Наталья Александрова - Блондин на коротком поводке
Крамер посмотрел на представителя «Юг-Руды» Антона Дышленко и похолодел. По тому, как тот обменялся коротким и выразительным взглядом с Аркадием Борисовичем Бергом, старым опытным юристом, представителем компании «МНР», ему стало ясно: эти двое — сообщники, и за всей сегодняшней революцией стоит не кто иной, как Михаил Руденко.
«Как же так, — уныло подумал Крамер, — ведь мне сообщили, что все долговые обязательства, выкупленные Руденко, удалось уничтожить… Значит, он подсунул нам фальшивку? Скот, хитрый скот! И ничего нельзя поделать… он все предусмотрел! Акции выбывающих участников перешли к одному из прежних акционеров, так что это отчуждение нельзя оспорить… И в одних руках фактически нет контрольного пакета, то есть нельзя сослаться на седьмой пункт устава… но руководство компанией полностью переходит в руки Руденко… Скот! Теперь он единолично управляет компанией, а наши акции превращаются в бесполезные бумажки…»
Словно подтверждая его слова, Аркадий Борисович дождался, когда наступила тишина, откашлялся, обвел присутствующих долгим внимательным взглядом серых глаз, по которым никогда ничего нельзя было прочесть, и медленно, значительно произнес:
— Учитывая новую ситуацию, сложившуюся сегодня в совете компании, я предлагаю переизбрать председателя и выдвигаю на этот пост представителя крупнейшего акционера Антона Федоровича Дышленко. Кто за данную кандидатуру?
Вопрос прозвучал откровенно издевательски.
Сам Аркадий Борисович поднял руку, и секундой позже к нему скромно присоединился предложенный им Антон Дышленко.
Власть в акционерном обществе «Светлоярский порт» сменилась окончательно и бесповоротно.
Такси остановилось перед обшарпанным зданием петербургского международного аэропорта, больше напоминающим автобусную станцию в заштатном городке, чем аэровокзал огромного города. Женя помогла сестре вытащить из багажника чемодан — тяжеленный венгерский дерматиновый чемодан времен социалистической интеграции. Наталья Ивановна уперлась и взяла с собой это допотопное чудовище, уложив в него кучу старых, совершенно ненужных вещей, кучу воспоминаний, которые она тащила за собой через всю жизнь, как маленький упорный речной буксир тащит вереницу тяжело нагруженных барж.
Сама Женя взяла легкую дорожную сумку с самыми необходимыми вещами и совсем маленькую сумочку с косметикой. Она не собиралась тащить за собой прошлое.
Наталья Ивановна всю дорогу до аэропорта тяжело вздыхала и оглядывалась, качала головой и снова вздыхала. Весь ее вид говорил, что она не ждет ничего хорошего. Она согласилась уехать вместе с сестрой, как соглашалась со всем, чего хотела Женя, мучительно преодолевая внутреннее сопротивление.
— Прекрати вздыхать, — повторяла Женя, — сейчас же прекрати!
Пожилой таксист неодобрительно косился на двух женщин. Они едут за границу и не выглядят при этом счастливыми. Сам он никогда не был за рубежом — от бедности, а не от патриотизма — и всех пассажиров, которых вез в международный аэропорт, не одобрял. Поэтому он не помог женщинам вытащить чемодан из багажника.
Сестры вошли в зал отправления.
В аэропорту шел ремонт, поэтому помещение, и без того тесное и неудобное, было еще больше ужато лесами и временными перегородками. Многочисленные пассажиры проталкивались со своим багажом среди шатких алюминиевых конструкций к стойкам регистрации.
В зале было душно. Женя вытерла пот, мелкими капельками выступивший на лбу, и протянула мужчине за стойкой билеты.
На втором этаже возле резной балюстрады остановилась девушка в голубой форме стюардессы с огромным букетом роз в руках. Она слегка облокотилась на балюстраду и нашла взглядом двух женщин около стойки регистрации. Она мысленно сверила их со словесным описанием и с фотографиями, которые накануне долго рассматривала, прежде чем сжечь.
Это были они.
Девушка слегка развернула букет, и между пышными бутонами роз показалось что-то чужеродное, лишнее, смертоносное.
— Счастливого пути, — сказал мужчина за стойкой, протягивая Жене посадочные талоны и устанавливая громоздкий чемодан Натальи Ивановны на багажный транспортер. Он немножко комплексовал из-за того, что выполняет женскую работу, и старался быть вежливым. Особенно с такими красивыми девушками, как Женя. С такими красивыми девушками, улетающими на Канары.
Он представил себе Канары, где еще никогда не был, но надеялся побывать — солнце, прибой, море цветов и красивые девушки, как эта.
