Нина Васина - Шпион, которого я убила
– Я все понял. Подведем итоги. Вы думаете, что, объявив операцию с курьером Коупа начатой, я вышел на связь с работающим в театре нелегалом и приказал ему эту самую операцию сорвать. Вопрос первый – почему? У вас есть ответ?
– Есть, – кивнула Ева. – Я думаю, вы поняли, что именно делали в гостинице Коуп с Дедовым, уже после того, как объявили операцию начатой. Если не вы, то это поняли военные. Помните имя, которое написал Устинов? К сожалению, я не могу пригласить их начальника разведки к себе в шесть утра на два литра кофе.
– Что делали Коуп и Дедов в гостинице? – застыл, подняв нож, Кнур. – Это все знают. Нелогично получается. Я настоял на том, чтобы сделать эти пленки, а потом вытаскиваю на свет хорошо укутанного нелегала и приказываю их изъять?
– Да, – вздохнула Ева. – Вы так искренне изумлены, так вкусно едите колбасу и удивляетесь честными глазами, что я начинаю вам верить. Что ж, как ни предостерегал меня мой начальник от банальностей и примитива, похоже, я могу вам предложить только примитивное объяснение убийств в театре. Вчера утром, обессилев от невозможности разгадки, я для себя решила, что пора это дело разделить.
– Разделить?
– Да. Дело Коупа – отдельно, а убийства курьеров – отдельно. В бытность мою следователем были случаи, когда в отлично спланированное преступление вмешивался посторонний.
– Это когда отдел разведки готовит побег из тюрьмы профессиональному киллеру, а вы туда приходите, чтобы свести с ним личные счеты? – невинно поинтересовался Кнур. – Душите беднягу в прачечной, вывозите труп в ближайшую больницу, после чего бандит Самосвал, которому, собственно, заказали побег, объявляет войну нам, думая, что его хотели подставить, а мы – турецкой разведке. Все имеют собственное объяснение исчезновения Слоника. Самосвал, турки, разведка кивают друг на друга. А на самом деле это следователь внутренних дел Ева Курганова отомстила за смерть своего напарника, которого Слоник убил в перестрелке.
– Вы правильно поняли тему, – грустно кивает головой Ева. – Если бы не пропавшие пленки, можно было бы не приписывать этим убийствам тему Коупа. А ведь зажигалки взял не убийца. Их стащила Булочкина, человек, совсем в этом деле посторонний.
– Мы еще работаем над делом Булочкиной, выводы делать рано, – перебил Кнур. – Вы хотите меня убедить, что курьеров убил давно работающий в театре нелегал, потому что воспринял серп и молот на их галстуках как угрозу своей безопасности?
– Прошу учесть, что это старый и, судя по его пристрастиям в молодости, не совсем психически здоровый человек. Страшно, если в старости, после стольких усилий по отработке легенды и второго имени, на своем рабочем месте вдруг обнаруживаешь человека с отличительным знаком. А судя по выводам психиатров из файла «Отклонения от нормы», у таких людей отличная память, они склонны к суевериям и возвеличиванию совпадений настолько, что призраки жертв некогда устроенных санитарных чисток и пыток могут усугубить любую случайную ситуацию страхом разоблачения или мести.
– Хорошо, допустим, Булочкина просто шла себе, шла, споткнулась о труп и украла зажигалку. И тем самым сбила с толку расследование, поскольку все думали, что курьеров убивали из-за исчезнувших пленок.
– Приблизительно так.
– Расстегните блузку.
– Полковник! – опешила Ева.
– Расстегните блузку.
– Вы хотите сказать, – от неожиданности Ева перешла на шепот, – что после первой рюмки, кроме обжорства на вас еще накатывает страшная жажда стриптиза?!
– На пуговицах – ничего, в джинсах это не носят. Где на вас микрофон?
– Микрофон? – Ева опустилась на табуретку. – Может быть, под столом, если дети не отодрали. Мне его влепили коллеги в целях моей же безопасности, как уверяли они, три года назад, когда я работала в информационном центре.
Кнур медленно наклоняется и долго рассматривает черную пластмассовую коробочку, прикрепленную под столешницей. Когда он выпрямляется, лицо его красное и злое.
Ева смеется.
– Вы поэтому ушли из комнаты в кухню? Боялись прослушки? Это зря, полковник, потому что как раз свою комнату я давно очистила. А что это вы так всполошились? Неужто уже подготовили отчет о раскрытых убийствах? Дайте угадаю с первого раза… Военные, да? А исполнитель, конечно, Устинов? Да вы так не огорчайтесь. Можете сейчас поехать и все быстренько переписать. У меня вызов к начальству на ковер только в одиннадцать. А вы уже к десяти разделите этот месяц на дни напряженных расследований, опишите, как вам пришла в голову мысль о значении символики на галстуках, как вы нашли связь в отклонениях от нормы у старых работников нелегальной разведки, и так далее. Жаль, конечно, что мы вот так сразу с вами сейчас не можем определить, кто же это – Бобров, но за сутки, я думаю, вы его вычислите.
