Дарья Донцова - Эскимос с Марса

По лицу Олега скользнуло подобие улыбки.

— Трижды восемь?

— Тридцать шесть, — живо ответила я.

Подросток засмеялся.

— Двадцать четыре. Шестью шесть тридцать шесть.

— Теперь понимаешь, что на меня не надо дуться? — чуть не запрыгала я от радости. — Очень хочу тебе помочь, но из-за собственной тупости пока не могу. Пошли к холодильнику, покажешь нам любимую еду.

Олег быстро вскочил и резво пошел по коридору. Я последовала за ним. В просторную кухню мы вошли вместе, и я вздрогнула. На стене скалила зубы маска, страшная рожа из дерева. Такие сувениры туристы привозят из Африки. Олег, не обращая на нее внимания, остановился у стола.

— Так он идиот или нет? — в который раз задалась вопросом Надежда Петровна.

— Считайте мальчика эскимосом, — отмахнулась я. — Переводчика мы не нашли, вот и пытаемся договориться на пальцах.

— У нас на рынке стоит Сяо Мяо, — вздохнула Надежда, — не знаю, так ли его на самом деле зовут, все Сяо Мяо кличут, но только с продавцом даже поторговаться можно. Он ни бельмеса не знает по-русски, я ни слова по-китайски, а его понимаю. С Олегом все не так.

— Ладно, считайте, что он эскимос с Марса, у нас с ним нет ничего общего, — буркнула я и попросила: — Покажите Олегу содержимое холодильника.

Едва Надежда Петровна распахнула дверцу, как паренек указал на упаковку творога.

— Одиннадцать.

— Одна проблема решена! — возликовала я. — Дайте ему поесть.

Надежда помрачнела.

— Я живу на пенсию, считаю копейки, выкручиваюсь ужом из нищеты. Дорогие продукты позволяю себе редко, этот творожок беру раз в месяц!

Я сбегала в прихожую, достала из сумки деньги, протянула Наде и спросила:

— Этого хватит? Теперь можно угостить Олега?

— Не вопрос, — обрадовалась «щедрая» старуха, — пусть лакомится.

Я открыла упаковку и поставила ее на стол.

— Приятного аппетита.

— Одиннадцать, — произнес Олег, хватая ложку.

— Почему он так еду называет? — удивилась Надежда Петровна.

Я повертела в руках крышечку из фольги.

— Можно лишь догадываться. Хотя… раз, два, три… Понятно. Видите, тут нарисованы ягодки, их ровно одиннадцать. Для Олега очень важны цифры и цвета.

— Пить, — прозвучало от стола.

— Заговорил, — всплеснула руками старушка, — немедленно скажи телефон матери, иначе ничего не получишь! Ни чая, ни творога, и карандаш отниму!

— Синий! — выкрикнул Олег и нырнул под стол.

— Черт бы вас побрал! — рявкнула я. — Только портите все дело!

Надежда Петровна поджала губы.

— Зря ты ругаешься, мальчишка притворяется, дурит нам голову. Психи даже кирпичи едят, а он вкусное выбрал.

Дремучесть Надежды Петровны, ее эгоизм и полнейшее нежелание понять бедного мальчика были возмутительны, но какой смысл воспитывать пенсионерку?

Я вынула сотовый, набрала хорошо известный номер и сказала:

— Костик, сделай одолжение, проверь, не подавал ли кто заявление о пропаже мальчика примерно четырнадцати лет, он болен аутизмом.

— Моментик, — ответил приятель.

Вот за что я люблю Константина: в отличие от полковника Дегтярева, он не задает глупые вопросы типа «Зачем тебе эти сведения?» — а быстро выполняет просьбу.

— За какой срок искать? — деловито уточнил Костя.

Я решила подстраховаться:

— Две недели.

— Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни, — фальшиво замурлыкал Костик, — что день грядущий… Нет!

— В смысле, парня не ищут? — уточнила я.

— Аутиста нет, — вздохнул Константин, — есть восемнадцатилетний без ноги.

— Не наш, — отмела я этот вариант. — Хорошо. Теперь пробей по своему компьютеру Анатолия Михайловича Калинина.

— Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая, — обратился Костик к другой опере, — ласки их любим мы, хоть они ложны… Год рождения назови! Тут у меня несколько человек с такими данными. Одному семьдесят пять, другому десять, третьему вот-вот двадцать восемь стукнет.

— Последний, похоже, мой, — обрадовалась я.

— Так, слушай. Анатолий Михайлович Калинин, неработающий, проживает в поселке «Медтехника».

— Точно он! — заволновалась я. — Быстренько нарой данные на его жену, бывшую.

