Кэрол Дуглас - Кот в малиновом тумане
Мэтт плыл из конца в конец бассейна, преодолевая его олимпийский размер, ритмично высовывая из воды голову и плечи навстречу солнцу над головой, чтобы набрать воздуху при каждом следующем рывке.
Плаванье всегда слегка сюрреалистично: входя в чуждую среду, ты стараешься одновременно слиться с ней и отделиться от нее, двигаясь с уверенностью акулы.
Каждый его вдох входил в легкие вместе с солоноватым привкусом и запахом хлорки. Сквозь слегка затемненные очки для плавания он видел мир вокруг под странным углом, который невозможно наблюдать, идя по земле. Ветви пальм трепетали на фоне ослепительно синего неба. Крыша «Серкл Ритц» промелькнула и пропала, когда он повернул в дальнем конце бассейна и поплыл в обратную сторону. Черная точка птицы возникла в небе, когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, и снова растворилась в вышине.
Плаванье кролем в теплой, почти не ощутимой среде было чем-то сродни бултыханию беспокойного зародыша в околоплодных водах.
На двадцать третьем круге Мэтт, вынырнув в очередной раз, увидел над собой мужское лицо, почти полностью скрытое солнечными очками.
Он перевернулся на спину, затем принял вертикальное положение, расплескивая воду и стараясь рассмотреть незнакомца сквозь забрызганные стекла своих очков для плаванья.
— Фрэнк! — воскликнул он, с облегчением узнав визитера. Рассказы Темпл о преступных личностях и странных делах, творящихся в «Хрустальном фениксе», очевидно, сделали его параноиком.
С понимающей улыбкой человек отступил в тень, ожидая, пока Мэтт выберется из бассейна, оставляя капли воды на горячем цементе площадки.
— Что вы здесь делаете?
Ноги Мэтта оставляли мокрые следы, похожие на следы Пятницы на острове Робинзона Крузо. Он взял свое полотенце с шаткого шезлонга по соседству с точно таким же, на который Фрэнк опустился с явной опаской.
— Интересное местечко, — вместо ответа сказал он, засовывая солнечные очки в карман пиджака и окидывая взглядом черный мрамор отделки «Серкл Ритц», делающий здание похожим на мавзолей. — Выглядит даже несколько зловеще.
— Кто бы говорил, — Мэтт окинул его взглядом с головы до ног, от серого костюма с галстуком и остроносых туфель, странно выглядящих на цементе.
— Неписаный дресс-код ФБР, — Фрэнк ослабил узел своего совершенно невообразимого галстука. — Из церкви ушел, а все равно приходится носить униформу.
— Вы на службе? — Мэтт кинул влажное полотенце на шезлонг и уселся на него.
— Я всегда на службе. А ты в прекрасной форме.
— Я всегда в прекрасной форме. Плавание — такая привычка, которая, в некотором роде, способствует медитации.
— Точно, — сказал Фрэнк. — Привычка — вещь полезная. Когда начинаешь носить костюм летом в жаркой и влажной Вирджинии, никакая жара нигде больше не кажется ужасной. А священники привыкают к чересчур торжественной одежде среди нормально одетых людей.
Мэтт смущенно смахнул капли воды с плеча. Неожиданно его раздетость показалась ему неуместной, как будто она символизировала освобождение от службы и избавление от колючей сутаны.
— Никак не могу поверить, что вы — агент ФБР, — сказал он.
— Ты бы удивился, если бы узнал, как много бывших священников становятся служителями закона. Это логично. Мы получаем отличное образование, умение обращаться с разными людьми, плюс преувеличенное чувство правильности и неправильности, добра и зла. Мы хорошо умеем подчиняться руководству и соблюдать правила. Мы верим, что можем изменить мир или, по крайней мере, грязные проявления человеческой натуры.
— Не говорите за всех. Так что вас привело сюда, кроме интересов службы?
Фрэнк с извиняющейся усмешкой достал из кармана пачку сигарет:
— Дурная привычка. Каждый хороший священник, соблюдающий целибат, заслуживает компенсации, какого-нибудь грешка, пусть и менее осуждаемого — еда, выпивка или вот это… Ты не возражаешь?
Мэтт помотал головой, ему, вообще-то, нравился запах табака. И было приятно чувствовать аромат свежеприкуренной сигареты, которой Фрэнк с жадностью затянулся.
— А какие у тебя грешки? — осведомился Фрэнк.
— Никаких. Пока. Моя самая большая слабость — отсутствие всяческих слабостей.
