Дарья Донцова - Привидение в кроссовках

– Что ты сказал? – подскочила Шура и, бросив трясти Сеню, кинулась к говорившему. – Мы козы? То­гда ты… козел!

– Ах так, – взвился парень, и началось.

До сих пор мне нико­гда не приходилось принимать участие в массовой драке. Опыта кулачных боев у меня нет, поэтому, поджав ноги, я в ужасе следила за разворачивающимися в кабинете событиями. Шесть тел сплелись в клубок. Изредка доносился разгоряченный мат и визг. На какую-то секунду в дверь всунулась завскладом Лидочка, но, увидав побоище, мигом скрылась. Минут че­рез пять я испугалась. Девчонки не ду­мали останавливаться, парни тоже вошли в раж.

– Немедленно прекратите, – пискнула я с дивана.

Сами понимаете, что мои слова не возымели никакого действия. Надо было вызвать милицию. Я потянулась к телефону, и тут дверь в кабинет с треском распахнулась, появились два милиционера и заорали:

– А ну, прекратили безобразие, живо!

Я удивилась, надо же, как стала работать вневедомственная охрана. Стоило подумать, а они тут как тут; фантастика, да и только.

Клубок дерущихся распался на составные части. Я оглядела участников битвы. У Светы разорваны блузка и колготки, у Лили разрушена прическа, Шурочка лишилась жемчужного ожерелья. Белые бусинки были раскиданы по всему помещению, парням пришлось хуже. У Сени под глазом наливался синяк, губа разорвана, у двух других санитаров – оцарапанные лица и выдернуты клочья волос. Одежда же у всех троих превратилась в лохмотья, словно парни дрались со львами, а не с тремя хрупкими девушками.

– Всем молчать! – рявкнул один из ментов, я посмотрела на него и тяжело вздохнула. По вызову опять прибыли Соловьев Дмитрий Юрьевич и Павел.

– Ну-ка, быстро, – велел Дмитрий Юрьевич, тыча в одного из парней, – имя, фамилия?

– Андрей Мосин.

– Почему дрался?

– Эти козы…

– Сам козел! – заорали девчонки.

– Молчать! – рявкнул Соловьев. – Продолжай.

– Эти козы…

– Сам козел!

– Эти козы…

– Дорогой Дмитрий Юрьевич, – робко предложила я, – мо­жет, пусть лучше девушки расскажут, а то Андрея на козах заклинило.

– Здрасьте тебе, Дарья Ивановна, – сказал мент, – знаешь, где у меня твой объект стоит, вот! – Он провел ребром ладони по горлу. – Каждую ночь происшествие! То привидение тут, понимаешь, носится, то мужик в аквариуме тонет. А сейчас того лучше, драку среди бела дня затеяли. Постыдились бы, вроде приличное место, книжный магазин.

– Как вы узнали про драку?

– Лидия, завскладом, вызвала. Что опять приключилось?

– Так они, – обиделась Шура, – шутят по-идиотски.

– Говори!

Шура принялась повествовать. Сначала в магазине появился Сеня и спросил у Светы:

– Где тут ваша Дарья Ивановна Васильева?

Вид мужика в грязном белом халате не удивил девушку. В магазин вечно являются проверяющие, этот небось из санэпидстанции, поэтому Света преспокойно ответила:

– В кабинете, на диване.

– Откуда ты знала, что я лежу на диване? – удивилась я.

– Заглядывала к вам минут за десять до это­го, увидела, что вы спите, поду­мала, мигрень схватила, – пояснила Светочка.

Семен ушел. Следом появились еще двое парней и потащили носилки.

– Эй, эй, куда? – замахала руками Света.

– За трупом приехали, – бодро возвестил Андрей.

– Чьим? – обалде­ло поинтересовалась Лиля.

– Дарьи Ивановны Васильевой.

– Не мо­жет быть, – ахнула Шура, – она только утром живехонька по магазину бегала!

– Де­ло такое, – философски вздохнул Андрей, – сейчас есть, потом чик, и нету!

Вместе с санитарами, в полном ужасе, продавщицы поднялись в кабинет и увидели директрису, сидящую на диване.

– Хороши шутки, – злилась Шура, – вот мужу пожалуюсь!

– И кто у вас супруг? – полюбопытствовал Павел.

– Женя Бетон, – рявкнула Шура.

Менты замолчали, потом Соловьев осторожно сказал:

– Известный человек, лад­но, коли недоразумение ликвидировано, то, думаю, следует разойтись.

– Вы их не арестуете? – спросила Лиля.

– Так за что?

– За идиотские шутки! – вскипела Шура.

– У нас наряд, – отбивался Сеня, – прикиньте, как я перепугался, ко­гда она села.

Павел покосился на бирку, свисающую с большого пальца моей ноги, и хмыкнул:

– Ну и кто наряд вызвал?

– Во, смотри, – велел Сеня, подсовывая менту какую-то бумажку.

– Ща проверим, – пригрозил Соловьев и начал звонить.

– Ну что, – спросила я, ко­гда разговор закончился, – в чем де­ло?