— О дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить, — завел партию князя Игоря Костя, — извини, парень оказался умнее меня. Он ни разу не ходил в загс.

— Не может быть! — изумилась я.

— Встречаются среди мужчин такие, кто понимает: хорошее дело браком не назовут, — хохотнул Константин, — Анатолий хомут на шею не вешал, молодец!

— А кем ему приходится Лариса Безуглая? — растерялась я.

— Джисус Крайс, суперстар, — завел культовую рок-оперу приятель, — судя по документам, никем.

— Проверь, где Калинин был прописан до квартиры в «Медтехнике», — с азартом спаниеля, бегущего за подстреленной уткой, потребовала я.

На этот раз в трубке повисло молчание, у Кости закончился запас арий.

— В общежитии художественного училища, — выдал наконец «певец», — он там аж семь лет гранит науки грыз. Надо же, не выгнали его.

— Копай глубже, — зашипела я, — найди его родителей.

— Нечего рыть, — не замедлил с ответом Костя, — отца у него нет, матери тоже, они умерли. Как сирота, Анатолий поступил в училище без конкурса.

— Дай его старый адрес!

— Ох, рано встает охрана! — вспомнил замечательный мультик компьютерщик. — Город Торжок. Калинин его покинул и решил штурмовать столицу.

— Как же парень оказался в поселке «Медтехника»? — воскликнула я.

— Вопрос не ко мне, — прочирикал Костя, — но могу высказать свое личное мнение. С тех пор как умные финикийцы придумали единое средство оплаты под названием деньги, любую проблему можно решить, пошелестев купюрами. Если тебе больше ничего не надо, то покедова. Счет за свои услуги вышлю по почте.

— У меня закончился кредит? — насторожилась я.

— Ага, — весело подтвердил хакер, — но я совершенно не волнуюсь, ты без меня никуда не денешься.

Я посмотрела на онемевшую трубку.

— Что случилось? — занервничала Надежда Петровна.

— Две новости, одна, как водится, хорошая, другая плохая. С какой начать? — спросила я.

— Без разницы, — сказала хозяйка.

— Лариса официально не расписана с Анатолием, — решила я ее обрадовать.

Она начала мелко креститься.

— Слава богу.

— Но Калинин на самом деле прописан в вашей двушке, — вылила я в ложку меда бочку дегтя.

Безуглая заметалась по кухне.

— Это невозможно! Я ответственный квартиросъемщик, не разрешала подселение! Ужас! Катастрофа! Это моя жилплощадь, исключительно моя! Как такое могло произойти?

— Паспортистке могли дать взятку, — предположила я.

Надежда Петровна подскочила:

— Точно! Про Люську давно разное болтают. Ах она стерва! Шлюха подзаборная! Решила на мне заработать! Интересно, сколько ей отстегнули? Какова цена лишнего человека?

— Миллион, — ответил Олег.

Я повернулась к мальчику:

— Что, милый?

— Миллион, — повторил он, — сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести, миллион.

— Хочешь сказать, что ты стоишь миллион? — уточнила я.

— Девять! Миллион, — обиделся подросток, — синий-синий. Красный нет. Синий миллион. Красный нет.

— Слушай, — вдруг осенило меня, — сколько тебе лет?

— Пятнадцать, — неожиданно разумно ответил мальчик.

— Не похоже что-то, — с сомнением отметила Надежда, — слишком он на вид маленький, щуплый, едва ли пятьдесят кило весит.

— Я тоже не могу похвастаться большими объемами, но давно перешагнула за двадцатилетний рубеж, — огрызнулась я, — толщина и рост не являются безусловными показателями возраста. Стойте!

— Что еще? — простонала Надежда.

— Если Анатолию двадцать восемь, то его сыну никак не может быть пятнадцать! — пробормотала я.

— Почему? — задала глупый вопрос хозяйка.

— В тринадцать лет мальчики отцами не становятся. Все истории про первую жену, попавшую в клинику, неправда. Лариса и Анатолий вас обманули, — огорошила я пенсионерку.

— А смысл? — ахнула Надежда Петровна.

Я развела руками.

— Где они взяли парня? — спросила она неизвестно у кого.

— Сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести, миллион, — ответил Олег.

— У меня голова заболела, — объявила старуха, — давление, небось, вверх поскакало, надо померить. Сделай одолжение, подай аппарат, он на подоконнике лежит.

Я подошла к окну, взяла небольшую темно-бордовую сумку и протянула ее хозяйке. Кряхтя и охая, Надежда вытащила тонометр, манжетик и собралась обернуть им руку.

— Синий! — закричал Олег с таким ужасом в голосе, что я похолодела. — Синий! Синий! Вж… вж… вж… Сто шестьдесят… сто десять…