Алан Брэдли - Сладость на корочке пирога
— Привет, Флавия, — произнес он с кривой ухмылкой. — Приятно встретить тебя здесь.
Моя кровь пульсировала, и краснота разливалась по лицу, которое, несмотря на прохладу, сразу стало горячим, как сковородка.
Одна мысль крутилась у меня в мозгу: нельзя проболтаться. Нельзя проболтаться… Нельзя дать понять, что я знаю, что он Боб Стэнли.
— Привет, — сказала я, надеясь, что голос не дрожит. — Как вам понравилась гробница?
Я тут же поняла, что никого не обманула, кроме себя. Он наблюдал за мной, как кот за канарейкой, когда они остаются одни дома.
— Гробница? А-а! Конфетка из белого мрамора, — ответил он. — Очень похоже на миндальный марципан, но больше, естественно.
Я решила подыгрывать дальше, пока буду разрабатывать план.
— Полагаю, ваш издатель был доволен.
— Мой издатель? О да. Старик…
— Кваррингтон, — подсказала я.
— Да. Именно. Кваррингтон. Он был в экстазе. Пембертон — я продолжала думать о нем как о Пембертоне — поставил на землю рюкзак и начал расстегивать кожаные застежки.
— Уфф, — сказал он. — Довольно жарко, не так ли? Он снял пиджак, небрежно перекинул его через плечо и ткнул пальцем на могилу мистера Твайнинга.
— Откуда такой интерес?
— Он был школьным учителем моего отца, — ответила я.
— А-а! — Он сел и прислонился к основанию надгробия так небрежно, словно он был Льюисом Кэрроллом, а я Алисой на пикнике на реке Айзис.[61]
Что ему известно? — подумала я. Я ждала, чтобы он сделал первый шаг. Тем временем я могла подумать.
Я уже планировала побег. Смогу ли я обогнать его, пустившись наутек? Маловероятно. Если я направлюсь к реке, он догонит меня, не успею я добраться до середины. Если побегу в поля к ферме Малплакет, я с меньшей вероятностью найду там помощь, чем если побегу к Хай-стрит.
— Я слышал, что твой отец увлекается филателией, — неожиданно сказал он, равнодушно глядя в сторону фермы.
— Да, он собирает марки. Откуда вы узнали?
— Мой издатель — старик Кваррингтон — упомянул об этом сегодня утром в Незер-Итоне. Он думает попросить твоего отца написать историю некой загадочной почтовой марки, но не знает, как лучше подойти к нему. Я ничего не смог понять… Это выше моего понимания… Специальные термины… Предположил, что ему лучше поговорить с тобой.
Это была ложь, я сразу определила. Будучи искусной вруньей, я засекла верные признаки неправды, едва он успел ее произнести: чрезмерные подробности, отстраненная манера изложения и попытка подать все это в виде несерьезной сплетни.
— Это может стоить кучу денег, знаешь ли, — добавил он. — Старый Кваррингтон стал чертовски расточительным, с тех пор как женился на норвудских миллионах, но не проболтайся, что это я тебе рассказал. Я полагаю, твой отец не откажется от некоторого количества карманных денег, чтобы купить какую-нибудь новогвинейскую штуковину, не так ли? Должно быть, содержать место вроде Букшоу стоит кучу денег?
Его слова не просто оскорбили, они ранили меня. Он, должно быть, держит меня за дурочку.
— Отец очень занят в последнее время, — сказала я. — Но я упомяну ему об этом.
— Ах да, это… внезапная смерть, о которой ты говорила… полиция и все такое. Должно быть, до ужаса нудно.
Собирался ли он предпринимать что-то или мы будем сидеть тут и болтать до темноты? Может быть, лучше мне взять инициативу? В таком случае по меньшей мере у меня будет преимущество неожиданности. Но как это сделать?
Я припомнила сестринский совет, который однажды Фели дала Дафне и мне.
«Если к вам пристает мужчина, — сказала она, — ударьте его прямо в достоинство и бегите со всех ног!»
Хотя тогда это показалось полезной каплей мудрости, сейчас единственной проблемой было то, что я не знала, где расположено достоинство.
Надо придумать что-то другое.
Я покрутила носком туфли в песке; я схвачу горсть песка и брошу ему в глаза, до того как он успеет что-то понять. Я видела, что он продолжает наблюдать за мной.
Он встал и отряхнул брюки.
— Иногда люди делают что-то в спешке и потом жалеют, — поделился он со мной. Он имел в виду Горация Бонепенни или себя? Или он предостерегал меня, чтобы я не натворила глупостей?
— Ты знаешь, я видел тебя в «Тринадцати селезнях». Ты была в холле и рассматривала регистрационную книгу, когда я подъехал на такси.
