Нина Васина - Красная Шапочка, черные чулочки
Понюхав корзинку с пирожками и совершенно от этого успокоившись, я села на поваленное дерево, отполированное многими до меня здесь сидящими в ожидании поезда одинокими детьми, и съела первый пирожок. Начинка получилась кисловатой, но в принципе – слишком даже вкусные пирожки для бабушки, назвавшей свою внучку именем тропического паука.
Тут я вспомнила папочку. Когда мама провалилась ступней в слив унитаза, я сказала, что наступило, вероятно, время просить помощи у кого-нибудь близкого и родного, и мама дала телефон папочки, и он сразу же примчался – через каких-то сорок минут, а мама к тому времени уже так задергала свою ногу, что щиколотка опухла, поэтому я поставила ей табуретку, а на табуретку еще подложила несколько книг, чтобы повыше было и сидеть удобно. И ворвавшийся в квартиру высокий темноволосый красавец с запахом пудры, с подведенными черным бровями и накрашенными ресницами стал тут же кричать на маму, потому что, оказывается, она сидела на какой-то важной книге, которую папочка не забрал только потому, что обещал своей матери не появляться на глаза бывшей жене, а книга эта очень редкая. Он кричал: «Раритет! Раритет в туалете!» и, конечно же, довел маму до истерики, и она, встав, стала рвать из раритета листы, комкать и бросать их в папочку, а он бегал из туалета в кухню и обратно и сшибал на пол наш чайный сервиз – поочередно чашки, блюдца, молочник, – а потом присел передо мной в коридоре и сказал: «Прости папочку, котенок, папочка ушел с важного спектакля, подвел всю труппу, а тут эта дура затащила в туалет очень ценную книгу, а папочка тебя любит, и лучше я уйду, пока не утопил ее в этом чертовом унитазе». И ушел. И я даже не успела сказать, что с утоплением ничего не выйдет, потому что нога мамы уже так опухла, что совершенно заткнула собой слив. Я позвонила в Службу спасения и вылила на ногу мамы полбутылки подсолнечного масла, что прибывшие через каких-то пять минут спасатели назвали «умным шагом». С тех пор я зову его только папочкой. В разговорах с мамой. В обсуждениях с одноклассниками его фотографий в журнале «Театр».
Второй пирожок я макала в икорно-горбушное масло, и, надо сказать, сочетание сладкого теста, кисловатых яблок и легкой солености просто восхитило меня. Впрочем, мое восхищение – это еще не показатель, я люблю есть соленые огурцы с пряниками…
Из здания станции вышла женщина. Размахнувшись, она вылила на траву грязную воду из ведра и по-домашнему повесила сохнуть большую серую тряпку на ветку дерева. Вытерла руки о подол синего халата, после чего поправила на голове косынку, завязанную сзади на затылке, и пошла ко мне. Сейчас спросит, как меня зовут.
– И чего ты тут кушаешь? – поинтересовалась она.
– Пирожки с яблоками.
– Пирожки-и-и-и она кушает! – запела женщина радостно. – И что ж без чаю? Пойдем, я тебе чаю налью!
– Спасибо, я их с маслом ем. – Приоткрыв салфетки, я показала на обвязанный горшочек. И тут же добавила, подумав, что до вечера еще далеко – вдруг телега дотащится сюда: – Это, вообще-то, бабушке, меня бабушка ждет в Загибайловке.
– Вы только гляньте! – восхитилась женщина. – И масло у ней в корзинке, и пирожки! И откуда же ты, Красная Шапочка?
Я чуть не подавилась. Потрогала на голове связанную крючком хлопчатобумажную круглую шапочку. Красного цвета. Что моя мама умеет, так это вязать крючком. Она крючком может связать любую игрушку, я их всех люблю – и орангутанга, и тигра, и верблюда, вот шапочку мне связала, чтобы волосы не растрепывались на ветру.
– И что ж тебя не встретили? – присела женщина рядом.
– Вот… Не встретили.
– Так ты, верно, к Кольцовым в Загниваловку приехала?
Я копаюсь в кармане платья, застегнутом булавкой. Вытаскиваю бумажку. Читаю.
– Нет. Не к Кольцовым. К Руте Даниловне Воськиной.
– Ах, эта… – Женщина чуть отстранилась, чтобы оглядеть меня всю, и подняла выпавшие из кармана деньги. – Есть платок?
– Есть. В другом кармане.
– Давай. Деньги лучше завернуть в платок, тогда случайно не вывалятся. Вот так. А карман потом застегнуть булавкой, это правильно. Да что это я… Бабушка тебя быстро жизни научит. В гости приехала, или горе какое?
– В гости.
– Это я так спросила. Твоя бабушка, верно, этим летом собирает урожай детей, – заметила она непонятно, потом улыбнулась: – А кто пирожки такие душистые испек?
– Я испекла. У мамы тесто дрожжевое не получилось, я сделала из творога.
– А из творога оно и побыстрей, и повкусней будет, – поддержала меня женщина, – особенно когда творожок подсох, устарился.