– Не злитесь, – встал Кнур. – Вам это не идет. Я попросил расстегнуть блузку, потому что подумал: зачем это вы меня позвали? Имею хорошую интуицию. Вдруг показалось, что меня пишут. Почему бы вам и не расстегнуться, просто, без истерик?
– Я без лифчика, – сквозь зубы процедила Ева.
– О-о-о… – Кнур задумался и надул щеки. – Простите и примите мои поздравления.
– Идите к черту!
– Действительно, мне уже пора.
Осокин в коридоре лег, поджав ноги и подложив под голову локоть.
– Я могу позвать шофера, и мы заберем его, – кивнул Кнур.
– Сама справлюсь. Тем более что вчера в зале я потянула шею, – повела Ева головой перед удивленно вскинувшим брови и ничего не понимающим Кнуром. – И икру сорвала на правой ноге.
Январь тащит постанывающего Осокина в туалет и расстегивает ему «молнию» на брюках, уговаривая помочиться. Далила идет в соседний двор на платную стоянку и подгоняет к подъезду свою машину. Осокина укладывают на диван в холле, близнецы и Январь усаживаются в машину Далилы. И веселые близнецы, и мрачный, отпускающий по дороге замечания в адрес водительских способностей Далилы Январь едут гулять в зоопарк, и есть мороженое, и кататься на ослике. Потому что выпал первый снег.
Ева набирает и распечатывает свой доклад и заявление об отставке, укрывает Осокина пледом, одевается перед зеркалом, съедает розу, отдирая один лепесток за другим, а потом нюхает оставшуюся серединку с желтой бахромой тычинок. Запирает свою комнату, проверяет содержимое сумки. Из наплечной кобуры и кобуры на поясе выбирает наплечную, проверяет оружие и несколько секунд стоит на лестнице у захлопнувшейся двери, слушая посасывающую сердце тревогу.
Она едет в следственный изолятор ФСБ и узнает, что дело Марата Устинова переведено в отдел дознания военной прокуратуры, сам он освобожден из-под стражи с подпиской о невыезде. Как только истопник театра стараниями медиков обрел способность адекватно отвечать на вопросы, то сразу же заявил, что пистолет – его. К протоколу допроса была подколота копия экспертизы изъятого у истопника оружия и пуль, которыми были убиты курьеры. Итак, их убили из этого пистолета. Просматривая протокол, Ева заметила, что держит руку у горла, как будто удерживает себя от внезапного крика. Пистолет был подарен истопнику в девяносто шестом немцем, который неизвестно каким образом на одном из спектаклей забрел в подвалы театра и заблудился там. Проплутав с час, немец нашел отмечавшего что-то в одиночестве истопника, принял его приглашение выпить, потом дал денег, и истопник сбегал в буфет за добавкой. Всего-то и получилось три с половиной бутылки водки и три крепленого на двоих, но было это в воскресенье. На следующий день, ближе к вечеру, истопник сумел встать и провел экскурсию по подвальным достопримечательностям, а немец стал проявлять признаки беспокойства и показывать истопнику билет на самолет. Истопник объяснил, как мог, что люди придут и выпустят их только во вторник к полудню, так что на самолет в десять тридцать утра тот никак не успеет. Тогда немец выложил из карманов все, что у него было – зажигалку, сигареты, часы, портмоне с карточками и деньгами, пистолет из одного носка и «еще небольшую пачку ихних марок из другого носка», и истопник повел немца в засекреченный рельсовый выход. Взяли они с собой фонарик, мешочек сухарей, налили воды в пластиковую бутылку и пошли. По показаниям истопника, часов через пять немец стал сдавать – «слабоват оказался», а еще через два часа истопник уже волок его по шпалам, считай, на себе, а немец плакал, отдал истопнику фотографию детишек с рыжей фрау, на которой с другой стороны написал адрес. Наверняка бедолага собрался помирать, а может, свихнулся от крыс и темноты, и, когда они глубокой ночью вышли на темную платформу метро, влезать на нее отказывался, так что истопнику даже пришлось его слегка побить. Потому как объяснить, что по рельсам в четыре ноль десять пустят ток, истопнику никак не удавалось, хоть он и корчился в судорогах, подсвечивая себя угасающим фонариком, и кричал, вздыбив остатки волос на голове, желая изобразить, что бывает с человеком от удара тока. Немец от такого представления только стал закрывать голову руками и тихо выть. На платформе они устроились очень даже прилично и поспали на лавках часов до шести. Проснувшийся немец, обнаружив себя в светлом месте и проводив безумными глазами несколько ярких поездов с людьми, окончательно очнулся и от радости обнимал истопника, бегал по платформе и кричал на своем языке что-то торжественное. Кое-как обтерев немцу его же платком от грязи и угольной пыли лицо, истопник показал, где выход, а за свои услуги попросил одну денежку с изображением завлекательной женщины и пистолет. Немец предлагал и часы, но истопник, подумав, отказался.
