Галина Романова - Исполнительница темных желаний
– Ничего! – рявкнул он в ответ и добавил много тише: – Сам сделаю. Оденься лучше!
Странно, но, кажется, жена его последнее желание если не расслышала, то угадала. Когда он вышел из ванной, она сидела за столом в легком спортивном костюме и кромсала прямо на стеклянной столешнице хлеб.
– Вера! – сморщился он, поспешив отнять у нее нож. – Ну что ты делаешь, а?! Ну, есть же разделочная доска!..
– Да? Где?
Она как-то очень странно посмотрела на него, с каким-то истеричным вызовом, что его не могло не насторожить.
– Так, где доска, Витальча? – Губы у жены задрожали, будто она собралась зареветь. – Я в кои-то веки собралась накормить тебя ужином, а ты!.. Ты вечно всем недоволен, скотина!
– Ужином?!
Это было равносильно тому, что жена сообщила бы ему о том, что ее записали в сборную по футболу. Спорт она ненавидела, равно как и кухню и все, что там следовало делать. Она даже есть не могла в кухне, таскаясь с тарелками по всей квартире и забывая потом чашки, ложки, вилки на подлокотниках кресел и диванов, на столиках, полках. А тут вдруг ужин! Это что-то новенькое.
– Милая!
Виталий нервно улыбнулся, поддернув спадающие домашние шорты. Вера, вытащив их однажды из машинки и не дав просохнуть, сразу начала утюжить, резинку в том числе. Хорошие были шорты когда-то: дорогие и нарядные. Виталий их для форсу надевал на утренние пробежки, когда в деловых интересах вынужден был заняться бегом, труся рядышком с одним из потенциальных клиентов. Очень уж тот любил утречком по городскому холодку дряблым задом потрясти, пришлось подстраиваться. А она взяла и постирала, а потом выгладила, вытянув все до безобразия. Для дома теперь только и годились, но соскакивали.
– Милая! – Виталий подхватила легкий стул и поставил рядом с Веркиным. – Что я слышу, а?! Моя маленькая девочка приготовила мне ужин? Правда? Мур-мур-мур…
И он начал тереться щекой о ее плечо. Потом осторожно погладил по спине, не встретил сопротивления, полез под кофточку. Услышал, как жена судорожно вздохнула, понял, что слезы ее внезапными были, блажными, а не по причине какой серьезной. Встал, подхватил Веру на руки и потащил ее в спальню.
Нет, ну разве можно думать мужчине, когда он несет собственную жену на кровать, о всяких несуразностях? Таких к примеру, как могла бы и сама дойти, не такая уж и невесомая. Роста с ним почти одного, кость широкая, бюст опять же килограммов на восемь тянет. Нет, дай ей романтизмом вечер наполнить. Она его весь день, отупев от безделья, придумывала. Сидела, чавкала орешками, таращилась в ящик, трещала по телефону с подружками и придумывала, придумывала, придумывала.
А чем вот сегодня себя можно было бы позабавить, а? Что такое на сегодня придумать, чего у них с Витальчей еще не было? Секс на балконе на перилах – почти был. В ванную к нему голая врывалась. При включенном свете и не зашторенных окнах, так, чтобы видели их из дома напротив, сексом тоже занимались. И по полу катались на искусственной, но дорогой, зараза, шкуре перед полыхающим камином.
Все уже было перепробовано, все! А скука-то одолевает, и безделье покоя не дает. А чем еще можно занять себя и его, чем, когда он вернется со службы? Как отравить ему еще один домашний вечер, когда он хочет просто прийти, стащить с себя липкие от пота тряпки, и просто рухнуть на диван перед телеком?..
О таких вещах думать нельзя, понял Виталик, когда после нескольких безуспешных попыток скатился со скулящей Веры на кровать.
– Скотина! – тут же зашипела рассерженной гусыней жена и ударила его крохотной подушкой по груди. – Импотент несчастный! Пошел к черту!!
– Вер, я это… Прости, устал я… – замямлил он, прикрывая глаза и удивляясь самому себе. – Да и поел бы чего-нибудь. Ты что-то там про ужин говорила. Я бы действительно съел чего-нибудь.
– Иди и ешь, – буркнула она сердито и повернулась к нему сердитой напряженной спиной.
Все понятно, извинения ему теперь не дождаться за столь недостойное поведение. Он будет наказан за его нежелание обладать такой великолепной красавицей. Заговорит теперь она с ним, дай бог, к пятнице, а сегодня только вторник.
Он будет, возможно, высмеян в кругу подруг за завтрашним послеполуденным кофе, если Вера соизволит облачить свое роскошное тело в одежду и соблаговолит выползти на улицу.
И вполне вероятно, тему эту она затронет в ежедневном щебете со своим папашей. И тот станет беззвучно шевелить бескровными губами, хмурить отвратительные кустистые брови, будет катать перед собой по столу карандаш толстыми пальцами и думать, думать, как наказать побольнее своего безродного зятя? Как его побольнее щелкнуть и в каком месте?
