Маргарита Малинина - Портфолио мадам Смерти
— Доченька, ты такая наивная, ты ничего не поняла! Не собирались они отдавать тому москвичу деньги! Они их хотели себе забрать! А ему сказать, что я отказалась платить! Это они ради несчастных двенадцати тысяч хотели обречь семью на смерть!
— Врешь! Отдала бы деньги, и ничего бы не случилось!
— Она не врет, — неожиданно для себя заявила я во всеуслышание. Народ тут же обратил на меня свое внимание, до жути перепугав меня и смутив. Ладно, Юля, начала, придется заканчивать. Просто с ее словами один маленький кусочек пазла, до того валяющийся в отдельности, или как Катя скажет — «лишний», вдруг встал на место, оказавшись «нужным». — Дело в том, что в блокноте Фалалей считал затраты на запись нового альбома. И к двадцати тысячам, обещанным ему директором ЗАО «Росстроймаш», приплюсовал двенадцать, которые должен был получить от Малиновой.
Лера внимательно меня слушала, но ничего не произнесла, только боязливо прижималась к Александрову, словно с минуты на минуту ожидая, что он возьмет и бросит ее снова.
— Молодец, Юлена! — похвалила Катя. — Я верила в тебя!
— А сама-то ты как догадалась?
— У меня было слишком мало сведений, чтобы связать все это воедино, но моя интуиция, которая ни разу еще не подвела, подсказывала, что смерть обоих музыкантов напрямую связана с деньгами, которые они надеялись получить. Поскольку я ждала, когда со мной разделается проклятье, а решить задачку не успела, то передала «дано» тебе. Все-таки перед тобой еще Лера была по списку… В общем, я надеялась, ты успеешь это дорешать.
Короче, теперь все стало ясно. Одно мне уже никто никогда не объяснит — зачем Фалалею понадобилась записка, украденная им из нашей комнаты? По всему, он ждал, когда с ним свяжутся, чтобы отдать деньги, и думал, что еще просто рано, оттого они и поехали на эту экскурсию. Путевка у них на три-четыре дня, наверняка волнения пока не было. Почему же он решил, что то послание, которое мы так жадно обсуждали с Катей в машине, непременно с ним связано? Загадка.
Наконец приехал следователь, зафиксировал наши показания, обрадовал, что мы ему почти все раскрыли, дело осталось за малым — собрать улики, снять отпечатки и забрать оставшиеся трупы на радость патологоанатомам. Но мы для этого не нужны, потому можем возвращаться домой. Суд пройдет гладко, предвидел он, так как все преступники написали чистосердечное.
— А как же проклятье? — спросила его я.
— Проклятье? — изумился мужчина средних лет. — Никакого проклятья не существует. Взрослые люди, а верите в чушь всякую. Нечего дурные фильмы на ночь смотреть!
Вот вам ответ. Но это как поглядеть, товарищ следователь. Что вы скажете про внезапную смерть Агаты? Про падающий абажур? Про молнию, ударившую в дерево, возле которого находился Кеша? Про свалившуюся в овраг Леру? Про то, что я чуть не шлепнулась с моста в воду? Про удар током? Почему все происходило в точности по порядку построения членов группы на снимке? Я не знаю, кого или что винить в этом: яд Агаты, выплеснутый в окружающую среду с ее смертью (эффект джу-бня, если вы помните); то, что обряд закрашивания глаз провели слишком поздно; пророческое стихотворение Фалалея; слова о проклятье, произнесенные вслух, или же тот факт, что экскурсию возглавила Лера (как считает она сама)? Я не знаю, откуда оно взялось, это проклятье, почему оно действовало и какие у него были планы, вот только я знаю наверняка: оно было. И кто бы мне сейчас что ни говорил, я всегда буду помнить, что проклятья существуют, и я должна быть благодарна своим друзьям, а в первую очередь, конечно, небесам, за то, что осталась жива.
Эпилог
Семь вещей
Ближе к Новому году мне по почте пришло письмо от Александрова, содержащее сразу несколько ошеломляющих вещей. Первой и самой менее ошеломляющей оказалась открытка в виде большого белого снеговика со стандартным поздравлением с наступающим Новым годом. У нас в ближайшем киоске тоже такие продаются. Вторая, третья и четвертая вещь объединяются в одну категорию, это были фотографии… с их с Лерой свадьбы! Которая состоялась, видимо, совсем недавно. К слову сказать, Лера в белом платье и фате выглядела потрясающе. В сопутствующем письме (вещь номер пять) Кеша кратенько поделился со мной радостью: наконец-то его семья уступила, разрешив им сочетаться законным браком, согласившись с тем, что цвет кожи, по сути, не имеет большого значения, главное, чтобы человек был хороший.