Проклятье! Все-таки меня засекли.
— У меня там друзья работают, — пояснила я. — Мэри и Нед. Я иногда захожу к ним поболтать.
— И ты всегда обыскиваешь номера постояльцев?
При этих словах мое лицо залилось краской.
— Как я и подозревал, — продолжил он. — Послушай, Флавия. Я буду с тобой откровенен. Деловой партнер держал у себя то, что ему не принадлежало. Это было моим. Теперь я точно знаю, что помимо моего партнера в номере побывали только два человека — ты и дочь владельца. Я также знаю, что Мэри Стокер не имела причин брать конкретно эту вещь. Что прикажешь думать?
— Вы имеете в виду старую марку? — спросила я.
Я собиралась балансировать над пропастью и уже натягивала трико. Пембертон сразу расслабился.
— Ты признаешься? — спросил он. — Ты даже умнее, чем я полагал.
— Она была на полу под чемоданом, — объяснила я. — Должно быть, выпала. Я помогала Мэри убрать в комнате. Он забыла сделать кое-что, а ее отец, понимаете, бывает…
— Понимаю. Так что ты украла мою марку и унесла ее домой.
Я прикусила губу, сморщила лицо и потерла глаза.
— На самом деле я ее не крала. Я подумала, что кто-то ее уронил. Нет, это не совсем так: я знала, что ее уронил Гораций Бонепенни, и, поскольку он был мертв, ему она больше не нужна. Я подумала подарить ее отцу, и тогда он больше не будет сердиться на меня из-за вазы Тиффани, которую я разбила. Теперь вы все знаете.
Пембертон присвистнул.
— Ваза Тиффани?
— Это была случайность, — сказала я. — Не стоило мне играть в теннис в доме.
— Что ж, — заключил он. — Это решает проблему, не так ли? Ты возвращаешь мне марку, и дело закрыто. Согласна?
Я счастливо кивнула.
— Я сбегаю домой и принесу ее.
Пембертон разразился бурным смехом и хлопнул себя по ноге. Совладав с собой, он сказал:
— Ты очень хороша, знаешь ли, — для своего возраста. Напоминаешь мне меня самого. Сбегаю домой и принесу — надо же!
— Ну ладно, — предложила я. — Я скажу вам, где я ее спрятала, и вы сможете пойти и забрать ее сами. Я останусь тут. Честное скаутское слово!
Я изобразила пальцами салют девочек-скаутов. Не стала ему говорить, что технически больше не являюсь членом этой организации, с тех пор как меня исключили за то, что я изготовила гидроокись железа, чтобы получить значок за бытовое обслуживание. Никому не было дела, что это противоядие при отравлении мышьяком.
Пембертон глянул на часы.
— Становится поздно, — сказал он. — Нет времени для любезностей.
В его лице что-то изменилось, словно опустили занавес. В воздухе внезапно похолодело.
Он бросился ко мне и схватил за запястье. Я издала крик боли. Через несколько секунд, знала я, он завернет мне руку за спину. Я сразу сдалась.
— Я спрятала ее в спальне отца в Букшоу, — выпалила я. — Там двое часов — большие, на каминной полке, и маленькие, на столике около кровати. Марка приклеена сзади к маятнику в каминных часах.
И тут случилось нечто ужасное — ужасное и одновременно, как оказалось, чудесное одновременно — я чихнула.
Мой насморк, почти позабытый, не тревожил меня весь этот день. Я заметила, что насморк отступает, когда ты спишь или когда ты слишком занят каким-то делом, чтобы обращать на него внимание. Мой внезапно вернулся, чтобы отомстить.
Позабыв на миг, что «Ольстерский Мститель» спрятан внутри, я полезла за носовым платком. Пембертон, должно быть, принял мое внезапное движение за прелюдию к бегству — или к нападению на него.
Как бы там ни было, когда я поднесла платок к носу, не успела я его развернуть, как он молниеносным движением схватил меня за руку, скомкал ткань в шарик и засунул его вместе с маркой мне в рот.
— Хорошо, — сказал он, — посмотрим.
Он сбросил пиджак, развернул его, словно плащ матадора, и последним, что я видела, перед тем как он набросил его мне на голову, была могила доктора Твайнинга и слово Vale! выгравированное на ее основании. Прощай!
Что-то сдавило виски, и я догадалась, что Пембертон закрепляет пиджак застежками от портфеля.
Он перекинул меня через плечо и понес так легко, как мясник говяжий бок. Не успела моя голова перестать кружиться, как он тяжело поставил меня на ноги.
Схватив меня за загривок одной рукой, другой он сжал мне плечо, словно тисками, грубо подталкивая меня перед собой по бечевнику.
— Просто переставляй одну ногу за другой, пока я не велю тебе остановиться.