А Виталий разве виноват?! Виноват, что осточертели они ему все?! И что видеть он не может ни капризной, развращенной ничегонеделаньем Верки! Ни папы ее, кащеем бессмертным сидевшем на мешках с деньгами. Ни подруг ее, переспавших со всем городским бомондом. Никого он видеть не может…
Растерзанная неумелыми руками Веры буханка хлеба так и осталась лежать на стеклянном столе. Нож там же и еще куча хлебных крошек. Виталий со вздохом убрал буханку в хлебницу, оставив пару кусочков, ужин-то был обещан. Спрятал нож, смахнул салфеткой крошки в ладонь, подумал недолго, прежде чем выбрасывать их в мусорку. Потом все же выбросил, хотя и поморщился, устыдившись. Что-что, а хлеб выбрасывать он не привык. Святотатством считалось это в его простой рабоче-крестьянской семье, где дед по материнской линии всю жизнь проплужил в поле. В него это благоговейное уважение к хлебу вросло задолго до того, как он понял, что никогда не станет землепашцем.
Ужин, обещанный Веркой и так и не поданный ею, ждал его в сковороде под крышкой. Хватаясь за пластмассовую баранку крышки, Виталий ожидал увидеть все, что угодно, но только не сморщенную тонкую пленку подгоревшего омлета.
– Господи, боже мой! – вырвалось у него со стоном, и крышка с колокольным звоном вернулась на место.
Неужели так тяжело напрячься и сделать для мужа хоть что-нибудь? Неужели ему каждый вечер, вернувшись с работы и приняв душ, необходимо снова влезать в какую-то одежду? И тащиться на улицу, усаживаться в полыхающую жаром мартена машину. Сидеть и ждать, пока кондиционер вытеснит слежавшийся плотным облаком зной. Барабанить пальцами по коленкам, по рулу, ждать, скрипеть зубами и думать, что…
Что швея с соседнего предприятия в его захудалом городишке и щей бы наваристых ему подала, в которых мясо размером с кулак плавало бы, и картошки рассыпчатой, и холодца…
Потом, насытившись и затянувшись долгожданной сигаретой – кто же на голодный желудок курит, дураки одни – он, конечно же, посмеивался над своими голодными мечтаниям. Никогда ему не полюбить простушку из уезда, никогда. Даже ради глаз ее надежных и прекрасных, сытного ужина и аккуратно выглаженной сорочки, он не свяжет жизнь с такой женщиной.
Он станет эту терпеть – неумелую в быту, блистающую в свете, предсказуемую в своих капризах и горой стоящую за него – за мужа своего. Она ведь порвать любого готова была за него. И не потому, что собственница жуткая была, а потому что любила. Виталий был в этом уверен – любила, да еще как. Сюсюкала над ним ночами, когда думала, что он спит, мурлыкала всякие разности, приятные слуху. От баб, посягающих на их семейное счастье, стерегла пуще глаза. От папы своего охраняла также. Пожаловаться могла отцу, но вот чтобы допустить отцовские хищные руки до Виталия, никогда не допускала.
Нет, станет он жить с Верой. Хоть и дрянная баба, и не приспособленная к жизни вообще, но красавица и не вовсе дура. Дура, конечно, но не вовсе. А поесть сытно можно и в любимом ресторане, где за ним постоянно место было закреплено, и где о вкусах его от официанта до шеф-повара все всё знали. Не его заслуга в том была, а тестя, но все равно приятно было, когда тебя под белы рученьки через весь зал ведут, тут же скатерть меняют и, принимая заказ, сгибаются в три погибели.
В заводской рабочей столовке вряд ли такое с ним случится. Обматерит кто-нибудь или из очереди выпихнет, как в школе бывало.
Нет, Верка – это его находка, его путеводная звезда, его идеал. Нет, не совсем так, она путеводная звезда к тем идеальным условиям жизни, которые для него раз и навсегда приемлемы. Как завернул? Хорошо? Может, и не очень хорошо, зато единственно правильно.
Он станет жить с той женой, которой его наградил всевышний, тьфу-тьфу-тьфу. И ради тарелки гречневой каши с горячей сочной котлетой и густой ароматной подливкой не променяет ее ни на кого. Научиться бы вот только желать ее, как прежде. Что-то надо было срочно с этим делать, срочно…
Глава 4
Огромная лужайка, зацепившаяся левым своим боком за край бассейна, а правым прижимаясь к небольшому фонтану перед домом, совершенно неожиданно этим ранним утром запестрела веснушками одуванчиков. Вот те раз! Обещали газон с первосортной травой, не загаженной сорняком, а тут вдруг одуванчики! Что же теперь делать, полоть их что ли? Так Тая не станет ни за что. Домработнице некогда, она и по дому, и с мальчишками. Дворника еще на прошлой неделе уволили, только пьянствовал и во флигель баб водил – не работник. Кому же пропалывать одуванчики, ему, что ли?!
