Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина
Потом полегче работа нашлась — ночным сторожем на складе. Из всех халтур это была самая легкая, потому что охранял он станины могучих станков, каждая полторы тонны весом. Никакой вор ее не подымет, да и не нужны никому эти станины. На этой работе и поспать можно, и курсовую сделать, и книгу почитать.
Но любимой из халтур была малярная. Сторожишь в одиночку, а красишь коллективом. В хорошем коллективе никакая работа не в тягость, время само вперед бежит, а платят на малярных работах гораздо лучше, чем в других местах, потому что красят они на огромной высоте сложную кровлю, туда даже не каждый спортсмен полезет. В августе сдают их дом, Татьяна приедет из Орла, и вообще жизнь прекрасна, вот только Пашка в больнице да Егор пасмурный, как осенний вечер. Что-то он не в духе сегодня, на Молодого косится, хмурится и молчит.
За работой только и поговорить. Сколько они на крыше проблем обсудили: импульсные лазеры, современная одежда, взаимоотношения полов, значение Куликовской битвы, деяния экстрасенсов, поп-музыка и гиперреализм. На крыше даже иностранный язык можно выучить, университет культуры, честное слово.
Но была тема, которой все они старались избегать. Тема эта — горы. Алексей и Павел были кандидатами в мастера по альпинизму, Егор — дока в спелеологии. Начни только разговор, обозначь каким-нибудь словом этот удивительный мир — горы, и сразу начнешь тосковать. И стыдно станет, что не идешь с рюкзаком по маршруту, а вкалываешь за деньги, копишь презренный металл… А главное, если такой разговор все-таки случался, он носил ожесточенный, почти мрачный характер. Егор помалкивал, спорили Алексей и Пашка, расходясь в оценке современного альпинизма.
Павел говорил: «Я горы люблю. Я товарищей люблю. А альпинизм малость разлюбил». — «Ты не путай, — сердился Алексей, — не путай официальный альпинизм с самой сутью альпинизма». Павел: «Ах, суть? В горы едешь от города отдохнуть, от его суеты, безденежья, вранья, блата этого… А тут приезжаешь — и все то же самое, бюрократия и моральная грязь! Сидит, понимаешь, Игнатюк с сизой мордой, глаза, как пробками заткнуты. Я вижу, что он мне документы не подпишет и снаряжение не даст, потому что он его еще зимой пропил. Это в Москве водки не достанешь, а он там наверху запасы на десять лет сделал». Алексей: «Игнатюк частное лицо. Черт с ним. А товарищи? А спайка? А вершина?»
Здесь уже Пашка устает сердиться: «Третьеразрядникам это говори. Они тебе в рот будут смотреть». Алексей и сам знал, что Игнатюков полно развелось, что организованный альпинизм оброс бюрократией. Раньше что нужно было: чтоб маршрут красивый, гора высокая и люди надежные. А сейчас надо кучу бумаг оформить, прежде чем в горы вырвешься. И еще все борются за очки. Главное — разряд получить. Зачем потеть и лезть на крест Ужбы «пять Б», если можно на пупырь сходить, очки те же. Пупырями в альпинизме пренебрежительно называли однодневные или двухдневные горы — невысокие, теплые, сухие. Там, конечно, и категория сложности, и скалолазание, но ходили по этим горам из лагеря в лагерь, как говорят, в тапочках, с одной ночевкой на маршруте.
Пашка, конечно, прав, но и пупырь гора. А гора — это откровение, это такое место на земле, которое ставит человека в сверхнапряженные условия. Сколько тому примеров, в городе мальчишечка так себе, живет эгоистом, о ближнем не думает. Суетится-мелочится, а вышел на маршрут, и вся шелуха с него слетела. О нем все заботятся, и он заботится о других, все вкалывают, и он работает из последних сил. В горах один способ дойти — быть Человеком. Так что ты, Пашечка, хоть в чем-то и прав, но святого не трогай, самой сути альпинизма не марай.
— Ах, святого? Ах, мараю?.. — однажды так разорались, что сопли забыли пристегнуть и краску на кровлю вылили.
Нет, не надо на крыше трогать кровного, поэтому Алексей, пытаясь разговорить Молодого, — надо же узнать, что за человек рядом висит, — не стал спрашивать про горы, а начал задавать нехитрые вопросы, мол, где научился красить да работал ли раньше на халтуре, где, с кем?
Молодой отвечал коротко: малярничал только у бабки в деревне, забор красил, на халтурах работал мало, только внизу и без всяких обвязок, а разговорился именно на альпинизме, хотя об этом его и не спрашивали. Он не говорил, какие вершины брал и с кем ходил, а обсуждал качество снаряжения. Видно, тема эта его волновала, и он не раз спорил, отстаивая свое. «…Я на свои шлямбуры должен рассчитывать. Руки друга, как в песне поется, это, конечно, хорошо, но хороший шлямбурный крюк — еще лучше. Крюки я сам делаю». Он называл марки стали, объяснял, на каком станке лучше работать, как закаливать. Тут же достал из кармана связку крючьев, отцепил один, ощупал кладку стены.
— Смотри сюда, — и не успел Алексей опомниться, как он вытащил из-за пояса молоток и ловко забил крюк в самую середину недокрашенного кокошника.
— Ты что колотишь? — спросил, выглядывая из-за барабана, Егор.
— Да вот крюк вбил. В учебных целях, — ответил за Молодого Алексей.
— Тебе что здесь — скала, что ли? — разозлился Егор. — Мы на церкви крюки бьем в балки, и то в случае крайней необходимости. Зачем ты его вбил?
— Для самостраховки, — ответил Молодой, независимо щурясь. Ему очень не понравился тон, каким его отчитывал Егор.
— А сколько тебе нужно, чтобы подстраховаться? Ты и так уже на трех страховках висишь.
Всего долю минуты Молодой обдумывал, взорваться ему, объявляя свои права, или промолчать.
— Да ладно, мужики, — сказал он примирительно. — Нашли о чем разговаривать. Кому эта церковь нужна-то? Старухам? Так они сюда не полезут и крюка моего не увидят.
— Ты хоть знаешь, что красишь? Закладную доску читал?
— Какую еще доску?
— У входа. Было бы тебе известно, что реставрируем мы церковь шестнадцатого века, построенную при Иване Грозном на деньги слободы. Ты этот крюк прямо в нашу историю вбил. Церкви суть достояние народа, и нечего их крючьями уродовать.
Последнюю фразу Егор произнес с легкой насмешкой над собой, он слегка стеснялся, что произносит прописные истины нравоучительным тоном,
