Ольга Степнова - Пляж острых ощущений
— Да не знаю я! Я не то чтобы совсем привидение. Есть во мне некоторая обыденность и приземленность. Слушай, где у тебя тут туалет?.. — Я встал и надел рубашку.
Барсук вдруг заплакал. И даже не заплакал, а зарыдал. Это были пьяные, горькие, облегчающие душу слезы. Я не стал его останавливать — пусть прорыдается. Старым, упертым майорам это полезно.
— Если бы ты не погиб тогда в автозаке, тебя бы уже буквально на следующий день из СИЗО выпустили! — сквозь рыдания сказал он. — Я ведь потом свидетеля еще одного нарыл! Официантку того кафе, где молоточник Лялькину шашлыками кормил! Официантка показала, что у того парня на мизинце фаланги не было! Она заметила это, когда он с ней расплачивался.
Я вытянул перед собой руки и внимательно посмотрел на свои пальцы.
— Эх, батя! — Я все же назвал его «батей». — Вот бы ты ее сразу-то нашел!!! До того, как меня в СИЗО повезли!
— Так у них там, гадов, работа посменная! А вне работы сейчас молодых девок разве же разыщешь? Лето, пляж, гулянки, танцульки, клубы, тьфу! — Он налил себе водки, но пить не стал, уставился в стопку, словно увидел там что-то удивительное.
— Это что же получается? — спросил я Барсука. — Кто-то мстит бывшим работникам фирмы «Гарант»? Кто-то уверен, что это по их распоряжению убивали стариков и старушек, и таким же образом — ударом по голове — пытается покарать тех, кто нажился на этих смертях?! И этот палач, как две капли воды похож на меня, с той только разницей, что у него покалечен мизинец?
— Получается так, — кивнул майор. — Я сейчас проверяю всех родственников, которые когда-то пострадали из-за того, что квартира не досталась им по наследству. Мне теперь вину за твою гибель никогда не искупить, и никакой водкой не залить! Я ведь был уверен, что ты дорвавшийся до легких денег юнец! Насолил тебе кто-то когда-то, вот ты и решил свести с ними счеты, думая, что безнаказанность покупается!
— Это деньги моего деда, — счел нужным напомнить я.
— Неважно! — отмахнулся Барсук. — Весь город знает, что понятия «твое-мое» для вас с Сазоном не существует.
— Точно, не существует, — улыбнулся я. Мне почему-то очень понравилось, что весь город об этом знает.
— И ведь сходилось все! Показания свидетелей против тебя… да и знал ты всех… убитых…
— Не всех! Лялькину я не знал, не говоря уже о Чувилине и Селепухине.
— А с Веркой Сериковой в одной школе учился!
— И это раскопал?
— Раскопал. Только это ровным счетом ничего не значит. В этом чертовом городишке все когда-нибудь где-нибудь друг с другом пересекались.
— Здорово, что ты это понял, батя Барсук. Жаль только, что поздно.
— Жаль.
Мы молча выпили.
— Значит, сейчас бы ты меня не стал арестовывать?
— За что?!
— Не за что, — согласился я и опять посмотрел на свои пальцы. Мизинец был целый, целехонький.
— Зачем ты погиб? — Майор с силой потер глаза, и мне показалось, что он снова хочет заплакать и этими слезами вымолить у меня прощение. — Знаешь, может, ты больше не будешь ко мне являться?! Выпили, посидели, и хватит. Я ведь все равно этого гада найду! Слово даю, что найду. С такой особой приметой, как этот мизинец, он никуда не денется!
Я засмеялся. Я так захохотал, что кошки на крыше вздрогнули и фанера на потолке ходуном заходила.
— Брысь! — крикнул я им. — Брысь, сволочи! Батя Барсук, а я не погиб!! Живой я! — Я встал и сплясал чечетку, хотя никогда в жизни не пробовал это делать.
— Я трус. Я убийца. Я подлец. Я ничтожество! Я со дня на день откладываю звонок твоей жене и твоему деду, чтобы сказать им, что ты невиновен. Я не представляю, что с ними будет, когда я скажу им это… Я не представляю, что будет со мной… — Он не слышал меня. И кошки на крыше меня не слышали. Они завозились там, и фанера над головой опять затрещала. Тогда я громко спел «Ой, мороз, мороз!». Я хотел доказать майору, что я живой, но он опять испугался.
— Слышь, ты больше ко мне не являйся, — жалобно попросил он. — Я молоточника поймаю и на пенсию уйду. Слово даю! Огород посажу, дом приведу в порядок, крышу вон починю. Ты только ко мне не являйся, а то на Красногвардейской очень плохие условия.
— Не привидение я!
— Кыш… — майор помахал у себя перед носом рукой. — Кыш!
— Я не Кыш, я…
— Чебурашка? — с надеждой поинтересовался майор.
