Мост самоубийц - Марина Серова
По дороге к лесу я пыталась изображать веселость перед братом, и мне это хорошо удавалось. Я годами училась притворяться и достигла настоящего мастерства в искусстве дурачить людей. Тем не менее внутри у меня все горело — я понимала, сколь многое поставлено на карту. Все ли я правильно рассчитала? Будет ли меня защищать отец? В конце концов, решив, что тревогой делу не поможешь, я заставила себя переключиться на игру и старалась удержать Лешу на берегу как можно дольше. Все было сделано, оставалось только ждать. В любом случае, меня ждут перемены. И по сравнению с моей настоящей жизнью любой исход представлялся избавлением.
Мы вернулись с реки к вечеру. Дом уже был полон людей. Отец, черный от горя, сидел у стола в кухне, обхватив голову руками и протяжно, по-собачьи, выл. Мы с братом прошли через хмурый строй соседей, стоящих в нашем дворе.
— Что-то случилось, — прошептал Леша и потянул меня за руку в дом.
— Бедненькие, — сказала нам вслед одна из соседок и заплакала, утирая слезы краем своей застиранной футболки.
У входа в кухню мы застыли, глядя на отца. Он выглядел таким жалким — со своей всклокоченной бородой, залитым слезами лицом и красными глазами. Я не выношу мужских слез. Женских тоже, но мужские мне противны на каком-то физическом уровне — словно это атавизм, который природа сохранила по нелепой случайности. Он посмотрел на нас с выражением такой невыразимой тоски, что Леша тут же закричал, поняв, что произошло. Он кинулся к отцу, и они, обнявшись, затряслись в истеричных рыданиях. Я, ошеломленная, отошла к стене и присела на один из стульев. Они тут никогда не стояли, но, очевидно, врачи, пытаясь помочь матери или увозя ее тело в морг, все отодвинули по сторонам, освобождая место. В доме был следователь. Он стоял в дверях и никого не пускал в кухню. Это был отцовский знакомый, друг его детства.
На кухонной скатерти бурели следы крови. Позже я узнала, что переборщила с ядом настолько, что кровь просто хлынула у матери из носа и ушей и она умерла тут же, за столом.
Сердце мое колотилось как бешеное. Я почти не отдавала себе отчета в том, что совершила, и на миг превратилась просто в маленькую девочку, лишившуюся матери. Слезы — освобождения, страха, ярости, тоски — сами полились по моему лицу, и никому не пришло в голову, что я плачу по какой-то своей, особой и неведомой другим причине.
Через день к нам опять пришел следователь, и они с отцом заперлись в одной из комнат. Брат лежал у себя в комнате, глядя в стену, а мне велели пойти погулять во двор. Михаил, так звали папиного друга, скользнул по мне тяжелым недобрым взглядом. Я съежилась и последовала отцовскому указанию. Прихватила с полки какую-то книжку и вышла из дома, стараясь не встречаться глазами со следователем. Мне показалось, что от него повеяло холодом, когда я случайно коснулась рукой его старого, в катышках, пиджака.
Во дворе земля была раскалена полуденным солнцем. Я обошла дом по периметру и остановилась напротив раскрытого окна, откуда хорошо был слышен разговор отца и его друга. Сунув книгу под мышку, я встала на скамейку и приоткрыла створку еще больше.
— Я тебе клянусь! — говорил Михаил горячим полушепотом. — Крысиный яд!
— Он у меня дома везде хранится! Это я виноват! Он случайно попал в чашку, — отвечал отец.
— О твоей дочери уже давно в окрестностях ходят нехорошие слухи. Все знают, что она травит животных.
— Это все грязные сплетни, бабская трепотня! — Отец рубанул ладонью по столу. — Неужели ты думаешь, что Гинка могла мать убить? Ты в своем уме?
Я поморщилась — отец придумал когда-то совершенно невыносимое сокращение от моего имени и вовсю его использовал, хотя я неоднократно давала ему понять, что меня оно не устраивает. Спрашивается, зачем давать мне имя Регина, если ты все равно не собираешься меня так называть?
— Подумай сам. Ты просто прячешь башку в песок. Но от такого не спрячешься, понял? Твоей дочери нужна помощь, а вам с Лешкой защита от нее.
— Ей двенадцать лет! Кто она, по-твоему? Профессор Мориарти?
— Скорее, кто-то из семейства Борджиа…
Отец покраснел от гнева, но я видела тень сомнения на его лице. Слова следователя вовсе не показались ему бредом. Удивительно, но страшно мне не стало. Скорее, чувство, охватившее меня, можно было назвать тревогой загнанного животного. Затаив дыхание, я слушала разговор и пыталась предположить — что предпримет отец? На чью сторону встанет? Я все поставила на карту.
Следователь еще долго пытался внушить отцу, что меня нужно куда-то сдать, обследовать, но тот упорно твердил одно:
— Никаких доказательств у тебя нет! Это бред! То, что произошло, — случайность!
В конце концов мне надоело слушать, и я ушла в тень садовых деревьев, где взобралась на ветку старой кривой яблони. Отсюда мне ничего не было слышно, но через пять минут я увидела, как следователь появился на пороге дома. Отец его не провожал. Мужчина посмотрел по сторонам, будто выглядывая меня, поправил ремень брюк и пошел на выход. Вскоре за забором завелась его машина и, выпустив сизое облако, уехала по дороге, ведущей в город. Я смотрела, как синяя крыша «Лады» плывет в полях среди высоких пряных трав.
На следующий день после похорон матери отец начал собираться. Я победила. Помню, как мы обедали в кухне — ели с Лешкой какую-то бурду из макарон, помидор и тертого сыра, которую приготовил отец, еле справлявшийся с новыми обязанностями кормильца. Отец прошел по коридору в спальню. В распахнутую дверь кухни я увидела, как он кинул на кровать большой дорожный чемодан, в раскрытую матерчатую пасть которого полетели вещи из шифоньера. Мы с Лешкой следили за процессом молча, изредка переглядываясь. Закончив собирать чемодан, отец вошел в кухню, порывисто притянул к
