебниками, драяние по вечерам туалетов и два ночных обхода здания Академии сделают, честное слово, сделают из меня или лунатика, или импотента.
Я мечтал только о сне. И судьба сжалилась надо мною и подарила мне чудный сон. Но не запомнил я его.
И не по воле моей он выпал из моей памяти!
Но рукописи не горят, а любовь не тленна и волею судьбы возвернулась ко мне утрата.
Но это потом.
Пока же я продолжал следить за Софьей и ни чего подозрительного и необычного не замечал, а все уже давно произошло и я сам в этом был не мальчиком из массовки, а главным героем - любовником.
Но я этого не знал, а узнал совершенно по чистой случайности.
На тот судьбоносный для наших с Софьей отношений день всему нашему курсу была назначена встреча с известным политиком. Но ему буквально намедни в парламенте, когда он попытался защитить микрофоном скипера, кто-то из “политоппонентов” поставил бланш под глаз (Во был кураж!) и он читать нам лекцию просто не явился.