Если пятая вещь удивила и дико расстроила, навеяв желание поскорее покончить с жизнью, то шестая вещь вовсе ударила меня обухом по башке. Это была смятая записка с шифровкой, которую у нас с Катей увел из комнаты погибший Фалалей. Фалалей ли? На пустовавшем месте белого листа Иннокентий написал, что сожалеет о своем неизлечимом генетическом негритянском любопытстве, толкнувшем его на сей гнусный поступок (вот почему на той прогулке он не спрашивал, что за письмо ищет Катя, и дело отнюдь не в природной тактичности), но мы четверо, видите ли, слишком горячо обсуждали содержание данного послания в машине, и он не сумел удержаться, чтобы не выкрасть и не прочесть. Вот ведь ловок, гад! Я же помню, что он помогал нам накрывать на стол! Воистину, Катина интуиция не знает границ, она ведь предполагала это. Он добавил, что, прочитав и ничего толком не поняв, хотел вернуть, но сначала не было возможности, а потом забыл, а отдавать в руки было уже поздно, так что пришлось свалить вину на Фалалея, который к тому моменту уже бесповоротно скончался. Кстати, пишет Кеша, он весьма удивился, когда выяснилось, что записка-то ему, Фале, и предназначалась, ничего себе совпадение!
Если шестая вещь всего лишь ударила, то седьмая сразила наповал. Это была последняя фотокарточка в конверте, на которой были… мы с Иннокентием. Он в фотошопе вырезал правый край общего снимка, где мы стоим с ним вдвоем, он — в первом ряду, я — во втором, чуть подвинувшись, чтобы меня не заслонял самый высокий в нашей группе человек, и додумался мне прислать! С ума сойти! Перевернув фотографию, я действительно сошла с ума, узрев номер мобильного телефона и прочитав нижерасположенную надпись, гласящую: «Я знаю, что с тобой либо серьезно, либо никак, и все же… Если вдруг надумаешь, звони!»
— Сволочь! — Я едва не задохнулась от охватившей меня злости.
Очень хорошо представляю себе его улыбку, когда он это мне писал, и очень хорошо представляю себе его улыбку, когда он представлял, как я это прочитаю. Как он мог прислать мне фотографии с его свадьбы, попутно предложив мне позвонить ему, коли станет скучно? Он что, совсем спятил? Да нет же, он знал, конечно, что я не позвоню, просто хотелось… что? Помучить меня? Пошутить? Поиздеваться? Дать понять, что он знает?
Подумав, я отказалась от этой неприятной мысли.
Нет, нет. Наверное, все-таки это было сделано, чтобы объяснить мне наконец разницу между дуальностью и контрастностью. Первая изображена на трех свадебных снимках, вторая — на последнем, четвертом, где позировали перед объективом фотокамеры я и Кеша. Что ж, я действительно не вписываюсь в вашу жизнь, Иннокентий Александров, бывший баскетболист, москвич и философ, и я не стану вам звонить.
Уронив пару слез на строку с его телефонным номером, я с ненавистью разорвала все фотографии, что он прислал, а также его письмо и записку с шифровкой и с облегчением выбросила в форточку, глядя, как клочки картона и бумаги, кружась вместе с декабрьским ветром, медленно опускаются на белую снежную поверхность земли.
— Умерла так умерла, — сказала я сама себе и отправилась к тумбе с телефоном — звонить Павлу. Неделю назад он звал меня в недавно открывшееся кафе, что ж… если предложение еще в силе, я, пожалуй, соглашусь.
По радио играла песня Фалалея (блокнот мы отдали барабанщику Аарону и гитаристам Гектору и Гедеону), исполняемая его же группой, участники которой с их смертью нашли себе нового бэк-вокалиста и новую солистку, и называлась она теперь «Домициан и Домитилла» в честь своих новых хэдлайнеров.
— Ураган надвигается, ну а тучи сгущаются прямо над нами с тобой. Нагло мы их украдем, и тогда, когда мы умрем, чужая кровь будет литься рекой, — пели они.
Мне стало не по себе от охвативших воспоминаний, я тут же выключила приемник, решив, что, как только Паша снимет трубку, первым делом заверю друга в правильности его решения не покупать их альбом, а уж потом напомню про кафе.
