Иоанна Хмелевская - Закон постоянного невезения

При виде собственного изображения рядом с «хондой», загнанной в старый сарай на садовом участке, Мариуш Ченгала тут же сломался. Не пришлось даже напоминать ему обо всем богатстве, шикарном оборудовании фотоателье и мастерской, «мерседесе», инструментах… В наличие очевидца он поверил без каких-либо сомнений и даже не спросил, кто это.

– Я больше не мог, понимаете, – говорил он с отчаянием в голосе. – Четырнадцать лет! Последние четырнадцать лет я как будто не жил, словно меня вообще на белом свете не было. С самого начала оказалось, что у меня есть какие-то там способности, и никогда, ни одного разу, я не мог даже в этом признаться. Только то, что нужно было для учебы, и ни на грош больше! Все шло на его счет, всю работу я за него делал, сам ведь он ничего не умел, у него в таких тонких вещах обе руки левыми оказывались, зато дурацких идей – хоть пруд пруди. И я все это должен был реализовывать!

– Но почему? – мягко спросил Бежан. – У него на вас что-то было? Он вас шантажировал? Но чем?

– Я даже не знаю, можно ли это назвать шантажом? Хотя… Возможно, да. Ведь он мог в любой момент все это у нас отнять, вроде бы все это Баськино, но на самом деле – его, у него были наши векселя, и он мог все забрать у нас на самых законных основаниях… Но не это было самое страшное…

– А что?

– Он сам. То, каким он был, – ответил Мариуш Ченгала с ожесточением и застыл, глядя куда-то вдаль.

Они сидели втроем на садовых стульях у туристического столика позади той самой пристройки, в которой находилась двойная мастерская. Оттуда видно было громадное стекло оранжереи, в которой просматривалась оргия буйного цветения кактусов.

Атмосфера была прямо-таки товарищеская, что всегда больше нравилось майору, при этом он почему-то был убежден, неизвестно почему, что арестованный вовсе не намерен бежать. Что он полностью капитулировал.

– Кое-что о том, каким он был, мы уже знаем – буркнул Роберт.

– Нет. Ничего вы не знаете. Со стороны, – да, вроде бы можно было увидеть, что это – плохой человек, ощущался гнет, давление. Но вблизи все это проходило: не человек, а божество, он так умел все перевернуть, что ты становился абсолютным глупцом. Ведь я годами боготворил его, свято верил в его благородство, великий ум, во все, что хотите. Верил, что он борется за социальную справедливость, карает подлецов, помогает приличным и достойным людям, этакий Робин Гуд двадцатого века. На самом деле он борется за деньги и власть, чтобы выиграть этот бой, я ведь собственными глазами видел, как он вытаскивал людей с самого дна, а на самом деле – ничего подобного! Он любил власть ради самой власти, он хотел управлять всем и вся, ведь он нам даже пожениться не позволил, мы так живем, неофициально, потому что ему так хотелось…

– Но почему? – изумился Роберт.

– А холера его знает, почему. Видно, так ему было удобней. Хотя оба мы люди свободные и могли бы в любой момент…

– И вы не протестовали? – спросил Бежан.

– Протестовал. Позже. Вначале-то нет, мне это и в голову не приходило – верный слуга! Постепенно открывались у меня, дурака, глаза, пока наконец я не понял, что живу так, словно меня вообще не существует. Я хотел добиться каких-то успехов, достижений, я был на это способен, старался изо всех сил, а он даже никогда меня не похвалил. Только критиковал. Знаменитый фотограф, большой художник, а я вроде как еще не дорос до славы, поэтому он брал на себя авторство всех моих работ, и я, клянусь Богом, верил, что все это – для моего же блага. Полный кретин! Деньги тоже забирал он, я же получал столько, сколько он мне выделял от щедрот своих. Наконец я стал нажимать, пусть хоть что-то будет мое, пусть я появлюсь на рынке под своим именем, хотя бы какой-то небольшой альбом, о снеге… Это ведь чудо, а не тема! Ну ладно, он поначалу даже согласился – и снова фигу, рассовал все снимки как свои. Я разозлился. На расстоянии. Одной встречи хватило, чтобы я поджал хвост и продолжать работать мальчиком на побегушках, но теперь уже постоянно упирался, а он морочил мне голову.

Хуже того. Одно издательство – я пошел туда один, без него – хотело взять три снимка, но потом отказалось, а я случайно узнал, что это он лично меня отклонил. Не давал мне самостоятельности, держал за горло и душил…

– А оружие?

– Что оружие?

– Что-то там с оружием вы для него тоже делали?