Я поискал глазами, чем бы можно доказать свое земное происхождение. На глаза мне попался нож. Я взял его и порезал себе палец. Кровь закапала на пол, я сунул палец майору под нос.
— Скажи, разве у привидений бывает кровь?
— Не знаю, — побелел Барсук. — Я не знаю, бывает ли у привидений кровь. Марксизм-ленинизм ответ на этот вопрос умалчивает…
— Тьфу! — разозлился я. — Я жи-вой! Живой я! Пьяный, порезанный, морально опустошенный, но живой! Я пришел сказать тебе, что не погиб в той аварии!
— Какой аварии? — Барсук сидел белый, как мел, он с трудом удерживал равновесие на табуретке, рискуя свалиться в любой момент. Кажется, он созрел для клиники на Красногвардейской, но мне решительно надоело быть привидением. Я схватил его руку и приложил к своему сердцу, чтобы батя Барсук убедился, что оно бьется, поверил, что я из плоти и крови и перестал мучиться угрызениями совести.
Майор побледнел еще больше и стал валиться под стол. Одновременно с этим фанера на потолке затрещала, проломилась, и вместе с фрагментом шифера на обеденный стол свалилась… Беда.
* * *— Твою мать, — только и смог сказать я.
— Мать твою, — пробормотала Беда. — Что за крыши у ментов пошли? Из картона, что ли?!
Старый стол устоял. Элка стояла на нем на четвереньках и действительно напоминала большую, шкодливую кошку.
Я протрезвел мгновенно. И не столько от свалившейся с неба Беды, сколько оттого, что батя Барсук упал на пол и смахивал на бездыханный труп.
Беда огляделась, заметила лежащего на полу майора и спрыгнула со стола.
— Что это с ним? — она попинала майора узким носком туфли.
— Ты следила за мной?!! — заорал я. — Ты подслушивала на крыше?!!
— А ты думал, я буду на диване сидеть и в носу ковырять?! — усмехнулась она. Я признал, что был полным кретином, что ни разу не оглянулся, когда преследовал Барсука. Похоже, Элка топала за мной от самого дома, пряталась, когда я торчал у отделения, кралась за нами до частного сектора, а потом каким-то образом забралась на крышу, чтобы быть в курсе происходящего.
— Тридцать пять с половиной ноль, в твою пользу, — уныло подвел я итог.
Элка меня не слушала, она склонилась над Барсуком и щупала ему пульс.
— Живой, — то ли удивилась, то ли разочаровалась она.
— Бэ-э — э… — вдруг проблеял майор, — бэ-э-э…
— Ну вы тут нажрались, — кивнула Беда на пустые бутылки, чудом устоявшие на краю стола. — А ведь майору-то с утра на работу идти, убийц ловить! Правда, майор?
— Бэ-э-э, — снова подал голос майор.
— Что он хочет сказать? — спросила у меня Элка.
— Наверное то, что ты сломала его крышу, — предположил я.
— Фиг с ней, с крышей. Главное — ты свободен. — Элка обняла меня и поцеловала так, как никогда в жизни не целовала — длинно, всерьез, как целуются школьницы, которые хотят доказать, что они взрослые и умеют все.
— Пятьдесят целых, восемь десятых ноль в мою пользу, — пробормотал я, когда она освободила мои губы.
— С чего это ты перешел на дроби?!
— От счастья. — Я обнял Элку. — От большого человеческого счастья я перешел на дроби.
Мы стояли посреди разгромленной веранды и, задрав головы, смотрели на звезды, которые светили в щербатый пролом. Под ногами у нас валялся пьяный майор и это обстоятельство почему-то делало меня еще более счастливым.
* * *— Значит, живой ты?!
Мне так надоели толстые пальцы Барсука, которые щупали меня, мяли, тыкали и поглаживали, что я с силой отпихнул от себя руки майора.
— Да живой я, живой, батя Барсук!
— А это кто? — он указал на Элку.
— Беда, — честно сказал я.
Майор схватился за сердце, но Элка меня быстро поправила:
— Жена я его, Элка! Вы же меня знаете!
— А откуда ты здесь?
— Я с крыши упала. Это я там шумела, а не соседские кошки.
— А где кошки?! — Барсук огляделся. — Кошки где?!
Я понял, что отвечать на вопросы майора бессмысленно и промолчал.
— А почему в потолке дырка? А кто это столько моей водки выпил?!
— Она, — указал я на Элку и тут же получил от нее подзатыльник.
Полчаса мы с Бедой потратили на то, чтобы привести Барсука в чувство. Уложив на диван, мы отпаивали его крепким чаем и убеждали, что все теперь будет хорошо. Барсук тер свой затылок, по-детски заглядывал мне в глаза и жалобно спрашивал:
— Нет, ну ты точно живой?
Он только однажды сменил пластинку и спросил: — А кого же в автозаке третьим нашли? Кого дед твой похоронил?!