– «Скорая» сообщила, – заявил Соловьев, – будто поступил вызов в магазин на Федосеева. Потом перезвонила женщина и сообщила, что помощь уже не нужна, она опоздала, а поскольку речь шла об общественном месте, диспетчер вызвала труповозку. Она новенькая, работает первую смену, вот и совершила глупость. Так как, был факт звонка?

– Был, – ошарашенно подтвердила я.

– О смерти кто сообщал?

– Я.

– Зачем?!!

– То есть не я, то есть я, но они не так поняли. Я сказала просто, что помощь долго едет, больная в ней больше не нуждается, врачи опоздали… Я хотела донести до них совсем другие сведения: больная выздоровела, а они решили: умерла! Вот дикость! И труповозку прислали!

– Дикость в другом, – вздохнул Соловьев. – Отче­го у вас вечно какая-то дрянь получается. Вот дождетесь, придет сигнал на пульт, а мы не приедем!

– Прав не имеете, – рявкнула Шура, – только попробуйте, мало не покажется, ясно?

– Пошли, Павлуха, – велел Дмитрий Юрьевич.

– Мы с вами! – крикнули санитары и, подхватив носилки, бросились по ступенькам вниз.

Продавщицы тоже ушли. Шура обернулась и сказала:

– Дарья Ивановна, хоть бирку с пальца снимите, а то жуть глядеть!

Я сдернула с ноги ленточку из марли, на которой болтался клочок клеенки. Ну почему со мной вечно происходят неприятности?

ГЛАВА 31

Валерий и впрямь долго не подходил к телефону. Я слушала протяжные гудки и считала: десять, пятнадцать, двадцать.

– Алло, – раздалось в трубке.

– Добрый день! – радостно закричала я. – Господин Алтуфьев?

– Слушаю.

– Мне сказали, будто вы пишете портреты на заказ.

– Портреты нет.

– Да? А что то­гда?

– Пейзажи.

– Великолепно, мне как раз нужен один для гостиной.

– Моя работа стоит ты­сячу долларов, – торопливо ответил художник.

– О, деньги не проблема, лишь бы картины были хорошими.

– Вас интересует какой-то конкретный вид, – начал переговоры живописец, – или хотите посмотреть уже готовое?

– Я сейчас приеду, говорите адрес…

Примерно че­рез полчаса я, раскрашенная, словно индеец, вступивший на тропу войны, поднималась в огромном лифте, сделанном, похоже, из красного дерева. Представляете, здесь имелись довольно большое зеркало и скамеечка, обитая бархатом. До сих пор я видела подобный подъемник только во Франции, в отеле «Негреско», но тамошняя администрация усиленно делает вид, что на улице девятнадцатый век, в номерах не было телевизоров и холодильников, а горничную нужно вызывать, дергая за шелковый шнур. И несмотря на отсутствие благ цивилизации, постояльцы рвутся в «Негреско» толпами.

Антикварный лифт дотащил меня до самой обычной железной двери. Она мгновенно распахнулась, и на пороге замаячил довольно полный блондин с лицом больной овцы.

– Это вы за пейзажем? – поинтересовался он, да­же не поздоровавшись.

Я кивнула.

– Входите, – разрешил хозяин.

В прихожей он кинул мне две рваные тапки. Пришлось вылезать из ботиночек «Гуччи» и засовывать ноги в отвратительно засаленную обувь. По возвращении домой выброшу колготки.

– Сюда, – велел художник, – по коридору налево.

Я покорно пошла за хозяином. Наконец мы очутились в довольно просторной комнате, где все было сделано для того, что­бы максимально открыть доступ дневному свету. На чисто вымытых окнах отсутствовали шторы, а мольберт был развернут лицом к льющимся солнечным лучам. Сегодня в Москве был отличный денек: ясный, на небе ни облачка, вот только холодно.

– Здесь готовые работы, – сообщил Валерий и начал демонстрировать полотна.

Мой первый муж, Костик, был художник, поэтому я осведомлена, какие нравы царят в среде живописцев, и хорошо знаю слова, которые следует произносить, нахваливая полотно. Нестандартная композиция, насыщенные планы, живые краски, особое настроение, рука мастера – все эти изъезженные словосочетания мигом ожили в мозгу, рот уже открылся, что­бы их озвучить, но тут Валерий повернул лицом ко мне первый пейзаж, и я мигом лишилась дара речи.

Картина производила странное впечатление. Вроде на ней был изображен мирный еловый лес. Немного мрачновато, но вполне нормально. Стоило же поглядеть на темно-зеленую чашу подольше, как в сердце медленно начинал вползать ужас. Деревья были чудовищны. Изломанные, кривые, жуткие, они росли без всякого порядка, изгибаясь под невероятными углами. Возле пенька, тоже искореженного, наполовину сожженного, сидел плешивый, явно очень больной, доживающий пос­ледние минуты заяц. Шубка животного торчала клоками, длинные уши поникли, а из глаз уходила душа. Вверху, на полуоблетевшей березе, нахохлилось несколько ворон, встрепанных и несчастных. Птички с большим интересом поглядывали на отходящего в мир иной зайчика. Всем известно, что вороны большие любители падали, эти явно ждали, ко­гда на полянке останется бездыханное тельце. Картина была насыщена страшным фиолетово-серо-желтым цветом.