Людмила Милевская - Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает
Кириллов отыскал в Нузе отель, достал документы из сумочки Евдокии и пошел устраивать ее на ночлег. Свободный номер остался один, и дежурный долго не хотел его отдавать Кириллову для Евдокии.
— Вы понимаете, что я не хочу ее зря будить. Какая вам разница? Я же плачу.
— Тогда номер себе и берите.
— А нельзя оформить на нас двоих?
— Нельзя.
— Почему?
— Потому что она женщина, а вы мужчина. Вот скажите, кто она вам?
— Она мне сестра, — без запинки солгал Кириллов.
— А фамилии разные, — глядя в паспорт Евдокии, заметил дежурный.
— Правильно, сестра моя замужем.
— Но и отчества ваши разные.
— Правильно, мы брат и сестра лишь по матери. Мы от разных отцов.
Дежурный, хитро улыбаясь, спросил:
— А где доказательства?
Кириллов вздохнул с облегчением:
— Ах вот вы о чем. Так бы сразу мне и сказали, — и быстро сунул купюру в его кулак.
Номер незамедлительно был предоставлен. Кириллов бережно внес спящую Евдокию в спальню и положил ее на единственную кровать, а сам до утра, чтобы не дай бог не уснуть, отправился гулять по городу.
Когда Евдокия проснулась, у нее под боком дремал Бродяга, а за окнами было светло. Она глянула на часы и, подхватываясь с кровати, испуганно закричала:
— Уже полдень!
— Наконец-то вы проснулись, — услышала она из соседней комнаты голос Кириллова. — Не каждый умеет так «на массу давить». С такими способностями без всякой тенировки можно на пожарника экзамен сдавать.
Евдокия выскочила из спальни (благо спала в одежде) и возмутилась:
— Как вам не стыдно? Что значит — на массу давить?
— Давить на массу — значит крепко и долго спать, — накручивая диск телефона, просветил ее Кириллов. — У вас это мастерски получается.
— Да, — согласилась она, — сама удивляюсь. Обычно я так долго сплю, принимая лекарства, но вчера ни одной таблетки не проглотила. А почему вы не разбудили меня?
— Еще и я сейчас окажусь виноватым. С какой стати я должен был вас будить?
Евдокия опять возмутилась:
— Как — с какой стати? А кто будет спешить? А Ленечку кто искать будет?
— А я, по-вашему, чем сейчас занимаюсь? — удивился Кириллов. — Или вы лучше знаете как его разыскать? Тогда подключайтесь, доставайте мобильный и — вперед. Желаю удачи.
Она растерялась:
— Куда — вперед?
Сергей покачал головой:
— Не понимаете. Ну тогда не мешайте тому, кто понимает. Половину гостиниц я уже обзвонил, о Лагутине там не слыхали.
— И что же делать теперь?
— Дальше звонить. Берите справочник, будем звонить в две трубы.
Вскоре выяснилось, что ни в одной из гостиниц города Лагутин не регестрировался. Взялись за общежития — результат все тот же. Кириллов позвонил в аэропорт и проверил получал ли Лагутин багаж — ответили: получал.
Евдокия обрадовалась:
— Значит в Нузу Ленечка прилетел.
Кириллов с ядовитой усмешкой уставился на нее и спросил:
— Ну, и где ваш Лагутин? Зачем ему этот город? Какие у него здесь дела?
Она пожала плечами:
— Он сказал, что летит на важную встречу.
— Значит надо искать психиатров и у них узнавать про вашего мужа, — сделал заключение Кириллов и начал искать.
От помощи Евдокии на этот раз Сергей отказался. Она сидела рядом и хмурилась — мысли все те же, что и вчера: фраза Тагора. Картины в связи с этой фразой рисовались ужасные — Евдокия так глубоко в свои горькие думы ушла, так увлеклась, что начала подстанывать и поохивать. Бродяга ей вторил. Кириллова это смущало. Сначала он вида не подавал, но в конце концов не выдержал и спросил:
— В чем дело? Почему вы скулите? Может, у вас зубы болят?
Евдокия сказала:
— Хуже! — и разрыдалась.
Кириллова слезы ее поразили. Он подумал: «Ну вот, началось. Зря я с бабой связался!»
И начал ее успокаивать, от чего Евдокия только громче и жалобней завывала. Бродяга тоже не отставал. Это Кириллову надоело.
— Я вижу, вы заняты, — сказал он, — так не стоит вам и мешать. Я, пожалуй, пока спущусь в ресторан и пообедаю. Точнее, поужинаю — четыре часа. Не возражаете, если возьму собаку с собой? Или одной вам выть будет скучно?
Услышав такие крамольные речи, Евдокия выть прекратила, открыла рот и с минуту молчала — горе словно сняло рукой. На смену мятежным страданиям пришла твердая ярость. Евдокия прижала к себе Бродягу и завопила:
— Как вы смеете так со мной обращаться? Вы бесчувственный грубиян!
