Дарья Донцова - Любовь-морковь и третий лишний
Очень хорошо знаю, что Вовка не переносит вида слез, и сейчас настала пора применить сильнодействующее средство. Но майор неожиданно рассмеялся:
– Лампудель, был такой Станиславский, он говорил порой актерам на репетиции: «Не верю».
– Я не лгу.
– А я вовсе не собирался тебя ругать.
– Да? Зачем тогда велел запереть?
– Мне нужна твоя помощь, – проигнорировав вопрос, заявил Вовка, – делом Тины Бурской занимается наш отдел. Зная твою активность, быстроногость и вездесущесть, полагаю, что ты весьма преуспела, обогнала меня на лыжне. Ну-ка расскажи…
– Что? – Я старательно прикидывалась дурочкой. – Ей-богу, нечего.
Вовка вдруг сгорбился.
– Я повышения звания жду, сколько можно в майорах ходить, но, видно, не видать мне новых погон, торможу с делом Бурской, думал, ты поможешь.., – Конечно, – с жаром воскликнула я, – всегда готова оказать услугу, если тебе надо, то слушай! Могу сообщить имя убийцы.
– Так!
– Павел Закревский.
– Это кто?
Я удовлетворенно хихикнула:
– Ты был прав, я обошла всех на повороте. Сын Бурской.
– Валентины и Семена?
– Павел – ребенок Тины, впрочем, давай все по порядку! – воскликнула я. – Знаешь, как я впуталась в эту историю?
– Даже предположить не могу, – покачал головой Вовка.
– Жанна попросила помочь.
– Жанна?
– Да, именно она. Ты ведь знаешь, что я считаю своим долгом прийти любому человеку на помощь.
– Ага, – кивнул Вовка, – об этом жизненном принципе, о девизе: «Чужой беды не бывает», я не раз слышал от госпожи Романовой, но где ты столкнулась с Жанной?
– Сделай-ка нам кофеек, – улыбнулась я, – правда, я терпеть не могу растворимые напитки, но, на худой конец, выпью и его.
Вовка пошел к чайнику, а я села в кресло, попыталась пятерней причесать волосы, затем плюнула на дурацкое занятие и завела рассказ.
* * *Целую неделю после разговора с Вовкой в кабинете Батурина я просидела дома под арестом. Костин поступил со мной жестоко, и, честно говоря, я обиделась на майора.
Я-то решила ему помочь, выплеснула все известные сведения, отдала диктофон с записями, вручила адреса, телефоны, имена опрошенных мною людей, не утаила своих логических умозаключений, назвала, в конце концов, имя убийцы, и что?
Меня заперли дома в прямом смысле этого слова, отобрали ключи от квартиры и машины, а верхнюю одежду вкупе с сапогами и ботинками Вовка отволок к себе, приговаривая: «Так надежней будет».
Юлечка окрысилась на меня за репейное масло, которое с огромным трудом отмылось с ее волос и с тела Ириски. Впрочем, совет, данный соседкой Верой, оказался дельным, йоркшириха перестала чесаться.
Семь томительных дней я шлялась по квартире, от скуки занимаясь хозяйством, но к вечеру пятницы, этак часам к восьми, на меня напало отчаянье. Чем заняться, а? Комнаты вылизаны до блеска, обед из пяти блюд в холодильнике, все вещи перестираны и переглажены, собаки вымыты, а кое-кто даже расчесан.
Что делать? Смотреть телик? Больше не могу пялиться в экран, а книги все перечитала, и потом, разве можно по второму разу увлечься детективом? Имя убийцы уже известно. Да, теперь становится понятно, что, если мне предложат выбор: сидеть в замке без дела или служить рабом на галере, я, не колеблясь, выберу рабство и начну ворочать веслами, потому что без работы можно сдохнуть от тоски.
В полном отчаянии я решила еще раз расчесать Рамика, взяла гребень, и тут из прихожей донеслись голоса, мигом забыв про пса, я кинулась на звук.
Около вешалки стоял незнакомый светловолосый мужчина лет сорока.
– Здрассти, – вежливо сказал он.
– Знакомься, Лампудель, – весело воскликнул Вовка, – это Лисица!
Я, не очень-то настроенная разговаривать с майором, мигом заинтересовалась:
– Где лиса?
Блондин улыбнулся:
– Я. Это фамилия такая. Лисица. Разрешите представиться, Юрий Лисица.
– Лампа Романова, – кивнула я, – это имя такое, Лампа.
– Очень мило, – кивнул Юрий.
– Польщена вашим комплиментом, – непонятно почему стала злиться я.
– Тихо, тихо, – захихикал Костин, – если одному от родителей досталась фамилия Лисица, а другая обзавелась имечком Лампа, то кто же тут виноват?
Лампудель, сгоноши нам чайку, живенько, с бутербродами!
Я поджала губы, а потом, сказав: «Сам великолепно справишься с этим», ушла к себе, легла на кровать и отвернулась к стене.
– Эй, Лампудель, – крикнул Вовка, входя в комнату, – хватит злиться, я с подарками пришел!
– Спасибо, положи на тумбочку, потом посмотрю.
– Заканчивай дуться!
Я села.
– Ты меня обманул!
– В чем? – изумился Костин.
– Воспользовался тем, что я всегда готова помочь человеку, заставил рассказать кучу подробностей о деле Бурской, а сам! Очень гадко поступил, посадил меня под домашний арест.
Вовка ухмыльнулся:
– Пошли на кухню.
– Ни за что.
– Там подарки! Замечательные, ты о таких мечтала!
Мне стало интересно.
– О чем это я мечтала?
– Давай пошли, – велел Костин.
Я, сгорая от любопытства, послушалась.
