Иоанна Хмелевская - Зажигалка

— Похоже, оба предмета лежат здесь, — философски заметил техник, тыкая пальцем в упомянутые предметы. — По крайней мере, хоть раз не придется разыскивать орудие преступления. Пан комиссар, забираем этот мусор. Все осмотрено и помечено. Три волосинки на пиджаке покойного тоже сняты и упакованы.

Справившись с первоначальными эмоциями, Вольницкий поспешил упорядочить свои чувства и выводы. Напрасно он начал с бабы, пускай бы себе посидела, охолонула, а сначала следовало заполучить всю возможную информацию: время смерти, орудие убийства, побольше сведений об убитом. Одежда, документы… Полностью доверяя знаниям и опыту отличной технической бригады, он, положась на нее, сам как следует не рассмотрел место преступления, сразу же ухватился за подвернувшегося свидетеля с единственной мыслью — допросить по горячим следам! Ведь потом свидетель обычно, пережив первый шок, немного приходит в себя, и его показания порой создают трудности и вводят следствие в заблуждение. Баба начала что- то о суках и шантрапе, вроде бы даже видела собственными глазами суку-убийцу, так он, дурак, перебил ее, захотелось ему поступать в соответствии с инструкцией, а надо бы интуицией руководствоваться. И что она там с себя смывала?

Исправляя ошибки, внимательно оглядел жертву, в рекордном темпе про себя повторяя увиденное. Покойник полностью одет, брюки, рубашка, не до конца завязанный галстук, пиджак типа куртки, ботинки… минутку, ботинки уличные. Он собрался уходить или возвратился домой?

Взглянул на техника, который работал рядом, пальцем указав на обувь покойного. Слов не требовалось.

— По моему мнению, — ответил эксперт, — не успел войти в дом, как тут его и пришили. На подошвах еще следы влаги и грязи, хотя он и вытер ноги входя, но немного осталось, на придверном коврике мокро. Все, что было в карманах, лежит на столе, вон там. Хочешь портмоне? Уже можно. Казик сделал каждую вещь. Фотограф у нас шустрый.

Да, комиссар хотел заполучить портмоне. Остатки порошка на нем свидетельствовали, что он обработан, можно было взять в руки. Взял и хищно заглянул.

Мирослав Кшевец, сын Яна и Божены, вроде все совпадает с показаниями свидетельницы. Адрес, порядок. О, визитные карточки, садовая фирма «Флорена», очень хорошо, права, какие-то счета, множество разных бумаг, банковское извещение о состоянии лицевого счета, дата… Извещение еще с прошлого года. Тогда на счету у садовода было сорок две тысячи злотых, холера знает, сколько сейчас. Деньги, семейная фотография, довольно старая. Просмотрел весь хлам, находившийся в карманах, и засомневался. Откуда знать, что тут важно? Не было времени проанализировать как следует, да какой там может быть всесторонний анализ, когда в кухне ждет свидетель — подозреваемый, к тому же допрашиваемый не так, как следовало бы.

— Все это в отдельный пакет! — приказал он эксперту и повернулся к фотографу. — Казик?..

— Заканчиваю! — буркнул фотограф, который с ходу взял такой темп, словно ему дышала в затылок вся вражеская контрразведка. — Януш, слушай… Я тут вижу… и слышал… этот покойник — Кшевец?

— Кшевец, а что?

Фотограф говорил с перерывами, на каждое слово у него приходилось как минимум два щелчка.

— Видишь ли… я как-никак специалист… Фамилия известная. Он фотограф?

— Нет, садовод.

— Ну вот, бери, сам собой восхищаюсь — темп неплохой. А зовут как? Собеслав?

— Нет, Мирослав.

— Ну, значит не тот. Но может быть что-то общее? Собеслав Кшевец, отличный фотограф, портретами не занимается, потому и не прославился. Но вещи у него отличные, ни с кем не спутаешь, лучше его у нас нет.

Комиссар почувствовал, что на него как-то вдруг сразу валится целая гора тяжелой работы, и все срочное, и все надо запомнить. Он схватил записную книжку свидетельницы, предупредил фотографа, что будет кошмарно им нужен, не сказал, для чего, и ринулся в кухню. У двери опомнился, затормозил и вошел достойным шагом.

Габриэла Зярнак все еще сидела у стола за уже выпитой чашкой чая. Вольницкий положил перед ней записную книжку.

— Вот, берите. Говорил же — получите. Постарался поскорей вам ее вернуть. А теперь поговорим.

— Интересно, а что мы делали до сих пор?