— Возможно и грубиян, — усмехнулся Кириллов, — но не бесчувственный. Утром вашего пса гулять выводил и кормил, вы же этим не озаботились. Теперь ему пора ужинать и снова гулять. Рискую вас удивить, но пес не игрушка, он живой, ему изредка надо какать и писать. И прилично питаться, он старый и очень больной. Шерсть у него не в порядке, вы же его не лечите. И вообще, вы частенько о друге своем забываете. И за что он вас, только, любит?
Евдокия вскрикнула «ой!», расцеловала пса и горестно запричитала:
— Мой Бродяжка, мой милый, мой старичок, прости меня, дуру!
— С дурой подмечено правильно, — согласился Кириллов, — но «прости» в рот не положишь. В этой гостинице есть ресторан. Мы с Бродягой его опробовали и не отравились пока.
Втроем — Евдокия, Бродяга, Кириллов — отправились в ресторан.
В холле их встретил дежурный и поинтересовался у Кириллова как спалось ему и его сестре. Когда дежурный скрылся из вида, Евдокия спросила:
— Сережа, у вас здесь сестра?
— У меня вообще нет сестры, я вам уже говорил, — напомнил Кириллов.
— Тогда о ком же шла речь?
— О вас. В отеле остался всего один номер. Казалось бы, повезло, но нас не хотели селить вдвоем. Пришлось врать, что мы брат и сестра. Вы, надеюсь, не против.
— Конечно нет, — заверила Евдокия и подумала: «Но у меня есть уже брат. Это Боб. Зачем мне новые родственники?»
Мысли о Бобе вернули ужасное настроение. За ужином Евдокия размышляла о себе, о Пенелопе, о брате. Ничего хорошего в размышлениях не было — Евдокия паниковала.
Кириллов не замечал ее состояния, он был погружен в свои размышления. Казалось бы, чего проще отыскать приезжего в Нузе, в небольшом городке — ан нет. Словно сквозь землю провалился Лагутин, никто и нигде не слыхал про него.
Впрочем, нет, один психиатр о Лагутине кое-что слышал, но только как о хорошем враче. У Кириллова даже мелькнула мысль, а не пахнет ли здесь адюльтером, не к любовнице ли приехал в Нузу Лагутин?
«Во всяком случае эта версия многое объяснила бы, — подумал Кириллов. — Зачем ему нужен отель, если есть где остановиться. Точно, надо по злачным местам Лагутина поискать. Если он приехал к зазнобе, то должен ее развлекать».
Сергей здраво решил, что при таких обстоятельствах помощь супруги в поисках блудного мужа крайне опасна, поэтому, выйдя из ресторана, он твердо сказал:
— Здесь наши пути расходятся. Есть у меня одно дельце, так что, прощайте. К полуночи я вернусь.
Она растерялась:
— Прощайте? Вернетесь к полуночи? А я что, по-вашему, делать должна?
— До полуночи не так уж много осталось, — успокоил ее Кириллов. — Вернитесь в номер, погуляйте с собакой, сходите в кино. Я не знаю, займите делом себя, в конце-то концов.
И, не дожидаясь ее возражений, он быстро и сердито ушел.
Евдокия с Бродягой вернулись в номер.
— Это ужасно, ужасно, — твердила она, — зачем он сбежал? Мне нельзя одной оставаться.
Оставаться одной ей действительно было опасно. В номере она погрузилась во мрак своих мыслей, и сразу все выводы, казавшиеся химерическими рядом с Кириловым, обрушились на Евдокию жестокой реальностью. Кириллов своим присутствием как бы ей говорил: «Нет-нет, ты ошибаешься, такого быть не должно, так не бывает».
Теперь же некому было это сказать, и Евдокия поверила всем своим страшным мыслям.
— Мама моя дорогая! — взвыла она. — Так и есть, это я! Я! Я!
Открытие было столь невыносимо, что срочно требовался уход — уход из комнаты, из отеля, из города… Даже из этого мира! Из жизни!
Охваченная кошмарным своим состоянием, напуганная и беспомощная, Евдокия металась с воплями по комнатам номера — Бродяга трусил за ней.
«Ты можешь на меня рассчитывать, — говорили его глаза. — Я очень хочу помочь, но что делать, не знаю, я не понимаю тебя, подскажи».
Евдокия в глазах не читала, Бродягу не замечала, ей было плохо, ужасно и нестерпимо.
«Надо включить телевизор,» — вдруг решила она, без всякой надежды, что это ее отвлечет.
Действительно, какое-то время она бессмысленно смотрела в экран — шли местные новости. Диктор со скорбным видом о чем-то рассказывал, но Евдокия его слова пропускала мимо ушей и не в силах была сконцентрироваться — суть уходила. О чем идет речь она поняла только тогда, когда на экране крупным планом возникла картинка: дорога, кусты, а в них обезображенный женский труп.
