Мост самоубийц - Марина Серова

— Ты имеешь в виду связать и вырвать ядовитые железы?

— Ну в этом нет нужды. — Морошин вытащил из-за пазухи наручники и защелкнул их на Регининых запястьях. Она тихо застонала.

— Я имел в виду, что надо перенести ее на террасу и вызвать полицию.

Хозяйка дома, выглянув из окна, увидела, что опасность миновала, и выбежала на улицу, набросив на плечи теплую куртку.

— Я вызвала полицию, — сообщила она, — но не знаю, сколько они будут сюда ехать из райцентра. Это кто? Регина Южная, что ли?

Женщина нервно оглянулась на косу, все еще торчавшую в двери.

— Вот гадина! Всегда гадиной была!

Морошин подошел к лежащей на земле девушке и с трудом поднял ее на руки. Я удивилась, что с его небольшим ростом и относительно хрупким телосложением ему удалось это сделать.

— Нет-нет, не надо ее в мой дом! — запротестовала Анна Олеговна. — Вы с ума сошли? Это же форменная убийца! Куда?

— Не глупите, — твердо и сухо прервал ее Морошин. — Не на земле же ей лежать до приезда полиции?

— Она же ненормальная! Даже если ее посадят, уверена, эта изворотливая гадюка что-нибудь придумает и вернется, чтобы мне отомстить. Она же с детства свои темные делишки проделывает.

— Ну, во-первых, Регина и так знает, в чей дом забралась, раз уж она здесь, — заметила я, — а во-вторых, это маловероятно. Сидеть ей придется долго.

Морошин опустил Регину на заваленный старой одеждой топчан на террасе и запер входную дверь. После этого он уселся напротив и достал из кобуры табельное оружие.

— А теперь будем ждать.

В этот момент Регина Южная пошевелилась и с тихим стоном открыла глаза.

* * *

Люди мне неприятны. Эта мысль посетила меня в раннем детстве, и с тех пор намертво засела в голове, словно осколок снаряда, от которого невозможно избавиться.

Я хорошо помню момент своего озарения — мы с семьей провели целый день на реке. В тот день у отца был выходной, и родители решили устроить пикник на берегу. С самого утра мы выехали из дому на велосипедах и направились в сторону пляжа. С собой у нас была корзина с едой и напитками. Отец развел костер на песке, и они с моим братом целый день пытались ловить рыбу, отплыв от берега на старой резиновой лодке. Леша всегда шумно радовался, когда удавалось выхватить из воды очередного худосочного карася или голавля. Его крики раздавались далеко над водой, а отец просил его быть потише. Все это время мать возилась с бутербродами и мясом, которое жарилось на решетке, а когда отец с братом вернулись, она уселась в раскладное кресло и принялась вязать. И только я не знала, чем заняться.

День, казавшийся моей семье прекрасной идиллией, был для меня удушающе тоскливым. Я вдруг осознала, что еще слишком мала и что мне придется еще много времени провести с ними под одной крышей. И поняла, как мои близкие мне неприятны. Отец, с его властным голосом и густой бородой, который при этом был нежным и мягким, как недельный котенок. Мать, с ее вечно покорным собачьим взглядом. Брат, который искренне все это любил и не хотел ничего другого. Почувствовав, как ярость холодной ртутной волной подступает к горлу, я ушла в низину за деревьями, где медленно и методично наносила себе порезы осколком бутылочного стекла, пока меня не хватились. Меня это занятие успокаивало.

А потом дома, за ужином, я сидела в кофте с длинным рукавом, прикрывавшей мои порезы, слушала их бессмысленный разговор, напоминавший по содержательности птичий щебет, и думала о том, что это несправедливо — заставлять меня жить среди этих людей так долго. И я решила немного укоротить этот срок.

На животных я практиковалась давно. Не то чтобы я их не любила — скорее, испытывала к процессу научный интерес. Каждый раз, когда очередная кошка или собака имели неосторожность подойти ко мне поближе и принять отраву из моих рук, я ждала этого волшебного момента — когда жизнь начнет покидать их нелепые тела, сотрясающиеся в агонии, и я увижу в раскрытых от ужаса глазах проблеск озарения. Они понимали, что их ждет. Они все понимали. Конечно, в определенный момент животных мне стало мало. Все растут и хотят чего-то большего. В то время я не подозревала, что со мной что-то не так. Мне казалось, так люди и становятся докторами или учеными. Это же простое любопытство ребенка, которому хочется познавать мир?

Тем не менее я понимала, что людей убивать нельзя — чувствовала табу на инстинктивном уровне. Останавливала не мораль, а возможность лишиться всего. Останавливало наказание. Годами я училась скрывать от других свою страсть, выжидая момента, когда можно будет дать ей прорваться. Но не сдержалась.

Жизнь в деревне мне осточертела. Я устала от бесконечной рабочей суеты, не дававшей мне ни отдыха, ни покоя, и мечтала жить в городе, где не надо вставать в пять утра, чтобы подоить корову. Однако мою мысль никто не разделял, хотя я упорно пыталась посеять ее в головах родителей, рассказывая о хороших школах и университетах. Отец все время твердил одно и то же: «Вырастешь — уедешь. А нам такая жизнь по душе — природа, тишина, идиллия. Что еще надо для счастья?» Для их счастья этого, возможно, было достаточно. Взрослые люди, уставшие от громкого мира, сконцентрированные на себе и своих отношениях, мечтающие об уединении, конечно, находили свое существование прекрасным и единственно возможным. Но мне лишние пять лет в этой глуши казались вечностью. И я поняла, что надо действовать.

Крысиный яд у нас имелся в избытке — отец воевал с грызунами всю мою сознательную жизнь. Они грызли обувь на чердаке, портили продукты и скреблись под полом с таким остервенением, словно собирались сожрать нас, прогрызя наконец ход в комнату. Не сомневалась, что рано или поздно это бы случилось. Упаковки с отравой лежали у отца на самом видном месте на террасе. Он никогда не думал, что это как-то может кому-то повредить.

Мне было двенадцать лет. Я знала, как рассчитать дозировку, чтобы убить крысу, щенка или кошку, но понятия не имела, сколько яда нужно подмешать, чтобы отправить на тот свет человека. Решила на всякий случай бахнуть побольше. Хотя был риск, что вкус пирога, куда я решила добавить отраву, изменится. Однако дело стоило риска.

В тот день отец уехал в город по делам, а я уговорила брата спуститься со мной в лес к реке и