Козырная дама - Татьяна Михайловна Соловьева
Знай он о ней чуть больше, и все остальное тоже отнес бы ко второму сорту — и сшитый у частной портнихи блузон из недорогого штапеля, и синий, как перезрелая слива, «Запорожец», и маленькую, неудобную «хрущевку», доставшуюся ей после смерти родителей, и неудачные замужества, не давшие ей ничего, кроме статуса «разведенки», и тяжкий, неблагодарный учительский хлеб, тогда как Зоя Иннокентьевна могла бы при желании найти более высокооплачиваемую, выгодную работу переводчицы.
Зоя Иннокентьевна, скажи ей все это Мельник или кто другой, наверное, даже не обиделась бы, не удивилась, разве что усмехнулась бы в ответ печально: а ведь так и есть — она женщина второго сорта, трудяга и одиночка, каких, увы, большинство. Из тех, кому никто ничего не приносит на блюдечке, никто не подставляет в горестях плечо, из тех, кто, стиснув зубы, тянет себя, стариков-родителей и племянников, тянет завод, школу, больницу, тянет страну.
— Сколько вам лет? — неожиданно для себя спросил Мельник.
— Сорок пять…
— Оказывается, мы с вами ровесники… — задумчиво произнес он и, непонятно что имея в виду, добавил: — Надо же!
— Да, это много, — по-своему поняла Зоя Иннокентьевна. — Пора уж к старости готовиться. Хотя… Хотя она все равно придет внезапно, как снег, — однажды утром человек просыпается, подходит к окну и видит, что все вокруг бело.
— Боитесь старости?
— Ее все боятся, кто больше, кто меньше, но боятся. Согласны?
— Нет! Старость страшна тем, у кого ничего нет, чья жизнь не состоялась.
— А из чего состоит жизнь? — с любопытством спросила Зоя Иннокентьевна.
— Каждый понимает это по-своему. Но наиболее распространено мнение, что жизнь состоит из того, что надел, что съел, достаточно ли чиста вода в бассейне, да и вообще есть ли у человека бассейн, — добавил Мельник, взглянув на притягивающее озерцо воды, обрамленное низеньким мраморным парапетом.
— Вы тоже так думаете?
— Нет, я так не думаю. У меня свое представление о том, из чего состоит жизнь…
— Если не секрет, какое?
— Власть, комфорт, покой. Я имею в виду душевный покой, — уточнил Мельник.
— А как же любовь, тепло, друзья?
— Это чисто женская, извините за грубое словцо, бабская, точка зрения! — засмеялся Мельник, и три характерные морщины-борозды вдоль лба, которые, как считают физиономисты, свидетельствуют об интеллекте и присущем человеку скепсисе, дрогнули, изогнулись.
— Напрасно вы так! Люди не ангелы, но и не скоты…
— Скоты!
— Вы не правы…
— Я прав всегда и во всем! — в голосе Мельника появилась жесткость. — Думаю, вы не затем пришли ко мне, чтобы обличать и чему-то учить?
— Нет, я пришла за помощью, потому что, как мне говорили, только вы можете помочь.
Мельник подозрительно посмотрел на Зою Иннокентьевну, пытаясь уловить иронию, но она была серьезна.
Кое-что из того, что она рассказала, Мельник уже знал. Знал о том, что Фогель перешел дорогу Слону и занялся выпуском фальшивой водки, знал, что, помимо торговых, он предоставляет в своих ларьках еще и интимные услуги. Но кое-что было и внове. Махинацию с квартирой, например, в которой замешан Ворбьев. Некоторые его встречи. Конечно, лопоухий якшается и со Слоном, и с Фогелем, и с другими бандюгами. Мельник не видел в этом ничего страшного, тем более что от подобных встреч было больше пользы, чем вреда, — после них Ворбьеву было что рассказать.
Но кое-что Мельнику не нравилось. И он хорошо понимал, что именно. Ему не нравилось, что в городе могут происходить те или иные события не только без его, мельниковского, на то благословения, но он о них, оказывается, даже не знает. Внешне Мельник по-прежнему оставался спокоен, внутри же закипал гнев. Еще бы! Какая-то учительница из двести первой школы, оказывается, больше, чем он, осведомлена о жизни города!
Очень не нравилось это Мельнику, очень.
Но настоящий шок он испытал, услышав о ночном разговоре Ворбьева с Вагитом. Сомнений не было — кавказцем в парке был именно Вагит.
— Я все понял, Зоя Иннокентьевна, — сказал Мельник, провожая гостью до ворот, за которыми стоял ее «Запорожец». — Могу вам пообещать, что ни вас, ни вашего племянника никто и пальцем не тронет.
— А квартира? Что будет с ней? Документы до сих пор у лопоухого, у Ворбьева, — поправилась она. — Я не успокоюсь, пока не получу их обратно.
— Считайте, что и этот вопрос снят. Вам все вернут.
— Когда? — спросила Зоя Иннокентьевна, нисколько не стушевавшись под взглядом холодных глаз Мельника.
— Завтра, в худшем случае — послезавтра. Прощайте!
— Не люблю этого слова. Лучше уж — до свидания. До скорого свидания.
— Пусть будет до свидания, какая разница… — безразлично согласился Мельник и кивнул охраннику Вадиму, торопившемуся навстречу: проводи, мол, гостью дорогую.
Но свиданию, ни скорому ни дальнему, сбыться было не суждено.
* * *Казанцев вошел в кабинет, окинул быстрым взглядом сидевшую у стола прокурора полноватую женщину, поздоровался, обращаясь одновременно и к прокурору, и к его посетительнице.
— Знакомьтесь, Геннадий Васильевич Казанцев, которого вы хотели видеть.
— Очень приятно, — сказала Зоя Иннокентьевна и внимательно посмотрела на вошедшего.
Он был среднего роста, коренаст, одет в голубую рубашку с длинными подкатанными рукавами и не очень-то сочетающиеся с нею по цвету коричневые брюки. Рубашка, видимо, была куплена давно, такие маленькие воротнички уже вышли из моды, но носили ее немного, цвет не вылинял, не поблек. Лицо Казанцева имело тот желтовато-сероватый оттенок, который к сорока годам появляется у людей, непомерно много курящих, мало бывающих на воздухе, питающихся беспорядочно, чаще всего всухомятку, и вообще враждебно относящихся ко всякому режиму дня.
О существовании Казанцева и его группы, занимающейся квартирными делами,