На кухне за столом сидел Юрий, перед ним на тарелке лежал кусок хлеба с маслом.
– Отчего вы не взяли ни колбасу, ни сыр? – спросила я.
– Да? – вытаращил глаза Вовка. – И где такое есть?
Следовало ответить: «Конечно же, в тумбочке под телевизором», но после случая с чумой я побаиваюсь шутить, поэтому просто сказала:
– В холодильнике.
– Я нашел там только масло, – забормотал Костин, – сделай нам сандвичи сама.
– Это то, о чем я мечтала?
Костин заулыбался:
– Нет! Это он!
Я уставилась на смущенно потупившегося Лисицу.
– Он? В каком смысле?
– Ты всегда хотела такого, – заявил Вовка.
– Я вовсе не собираюсь выходить замуж, – взвизгнула я, – пусть уходит!
– Я женат! – воскликнул Юрий.
– Тем более!!!
– Лампудель, – засуетился Вовка, – отчего тебе в голову сразу лезут кретинские мысли? Ну кто говорил про свадьбу?
– Спасибо тебе, – окончательно обозлилась я, – ты привел сюда этого медведя с какой целью? Предложить мне его в любовники?
Вовка захлопал глазами, а Юрий быстро сказал:
– Ни в коем случае! И потом, я не Медведь, а Лисица!
– Хоть бы заяц, – рявкнула я, – красный, плюшевый! Шансов нет.
– Она дура? – совершенно спокойно спросил гость у Вовки.
– Нет, – ответил майор, – вернее, не во всех обстоятельствах, просто, как обычно, уперлась рогом в одну версию, остальных не видит, но я знаю, как с ней управляться, сейчас она станет ласковой и нежной.
У меня потемнело в глазах. Схватить сковородку и дать Вовке по башке? Или лучше воспользоваться половником, он железный и дешевый, а сковородочка с антипригарным покрытием стоила бешеных денег, еще испортится тефлон от удара!
И тут Костин торжественно заявил:
– Ты была права во всем, кроме одного: Тину убил не Павел Закревский.
Я рухнула на диванчик.
– А кто?
– Могу рассказать.
– Говори.
– Бутерброды сделаешь?
Не теряя времени, я ринулась к холодильнику, вытащила батон колбасы и принялась резать его со скоростью автомата.
Вовка удовлетворенно хмыкнул и начал:
– Если хочешь узнать, кто убийца, сначала спроси себя: кому выгодно убрать человека, верно?
– В принципе, да, – кивнула я.
– У Тины Бурской на самом деле был сын, она родила его очень рано. Ну да всю эту историю ты знаешь, я начну сразу с того места, как Павел ушел из дома.
Пообщавшись с Каролиной Карловной, юноша отправился домой, прошел в комнату Ирины Константиновны и принялся рыться в ее вещах. Евгений, почитавший мать, как бога, не выбросил ничего: ни платья, ни книги, ни безделушки, просто закрыл спальню, сказав Альбине: «Туда не ходи». Жена, до потери пульса обожавшая мужа, не решилась его ослушаться.
А Евгений сделал одну большую ошибку, комнату матери он законсервировал, не разбирая вещей, наверное, посчитал неприличным совать нос в шкафы покойной, впрочем, может, имелась у него какая-то другая причина, но нам важен факт – в спальне Ирины Константиновны долгие годы интерьер оставался таким, как при ее жизни. А в тумбочке у кровати лежал дневник, который пожилая дама вела всю свою жизнь, каждый вечер Ирина записывала события уходящего дня, не пропустила ни одно число. Смерть настигла даму внезапно, она не успела уничтожить документ, а Евгений не знал о дневнике матери, который был чем-то вроде интимного друга Ирине, она, похоже, никому о нем не рассказывала.
Желая найти телефонную книжку покойной, Павлик открыл тумбочку и наткнулся на стопку тетрадей.
Очень скоро, прочитав мемуары, он узнал всю правду о браке Альбины и Евгения, о приемных детях Диме и Вале, имелось в записях и упоминание об акушерке Зинаиде, были там и ее адрес, телефон…
Ошеломленный всеми открытиями, юноша ушел из дома, покидая квартиру, он совершил два поступка.
Один вполне объяснимый – записал координаты Зинаиды, второй нехороший. Павел взял из коробки, в которой Ирина Константиновна хранила свои драгоценности, пару дорогих колец. Он продал украшения, снял квартиру поступил в парикмахерское училище и попытался начать карьеру стилиста, несколько лет Павел барахтался в нищете, потом слегка поднял голову. Он работал в разных парикмахерских, имел клиентуру, но все это было службой на чужого дядю, ни славы, ни денег ремесло не приносило. Свою родную мать Павел не искал, Зинаиде не звонил, после прочтения дневника Ирины Константиновны Закревский испытывал страх перед родственниками, он твердо решил жить один. История Евгения, Альбины, Каролины и Якова поразила парня в самое сердце, если из-за любви к сыну Ирина Константиновна способна была сделать несчастными кучу людей: Альбину, Каролину, детей, то не нужна Павлику любовь вообще. А его мать, скорей всего, беспутная баба, не очень-то она обрадуется, увидев повзрослевшего сына. В общем, жизнь Павла была беспросветна: материальное неблагополучие, неудачная карьера и одиночество. Закревский, внешне веселый, приятный, не желал заводить ни друзей, ни любовниц. Нет, он не жил аскетом, но, как только понимал, что очередная девушка начинает вползать к нему в сердце, мигом обрывал отношения, перед глазами Павла вставала страница из дневника Ирины Константиновны и фраза: «Пусть весь мир зальется слезами, но мой сын должен быть счастлив».