Комиссар мог бы признаться, что до сих пор по его вине они говорили хаотично и глупо, а вот сейчас начнется настоящий допрос. Он уже прикинул, как поумнее теперь обращаться с посланным ему небом свидетелем, догадался, почему прихожая засыпана продуктами, но не собирался женщине говорить об этом, чтобы свидетель опять не взбрыкнул. Зачем раздражать свидетеля и настраивать его против себя?

— Во сколько вы сюда пришли? — как можно спокойнее поинтересовался следователь.

Ответ получил в уже привычном духе:

— А я откуда знаю? На часы не смотрела, но было уже темно.

— Давно было темно?

— Да порядочно. Когда куриные грудки из духовки вынимала, уже смеркалось, совсем серым все сделалось, а за продуктами я пошла уже потом. Совсем стемнело, когда я на автобус стояла.

— Долго вы стояли в очереди на автобус?

— Да минут десять стояла, а то и больше. Даже подумала — грудки остынут.

— А потом что было?

— Что было, что было! — проворчала баба, стремительно вскакивая со стула. — Вошла и увидела!!! Езус-Мария, своим глазам не поверила! А эта стерва, сука поганая, гангрена — как закаменелая! Я еще хочу чаю. Вам сделать?

Все это Габриэла выпалила на одной ноте, и на миг бедный следователь струхнул — откажется от чая, так она ему чайником врежет. Поэтому поспешил попросить стакан чая. Похоже, хозяйственные занятия успокоительно подействовали на сестру убитого. Она продолжала сыпать проклятиями, но уже тише, под нос бормотала.

— Давайте теперь вы мне все расскажете по порядку, — вежливо попросил следователь. — Вот вы сказали: «Вошла и увидела!» А как же вы вошли, если в руках была тяжелая сумка? Как вы открыли калитку?

— Никак. Она была открыта. Мне еще странным это показалось, но у нас бывает, замок иногда не защелкивается, а Мирек знал, что я приду, ну и не стал проверять, заперлось или нет. Просто прикрыта была, руки мне не понадобились.

С двумя стаканами чая она уселась за стол и один пододвинула Вольницкому таким жестом, что сразу видно было — думает не о чае. Вольницкий взял свой стакан, понюхал — запах восхитительный. За несколько минут он успел разобраться со временем. Солнце в это время заходило в семнадцать сорок две, в восемнадцать — смеркается, все сереет, в восемнадцать тридцать — темно. Ожидание на автобус, туда дорога, обратно дорога… Господи, да эта женщина пришла сюда почти в самый момент убийства, самое большее — через десять минут после убийства. Если, разумеется, лично не укокошила братишку и едва успела смыть с себя кровь. Смывать пришлось бы много. Да и мокрая ведь она была!

Сердце усиленно забилось, вроде бы все сходится.

— А теперь я попрошу вас хорошенько вспомнить, обдумать и рассказать мне подробно, что же вы увидели войдя.

— А чего мне вспоминать да обдумывать, — гневно заговорила свидетельница, пожав плечами и тоже присаживаясь к столу. — Ведь я ее тут застала, эту преступницу, змею. Тут она стояла, над Миречеком!

— Прямо над… — Комиссар запнулся, не желая произносить слова «убитый», щадя чувства сестры, и решил на этот раз постараться ничем ее не раздражать, а проявлять тактичность. И закончил: — Над вашим братом? Это что-то другое, раньше она стояла, по-вашему…

— Ну не совсем над Миречеком, а немного в стороне, — поправилась Габриэла. — В уголке, у самой двери, к стене прижавшись. Я ее не сразу и заметила, только бедного Мирека…

У свидетельницы сдавило горло, она схватила стакан и спешно сделала хороший глоток кипятку, это еще более ее разозлило, пришлось спасаться с помощью воды из-под крана. Вольницкий содрогнулся, припомнив бесконечные предостережения медиков относительно вредоносности некипяченой воды, которая даже для чистки зубов не рекомендовалась, особенно детям. А вдруг помрет здесь же, и будет у него два трупа. Но обошлось, свидетельница вернулась на место живая и пока здоровая.

— Я думала, ему нехорошо стало, — немного охрипшим голосом продолжила баба, глядя куда-то вдаль. — Или, может, споткнулся и так упал, что голову разбил. Гляжу — нет, голова, почитай, вся разбита. И тут увидела эту убивицу, стоит, гадина, глаза выпученные, и тут что-то со мной такое сделалось — убила бы подлюку, но какая-то я оказалась спутанная… ну, словно кто меня связал. А она стоит…

— Уже не стоит. Что было дальше? Она ушла? Убежала?

— Где там убежала! И не шелохнулась. Вваливается какой-то ирод, агромадный да страшный, хватает ее и утаскивает, ровно смерч какой, а я все спутанная стою, ни рукой ни ногой. Вот с тех пор как звонила в полицию, так с той поры и запутанная вся. А в полицию сразу позвонила.