– Все для него делал я. Оружие переделывал по-разному, такие у него были фантазии, хотел, чтобы у него все было необычное, нетипичное, в том числе и замки. Там, в его доме, ни один взломщик бы ничего не сделал. Ну а я уже больше не мог, что-то внутри у меня перевернулось, в последний раз я поехал туда со скандалом, в бешенстве, потому что он снова мне все напортил: вроде бы разрешил собственное издание, а потом фиг. Всю дорогу к нему я ругался: хватит, довольно, уеду из страны, эмигрирую, две профессии в руках, и обе – интернациональные, не позволю больше себя угнетать. Ну как обычно, он меня заговорил, объяснил мне по-научному, что так было необходимо, я совершенно обалдел, смирился, он взял меня голыми руками. Обещал равноправное партнерство…

Неожиданно Мариуш Ченгала замолк. Лицо его пылало одновременно гневом и горечью.

– Это происходило там, в салоне, где вы пили? – деликатно спросил Бежан.

– Там. Он принял меня, как гостя, с почтением…

– Вот именно. И что было потом?

– А потом он потребовал, чтобы я что-то придумал с заряжанием этой двустволки с укороченным дулом…

– Он впустил вас в кабинет?

– А как же иначе? Он одного меня туда впускал, ведь я же сам ему там все и оборудовал, но только тогда, когда никто этого не видел. Даже его Михалина понятия не имела, что я бываю в этом священном месте. У него там был инструмент, и я много разных вещей делал прямо у него.

– И что дальше?

– Не знаю.

– Ну, не надо глупить. Вы ведь должны были что-то запомнить.

– Да помню я, конечно помню. Но не знаю. Что-то со мной произошло. Может, не до конца он меня заговорил или, может, слишком быстро потребовал следующей работы, которой мог бы потом хвастаться… Не знаю. Он показал мне, что ему нужно, я зарядил жаканами… Весь этот бунт все еще бурлил во мне, и что-то вроде как мелькнуло в голове: о боже, если бы это его не было на свете, а не меня…

Не помню даже, целился ли я, но грохнул два раза…

И тут же пришел в себя: господи, что я наделал!..

Ну, а его больше не было на свете, все было кончено. Слишком даже хорошо у меня получилось…

– Таким образом, вы признаетесь в убийстве Доминика Доминика?

– А что еще мне остается? Признаюсь. Но пусть уж все будет до конца. Потому как я еще подумал, что он и после смерти меня уничтожит, так вот – не дамся, нужно стереть все следы, бежать… Я вытер двустволку, повесил ее на стену, помыл посуду…

И убежал.

– Вы все за собой заперли?

Мариуш Ченгала посмотрел на Бежана отупелым взглядом.

– Что?.. Не знаю. А что – было заперто?

– По-всякому. Но вы запирали?

– Понятия не имею. Не знаю. Наверное, я о чем-то думал, потому что никакого запирания я не припомню. Возможно, что мои нервы были до такой степени взвинчены…

– Действительно, это вполне возможно…

Разумеется, оба они хотели прояснить и некоторые другие детали, но большого успеха не добились.

От финансовых дел Доминика Мариуш Ченгала был далек, накопленную в святилище документацию, естественно, видел, но в суть ее не вникал, знакомства Михалины Колек его вообще не касались, а всякие там выходки Каи Пешт доходили до него лишь косвенным путем, через Барбару Буковскую. От Барбары он убийство скрыл, хотя она уже давно не слишком-то высоко ценила Доминика. После посещения мастерской Гурским он перепугался, стащил у нее ключи от старого садового участка и попытался избавиться от мотоцикла, но, похоже, это ему не очень-то удалось. Но зато он решился на смелый поступок и под собственным именем дал пару снимков в книгу о фотографии. Тут уж Доминик не мог ему напас кудить…

41

– В высшей степени неприятное и сложное дело, – заявила бабушка на следующий день после демонстрации. – Я размышляю о нем со вчерашнего дня, и у меня уже более или менее складывается картина событий. Я не отличаюсь склерозом и еще не утратила зрения и слуха, поэтому хотела бы узнать, по какой такой причине два человека, внешне друг другу чужие, щадят какого-то там Мариуша с необычной фамилией.

Как моя внучка, так и вы… – она сделала жест в сторону Лукаша, избегая его взглядом, – оба вы обвиняете его с явной неохотой. А по моему мнению, он – ключевая фигура. Так в чем же там дело с фотографиями и механизмами? И что у него общего с преступлением, совершенным против бывшего сожителя Изы?

– Ну, – жадно подхватила тетка Иза. – Что?

– Ничего, – сердито буркнула я.

– Очень многое, – сказал Лукаш, который снова присутствовал, так как его заказали для поездки, которая почему-то никак не могла осуществиться. – Вероятнее всего, он и есть убийца, у которого имеются гигантские смягчающие обстоятельства. Убийство в состоянии аффекта. Мы так считаем, но мы можем ошибаться, поэтому предпочитаем не подсовывать властям своих идей. Отсюда и сдержанность, тем более что рядом имеются в наличии лица, в значительно большей мере заслуживающие осуждения.