– Точно! – кивнула я. – Угощайтесь.
– Ну, Красная Шапочка, что тебе скажу сейчас. Если уж ты такие пирожки сама сотворила, тебе и горе – не беда. – Женщина заботливо укутала пирожки в корзинке, не взяв ни одного. – Поэтому ты вот так сейчас пойдешь этой тропкой, нигде не сворачивая, и выйдешь к пруду со старыми ивами. Поглядишь через пруд и увидишь эту самую Загниваловку как на ладони. Крайний к лесу дом с красной черепицей тебе и нужен. Идти-то всего километра три, не больше. Дорогой шоссейной будут все шесть, да у нас тут дороги глухоманные, лихачи которые попадаются, могут и задавить. А лесом – тихо и красиво получится.
– А она жива? – спросила я на всякий случай.
– Бабка твоя? Да она нас всех переживет.
– А у нее есть лошадь?
– У Воськиных чего только нет: и лошадь, и корова, и «Мерседес».
– А почему же меня не встретили?
– Я так думаю, – доверительно заметила женщина, – что тут все предусмотрено.
– Как это?
– Ну как… Сидит где-нибудь твоя бабушка и подглядывает, что ты будешь делать: самостоятельная выросла или как.
– Как это – сидит? Как это – подглядывает? – Я на всякий случай вскочила и осмотрелась.
– Да ты ее в жизни не отыщешь. Она умеет прятаться. А если сомневаешься идти, тогда давай ко мне – чай пить. – Она кивнула на станцию.
Я пошла в лес по тропинке – только чтобы уйти побыстрей от странной женщины.
И вот я иду, иду, иду по светлому березовому лесу и чувствую себя ужасно глупо. Потому что я иду к бабушке. Несу ей горшочек масла и пирожки с яблоками, а на голове у меня красная шапочка, а я девочка – сказками особо не балованная, можно даже сказать, совсем не балованная – мама моя предпочитала на ночь мне читать вслух что-нибудь полезное из учебников по истории. Я даже толком не знаю, чем кончилась сказка о волке и девчонке в красной шапочке. После поглощения волком внучки я дальше читать не хотела. Волк, конечно, мог запросто лопнуть от обжорства, бабушка с внучкой вывалиться из его живота вполне невредимыми… но что-то мне подсказывало, что в сказке все окончится для волка плачевно. Мама говорила, что большинство русских народных сказок написаны исключительно в форме страшилок, и показывала рисунки. Например, огромная печь с трубой, которая едет по деревне сама собой и давит всех, кто попадется. Или гусь размером с взрослого страуса, который уносит маленького мальчика в рабство. О бабушках вообще отдельный разговор. Ужасно носатое изображение одной из них радостно скалилось у распахнутой горящей печи, в которую она собиралась засунуть упитанного младенца. Еще был котел с кипящим молоком, куда прыгал несчастный седой старик, – мама объяснила, что это сексуально озабоченный царь, который надеялся таким образом помолодеть.
– Помолодел? – изумилась я.
– Сварился! – торжествующе объявила мама и показала соответствующую строчку в книжке, где так и написано: «Прыгнул да и сварился!»
Что касается рисунков к сказке о Красной Шапочке, то там их было всего два. Вначале толстенькая румяная девочка идет по лесу с корзинкой, а в конце – огромный волк с разрезанным животом, из которого вместо кишок лезли люди. Точно помню – среди них была бабушка в пенсне и несколько странных мужчин в шляпах с перышками. Я так и не знаю, кто эти мужчины, что они делали в доме у бабушки?..
Зато я знаю, что в XII веке рыцарь в полном вооружении весил 170 килограммов, а в XVI-м – уже все 220! Это, конечно, касается латных турнирных доспехов. До первого крестового похода рыцарские доспехи назывались броней, это была толстая льняная или кожаная рубаха с нашитыми сверху железными полосами.
Березы кончились. Начался непроходимый ельник.
И совсем мне не страшно идти через этот темнющий лес! Шлем рыцаря стоил тогда 6 коров, меч с ножнами – 7 коров, а копье со щитом – 2 коровы! Пожалуй, лучше будет, если я пробегу вот этот страшный поворот с закрытыми глазами. Боевой конь стоил 12 коров, мне в пять лет это было очень смешно – какой-то там один конь стоит целых двенадцать коров, а ведь он не дает молока?! Хотя теперь-то я, конечно, понимаю, чего стоит хорошая лошадь. На хорошей лошади я бы промчалась по этой страшной тропинке за пять минут! Буцефал Александра Македонского был настоящим героем войны… Какая тяжелая и неудобная эта корзина, совершенно не приспособлена к бегу! Конь Инцитатус – сенатором по прихоти Калигулы… А жеребец Вильгельма Остина орловской породы по имени Ганс вообще умел складывать и вычитать… и даже… решать задачи с дробями, а моя учительница по математике… не верит, а он знал азбуку Морзе, стучал ее копытом, когда хотел назвать какую-нибудь букву. Все… Больше не могу.