— Спасибо, — ответила Женя симпатичному служащему и взяла посадочные талоны.
И в ту же секунду ее голова буквально разорвалась от оглушительной, невыносимой боли.
Боль была такой чудовищной, что больше одного мгновения Женя не смогла бы ее вынести.
Но ей и не пришлось, потому что в следующий миг все кончилось и ее захлестнула бесконечная тьма.
— Что с вами? — удивленно воскликнул вежливый служитель, увидев, как красивая девушка, улетающая на Канары, удивленно ахнула и повалилась на каменный пол.
На грязный пол, покрытый цементной пылью из-за ремонта.
Бледная женщина, стоявшая рядом с ней (мать? старшая сестра?), закричала, упала на колени, попыталась поднять девушку, обняла ее и затряслась от беззвучных рыданий.
Подбежавший охранник попытался помочь ей, но она прижимала к своей груди красивую мертвую голову и повторяла:
— Это я, это я во всем виновата… я ее не уберегла… не уберегла… не защитила…
На втором этаже девушка в голубой форме стюардессы спрятала пистолет с глушителем в огромный букет пышных, душистых роз и быстрыми шагами направилась в дальний конец галереи.
Гулкий жизнерадостный голос в репродукторе произнес нараспев по-русски и по-английски:
— Заканчивается регистрация пассажиров рейса авиакомпании «Финн-Эйр» на Тенерифе.
Шурик вытащил меня из душа.
— Смотри, что показывают!
Завернувшись в полотенце, я понеслась вниз, к телевизору, оставляя на лестнице следы босых ног. Однако на экране мелькали уже последние кадры. Какая-то женщина сидела на полу в большом неуютном помещении, в котором я узнала аэропорт Пулково. В женщине было что-то удивительно знакомое, я перевела вопросительный взгляд на Шурика.
— Да это же Наталья Ивановна!
— Ой! — пискнула я, и тут камера переместилась, я увидела женскую фигуру, лежащую на полу.
Наталья Ивановна пыталась поднять тело, вид у нее был совершенно невменяемый.
— Ничего себе! Да ведь это же Женя! Ее прикончили! Интересно, кто? — Я с опаской оглянулась на двоих охранников, которые пялились на меня из угла холла.
В пылу разговора я не заметила, как полотенце развязалось и грозило упасть на пол, а под ним у меня ничего не было, кроме себя самой.
Шурик схватил меня за полотенце и погнал наверх.
— И все-таки, как ты думаешь, — удивлялась я на ходу, — кто же это ее убил? Неужели Руденко?
— Да помолчи ты! — не выдержал Шурик. — Я уже не рад, что тебя из душа вытащил!
— А что это ты такой нервный? — удивилась я. — Тебе что, ее жалко? Мне так не очень…
— Мне не ее, а нас жалко, потому что история закончилось, и что теперь с нами будет? И я просто удивляюсь твоему спокойствию!
Я была спокойна, потому что уже сделала все, что могла. И теперь оставалось только ждать. Спокойно ждать вердикта Руденко. А все мелкие вопросы решит за меня Шурик, так о чем, спрашивается, мне беспокоиться?
Что с нами будет, мы узнали очень скоро, потому что в тот же вечер, буквально через полчаса, у меня и волосы высохнуть не успели, старший охранник поговорил о чем-то по телефону, и нам велели собираться.
В этот раз Михаил Николаевич Руденко принял нас в офисе. Выглядел он вполне довольным и добродушным, но это его добродушие не могло обмануть и пятилетнего ребенка.
— Ну, — сказал Руденко, и глаза его весело заблестели, — с моими проблемами полный порядок, теперь могу решить ваши.
— Да нам, в общем-то, ничего не нужно, — вежливо, но твердо ответил Шурик и положил руку мне на плечо.
— Нет, постой! — всполошилась я. — Я же не могу появиться в собственной квартире! Могу я надеяться, что люди полковника Захарова меня больше не потревожат?
— Можете, — великодушно ответил Руденко. — Заверяю вас, что ни сам полковник, ни его люди больше и не вспомнят о вашем существовании. Что еще? Тебя Гусаровы обидели? К ним претензии имеешь?
— Откуда вы знаете? — спросила я, но Шурик ткнул меня кулаком в бок.
Тогда я вспомнила, что кричал Леониду Ильичу Руденко в то самое первое утро после кражи — дескать, он так устроит, что Гусаров будет по вагонам милостыню просить, а его жена — бутылки на помойке собирать. Представив себе Викторию Федоровну роющейся в мусорном баке, я не выдержала и тихонько хихикнула.