— Принято. У всех свои недостатки, — задумчиво сказал Фрэнк. — Это делает нас людьми. Возможно, твоя несомненная незапятнанность позволила тебе пройти секуляризацию[81]. Немногим из нас разрешается оформить официальные бумаги, потому что мы ведь не имеем права освобождаться от данных обещаний.
Он оглядел Мэтта с пронзительным, почти болезненным любопытством.
— Между прочим, единственные причины, по которым могут это разрешить, выглядят крайне постыдными. Например, отсутствие свободной воли и достаточной зрелости для принятия сана. Или признание в том, что испытываешь такую непреодолимую страсть к женщинам, что не сможешь хранить целибат, или же умираешь — хочешь жениться, и, следовательно, пойдешь прямиком в геенну огненную, если немедленно не получишь разрешение на секуляризацию. Какой жуткий бюрократизм во всем, правда? — он пристально смотрел на Мэтта. — Но не похоже, чтобы ты был смертельно влюблен, к тому же, ты все еще ни на ком не женат. Я, совершенно точно, никогда не замечал в тебе маниакальной страсти к женщинам. И ты был самым серьезным и зрелым из всех семинаристов в классе. Так как же тебе удалось?..
Мэтт смотрел на воду бассейна, ограненный аквамарин, пронизанный солнечным светом.
— Я описал мой случай, и они его приняли.
Фрэнк выдохнул струйку дыма.
— Ладно, это не мое дело. Я просто немного завидую. Конечно, я интересовался, что привело тебя в семинарию; так положено. Все семинаристы всегда выглядят слегка не на своем месте, как свежие призывники в армии. А ты был таким умным, самодостаточным, уравновешенным. К тому же, выглядел как кинозвезда. Я даже думал, что твое решение уйти в религию — это что-то вроде реванша, попытка свести с ума какую-нибудь девушку… или всех девушек на свете.
Мэтт рассмеялся.
— Мое решение уйти в религию — это была попытка сохранить собственную чистоту, и она удалась. Но именно поэтому мое служение провалилось. Слишком эгоистичное намерение.
— Секуляризация редко разрешается. Большинство бывших священников уходят без благословения, попадают во что-то вроде морального лимба[82]. Мне пришлось жениться в епископальной церкви, а ты свободен оставаться католиком…
— Я еще не свободен, — перебил Мэтт. — Когда вы женились… ваша жена была вашей первой женщиной?
— Нет. Я не был девственником. Я… честно говоря, слегка ополоумел, когда оставил сан. Не знал, как и что, в моем уже не юном возрасте… Пустился во все тяжкие. Экспериментировал, прежде чем нашел то, что мне было нужно.
Мэтт почувствовал, что краснеет.
— Я спрашивал не об этом… Просто хотел знать, была ли ваша жена первой женщиной, с которой вы стали встречаться. Обычно бывшие священники женятся на бывших монахинях. Но вы сказали, что она вдова.
— Сэнди уж точно не монахиня. Слушай, Мэтт, если ты намерен ходить вокруг да около, то это зря. Лучше сформулируй конкретно, что ты хочешь узнать, и спроси прямо. — Он смущенно покосился на Мэтта. — Тогда и не узнаешь больше того, что тебе положено. Ну, вот, мы опять вернулись к прежним временам: я выдаю директивы, ты слушаешь. Но я, по крайней мере, прошел это испытание прежде тебя. Это хуже всего — пытаться социализоваться в миру, среди множества женщин, с которыми теперь следует общаться совершенно иначе и непонятно, как. И еще — пережить привычку избегать их, уклоняться от них, которую мы получили в семинарии.
Мэтт кивнул:
— А что делать с положениями церковной доктрины? Теперь, когда я в миру, кажется совершенно невозможным жить согласно церковным правилам.
Фрэнк рассмеялся от всей души, выпустив напоследок целое облако дыма, затушил сигарету подошвой на цементе, потом подобрал окурок и аккуратно завернул его в вынутую из кармана бумажную салфетку, прихваченную в какой-то закусочной.
«В этом весь отец Проныра, страшный чистюля, — подумал Мэтт. — Как ему удалось совершить удивительный переход между священством и светским мировоззрением?»
— Что, ты уже чувствуешь свою большую близость со смущенными прихожанами, которые явились на исповедь? Да, это нелегко. Мы покидаем священство такими же, какими пришли в него — неловкие гадкие утята, несмотря на всю свою утонченность. Чересчур образованные, чрезмерно этичные и совершенно неопытные в жизни. Разве ты до сих пор не понял, что нет ни малейшей возможности не грешить в миру? Невозможно быть безгрешным, не утратив при этом человеческой сущности и человеческих чувств. Секрет состоит в том, чтобы выбирать грехи, которые наносят меньший вред другим и тебе самому.
